– Я не выйду на сцену с женой, у которой усы пышнее, чем у меня! – заявил Уильям, сбривший бороду для роли Цезаря. – А ты, юноша, либо убираешь усы, либо убираешься домой. Выбирай.
Тимоти продолжал упираться, но ультиматум Уильяма оставался в силе, и в конце концов парню пришлось вернуться в гримерную и найти кого-нибудь с ножом, кто мог бы лишить молодого человека его гордости и радости.
– Теперь ты, – сказал Уильям, поворачиваясь к Дэвиду. – Возвращайся к своим тросам и больше не лезь куда не просят, иначе я сам отправлю тебя в мир призраков.
Вскоре погасли огни и представление началось. Нашептывать позабытые реплики меня вынудил только один актер, исполнявший роль Цинны, когда в первой части второго действия он стоял в саду Брута вместе со своими приятелями-заговорщиками Кассием и Требонием[129]. Тимоти, однако, внес в пьесу некоторую сумятицу. Когда он в разговоре с Цезарем перечислял увиденные им дурные предзнаменования – львицу, ощенившуюся на улице; могилы, что раскрывались сами собой, дабы отдать своих мертвецов; огненных воинов в тучах, – кровь начала сочиться по его подбородку – видимо, у человека, брившего Тимоти, дрогнула рука. Юноша утирал подбородок, но порез открывался вновь, кровь отказывалась сворачиваться, и вскоре одеяние Кальпурнии покрылось красными пятнами. Я кожей ощущал замешательство публики в партере: почему жена Цезаря кровоточит, это что, метафора, которой они не поняли?
Наконец в четвертом действии настал звездный час Дэвида. Орудуя и рычажками, и движками, он прислал на сцену Уильяма, теперь исполнявшего роль призрака убитого диктатора. В театре все стихло, а поскольку мне не надо было больше суфлировать, я с головой окунулся в происходящее на сцене, пугаясь явления призрака не меньше, чем прочие зрители или даже сам Брут, ибо искусный фокусник Дэвид доказал, что он более чем достоин своего места в театре.
Я чувствовал, как вокруг меня сгущается тьма, когда Брут заговорил о колыбельной и убийственной дреме. В полутьме на сцене не было видно ничего, кроме призрака, публика вздрагивала от страха, а я ощущал странный разлад в голове и костях.
Меня отвлек звук, раздавшийся с противоположной стороны сцены. Фигура, одетая во все белое, встала напротив меня, а затем и подняла руку. Я не мог разглядеть лица и гадал, что это за причудливое видение. Но когда Брут и призрак предались беседе, фигура медленно зашагала босиком по сцене ко мне, минуя актеров, и никто из них словно не замечал ее. Одета она была в простую ночную сорочку, и хотя прошло много лет с тех пор, как я глядел на это лицо, я узнал в ней Лору, мою первую жену.
– Неужели это ты? – спросил я, поднимаясь на ноги, когда она подошла ко мне.
Лицо ее было бесстрастным, почти неподвижным, и я бы дотронулся до нее, если бы вторая фигура не зашагала через сцену. Другая женщина, одетая во все белое, в которой, к моему ужасу, я признал Кэтрин, мою вторую жену.
– Вы обе? – спросил я, гадая, чем я обязан этим монструозным видениям, уж не моему ли слабеющему зрению. – Женщины ли вы? – повысил я голос, требуя ответа. – Ангелы или демоны? Да говорите же, черт возьми! Скажите, кто вы?
– Муж мой, – прошелестела Лора и коснулась рукой моего лица, и Кэтрин повторила это слово, дотронувшись ладонью до моего предплечья.
– Неужто это вы? – допытывался я. – Обе? Вместе?
Страха я не испытывал, только удивление, и сердце в моей груди будто замедлило ритм, когда я посмотрел на противоположную сторону сцены в ожидании увидеть мою третью жену, Сару. Но она не появилась.
– Только вы? – спросил я. – Но где же ваша третья сестра? Если вы обе дерзнули выбраться из могил, тогда почему не втроем?
Привидения улыбнулись, не сказав ни слова, затем закрыли глаза и разошлись в разные концы сцены. В театре все замерло. Я не слышал, как актеры произносили реплики, и даже публика не ахала от восторга, раздавался лишь четкий, размеренный стук костылей по деревянному полу, они выполняли свою работу, помогая мужчине с кривыми ногами подойти ко мне. Стук прокатывался громким эхом, и я озирался, исполненный ужаса, и молил Бога, чтобы эта иллюзия наконец развеялась.
