– Хорошо. Тогда вы не свалитесь с кромки мира.
– У меня такое чувство, что я уже свалился. И даже не раз. Но не теперь, нет. И уж точно не свалился бы с «Ниньи», «Пинты» или «Санта-Марии».
Разговор наш прервал посыльный, шепнув что-то на ухо Колону. Торопливо кивнув, мореплаватель поставил свой бокал на стол.
– Их величества в парадном зале и зовут меня, – бросил он через плечо и зашагал прочь, но вдруг передумал и оглянулся: – Мастер Парусник, а вы не откажетесь познакомиться с ними?
– С королем и королевой? – вытаращил я глаза. – Почел бы за честь. Меня пустят на аудиенцию?
– Разумеется. Король Фердинанд особо интересуется украшениями на кораблях. Идемте со мной, – сказал Колон. – Он будет рад познакомиться с вами.
Я попрощался со священником, который, кажется, обиделся, не получив приглашения присоединиться к нам. И когда мы подошли к высоченным позолоченным дверям, я услышал, как он крикнул нам вслед:
– Мир плоский, помяните мое слово! А вы свалитесь вниз, и вас сожрут драконы! Обещаю!
Ватикан1512 г. от Р. Х.
Незадолго до того, как распахнулись массивные двери, мой патрон положил руку на мое плечо и посмотрел мне прямо в глаза. А я смотрел на его бледное лицо с впалыми щеками и морщинистой кожей, помеченной засохшими крупицами краски и штукатурки, и пытался понять, как человек, пусть и столь увлеченный своим делом, не валится с ног, работая каждый день с утра до вечера.
– Запомни, – шептал он. – Ничего не говори, пока к тебе не обратятся. Не перебивай его. Не противоречь ему. В общем, ничего не делай, пока он тебя о чем-нибудь не попросит. Притворись, будто тебя не существует, словно ты лишь тень моей тени, и только.
– Слишком много условий поставлено, Мастер, может, вам лучше пойти туда одному, – предложил я. – В конце концов, меня не приглашали, и он никогда меня в глаза не видел. Ему может не понравиться незнакомец, бесцеремонный настолько, чтобы явиться без разрешения.
– Может, и не понравится, – усмехнулся мой патрон. – Но на такие встречи я предпочитаю брать с собой кого-нибудь. Хорошо, когда у беседы есть свидетель, иначе… как бы получше выразиться… иначе могут забыть, о чем беседовали, либо вспомнят, но с некоторыми неточностями.
Я кивнул и постарался держать себя в руках, когда четверо солдат из новой Швейцарской гвардии, созданной Папой Римским несколькими годами ранее, отошли от дверей и мы шагнули в приемную. Я ожидал увидеть толпу священников и епископов, созванных на правах свиты, но нет, к моему удивлению, встречали нас только двое – сам Святой отец Папа Юлий II и пригожий молодой священник, стоявший за креслом Его Святейшества в ожидании указаний.
Микеланджело и я низко поклонились, далее художник, подойдя к Папе, опустился на колени перед ним и поцеловал кольцо рыбака[121] на его правой руке. Я последовал его примеру, и старик возложил ладони на мою макушку, бормоча что-то невнятное. Наверное, благословение, предположил я и прошел в угол зала с твердым намерением следовать наставлениям великого умельца, что привел меня сюда, а также помалкивать, пока ко мне не обратятся.
– Друг мой, – сказал Папа, обращаясь к Микеланджело, однако дружелюбия в его голосе не прозвучало. – Мы довольны вами, и мы недовольны вами. Двойственные чувства порождают разлад в наших мыслях.
– Умоляю, Святой отец. – Вытянув руки в стороны, Микеланджело нагнулся еще ниже в знак повиновения. – Чем я расстроил вас? Позвольте мне исправить мой промах, прежде чем я умру от горя.
– Вчера мы посетили капеллу, – сообщил Папа, – где разглядывали живопись на стенах и потолках. Она очень хороша, вы доставили нам большое удовольствие.
– Спасибо, Святой отец.
– С нашего предыдущего визита минул почти год, и вы, бесспорно, сделали очень много за это время.
– С Божьей помощью, да.
– И ведь вы целыми днями лежали на спине. Это наверняка было нелегко. Шлюхи в той же позе работают, разве нет?
Он хрипло хохотнул, и я поднял брови в удивлении, поскольку совсем не ожидал, что человек, сподобившийся благодати Святого Духа, изъясняется столь земными словами.
– В действительности, Святой отец, я работал стоя. Впрочем, да, бывали случаи, когда мою шею терзала злосчастная боль.
Микеланджело слегка повращал головой, дабы его телесное повреждение стало заметнее, но Его Святейшество отмахнулся от жалоб художника, словно страдания простого смертного ничего для него не значили.
– Мы все страдаем, – нараспев произнес Папа. – Но мы получим свое в надлежащий срок, когда в царстве Отца нашего нам вручат награду непреходящую. И чем больше боли претерпеваем мы в этом мире, тем большее вознаграждение ожидает нас в мире ином.
– Кстати, о вознаграждении… – начал Микеланджело, и Папа, смекнув, что сейчас у него попросят денег, покосился на меня, а затем, поманив пальцем священника, шепнул ему что-то на ухо.
Молодой человек окинул меня презрительным взглядом и заговорил на удивление громким голосом, словно я был туг на ухо:
– Святой отец желает знать, кого вы привели в его сакральное присутственное место без приглашения.
– Одного из моих подручных, Ваше Святейшество, – ответил Микеланджело и назвал меня по имени; я опять поклонился, раздумывая, должен ли я что-нибудь сказать или лучше держать язык за зубами.
– И каковы ваши обязанности в этом предприятии? – спросил Папа Юлий.
– Каждое утро я подготавливаю штукатурку для фресок, Святой отец, – ответил я. – Этакую смесь, которая не позволяет образовываться плесени на потолке Сикстинской капеллы.
– Вы тоже художник?
– Я пытаюсь им стать, – сказал я. – У меня была мастерская во Флоренции. Там я и познакомился с Мастером, и мне повезло, он пригласил меня сопровождать его в поездке в Рим.
– Мастер… – покачал головой Папа. Почтение, что я испытывал к Микеланджело, его очевидно покоробило. – Юноша, на свете существует лишь один Мастер, и Он не обретается в этом бренном мире.
– Конечно, Святой отец. – Я опустил глаза, а когда осмелился вновь поднять голову, исподволь вгляделся в его лицо, стараясь понять, закончен наш диалог или Папа продолжит меня распекать.
Он был очень стар, один из самых дряхлых стариков, каких я видел в своей жизни. К семидесяти годам глаза его глубоко запали, а папские одежды болтались на нем, наводя на мысль о том, что под мантией скрывается тощий человек, в отличие от его предшественника Пия – тот был толстяком, не говоря уж о Папе из семейства Борджиа, столь несусветно жирном, что люди из тех, кому жизнь была недорога, называли его Громада Кит из Рима. У Его Святейшества была длинная белая борода, а кожа на руках, когда я целовал их, была тонкой, как бумага, и казалось, эта хрупкая поверхность вот-вот лопнет под напором синих вен. Я подозревал, что очень скоро Господь призовет его к себе и Папе воздастся по заслугам. Наверное, он сам это предчувствовал, потому что его следующее нарекание отсылало к его собственной смертности.
– А недовольны мы, так называемый Мастер, – продолжил он, оборачиваясь к Микеланджело, – состоянием нашего надгробия.
– Вашего надгробия, Святой отец?
– Мы осмотрели его сегодня, до завершения еще очень далеко. Сколько лет прошло с тех пор, как мы сделали этот заказ?
– Восемь! – проорал священник. – Святой отец велел завершить надгробие в 1504 году. То есть восемь лет назад, Умелец, и оно до сих пор не закончено.
– Разумеется, мы не прекращаем заниматься этим…
– Работу следовало закончить в 1504 году! – гаркнул священник.
– К счастью, Его Святейшеству не понадобились подобные услуги, – сказал я вопреки наставлениям моего патрона; Микеланджело обернулся ко мне, истолковать его взгляд было крайне затруднительно. – Его Святейшество выглядит на редкость здоровым, – продолжил я, поскольку уже не мог остановиться. – И с благословения Божьего он, конечно же, останется на этом троне на долгие годы.
Папа глядел на меня, и лицо его кривилось от боли, словно его нежным ушам не только такого сорта ложь, но даже звучание моего голоса было невыносимо.
– Кто этот дуралей? – спросил он, снова оборачиваясь на священника.
– Помощник художника, – ответил священник. – Вам только что сказали, кто он.
– Не помню. – И взмахом руки Папа велел священнику замолчать. – Я знаю одно: наше надгробие далеко от завершения. Мы просили сорок статуй для ограды, но по нашим подсчетам готова лишь половина статуй.
– С ведома Святого отца, – сказал Микеланджело, – меня отвлекали от этой работы другими заказами, коими вы оказали мне честь. Сикстинская капелла, к примеру, была нелегкой задачей, и…
Папа опять прервал художника, но теперь он махал обеими руками, будто хотел осушить их на воздухе.
– Простая работа, – проворчал Его Святейшество, – любой полудурок с ней бы справился. Что напомнило мне о моем втором огорчении. Девять панелей посередине вашей фрески.
– Да, Святой отец?
– Вы начинаете с правой стороны, с Господа, сотворяющего воду, солнце, планеты. А потом, отделяя свет от тьмы, Он перемещается влево, и этот ряд вы заканчиваете с левой стороны историей Ноя.
– Ваше Святейшество чрезвычайно наблюдательны, – кланяясь, заметил Микеланджело.
– Но в самом центре три панели, так ведь?
– Да, Святой отец. Сперва мы видим сотворение Адама, затем переходим к Еве, и в третьей части их соблазняет змей, что приводит к грехопадению и изгнанию из Эдема.
– Но вы решили поместить в самой середке сотворение Евы, а не сотворение Адама?
– Да, Святой отец.
– Сотворение женщины! – рявкнул он, ударяя кулаками по подлокотникам кресла, и я даже подпрыгнул с испугу. Сидя на троне, Папа резко подался вперед, а священник перекрестился, словно готовясь изгонять коварную нечисть из помещения.
– Да, Святой отец, – повторил Микеланджело.
– Нам представляется весьма странным то, что вы сочли женщину достойной подобной чести.