– Гарри? – крикнул я в уверенности, что это мой кузен возвращается, чтобы помучить меня, но нет. И хотя стук его костылей становился все отчетливее, а чудовищное эхо терзало мои уши, но еще одного призрака на сцене не прибавилось. Взамен мои призрачные жены широко открыли глаза, стук сделался таким громким, что я машинально прижал ладони к ушам, и отнял их, лишь когда женщины пронзительно завопили: «Месть!»
Я закричал и упал на спину, споткнувшись о стулья, поставленные для актеров за кулисами, а когда открыл глаза, мне почудилось, что призрак сидит на мне верхом. Но то был драматург собственной персоной, господин Шекспир, покинувший сцену, поскольку эпизод с призраком завершился.
– Тихо, – прошипел он, затыкая мне рот ладонью. – Знаю, сцена может показаться страшноватой, но вы, дружище, как-то слишком расчувствовались. Здесь, в «Глобусе», я требую профессионализма.
Я сел и посмотрел на сцену. Видения исчезли, на их месте вели беседу актеры, игравшие Брута и Луция. Ричард таращился на меня испуганно.
– Разве никто из вас ничего не видел? – спросил я, оглядываясь в смятении. – Разве никто не слышал их?
– Видел что, отец? – спросил Ричард. – Слышал что?
Я поостерегся ответить, иначе меня бы сочли теряющим разум. Что это было, спрашивал я себя, просто фантазия? Сон наяву? Или мои жены из иного мира и впрямь навестили меня? Эти женщины, что были мне так близки, казались такими настоящими, как и стук костылей по деревянному настилу сцены.
И тут мне пришла в голову мысль, прежде меня не посещавшая. Могло ли так случиться, что мой некогда обожаемый двоюродный брат был замешан в грязных делишках, что стоили жизни моей третьей жене и ее дочери? Не для того ли привидения меня навестили, чтобы сообщить о Гарри, угробившем – пусть причины им неведомы – Сару и мою падчерицу? Либо у меня всего-навсего причудливое заболевание мозга?
Каким бы ни был ответ на эти вопросы, я вдруг осознал, что отодвинул исполнение данного мной обещания слишком надолго. Годы минули с тех пор, как я поклялся выследить кузена и заставить расплатиться за то, что он сделал с моей женой и сыном. Отложив выполнение моего обязательства, я предал их обоих. Настало время покончить с вымышленной жизнью в театре и приставить клинок к шее Гарри.
Настало время восстановить справедливость.
Часть десятаяОбещание дьявола
Бразилия1608 г. от Р. Х.
Итак, я опять приступил к поискам, и теперь всерьез. Плачущего Рикардо я оставил на попечение Дейми и его жены, с неохотой согласившейся заботиться о моем сыне, и отправился к приморскому городу Макапa, где я наткнулся на мужскую компанию человек из двадцати пяти, они обедали на постоялом дворе, а заодно искали кого-нибудь из местных, чтоб тот провел их судно по Амазонке. Я подошел к ним, предложил свои услуги, и когда они спросили, насколько я опытен в речной навигации, объяснил им, что расстояние от западной части Перу до трактира, где мы в данный момент сидели, я проплыл почти целиком. С трудом можно припомнить день, сказал я, который я провел бы не на воде, и вряд ли в округе найдется хотя бы одна живая душа, более осведомленная об опасностях, непредвиденных случаях и штормах, чем я. Конечно, я врал или, скажем так, преувеличивал, но не сомневался, что столь невежественные слушатели наверняка примут мою самоуверенную болтовню за опытность по части кораблевождения.
– Роберт Торнтон, – сказал капитан, протягивая руку и оглядывая меня с головы до ног, словно я был лошадью, которую он подумывал купить.
Роста он был высокого, носил аккуратно подбритые усы, но щеки у него были до того впалыми, что можно было определить форму его черепа под тонким слоем кожи на голове, а длинные пальцы на руках больше походили на пальцы скелета, чем живого человека. Он сообщил мне, что прибыл из местности под названием Англия; о земле с таким названием я никогда не слыхивал, и капитан был, видимо, потрясен, когда я сказал ему об этом.
– Ну и ну. – Он уставился на меня, оторопев и не веря своим ушам. – Никогда не слыхали об Англии? Как такое возможно? Ведь Англия – средоточие всего мира.
Я пожал плечами.
– А как насчет Лондона? – спросил он. – Или Норвича? Плимута, разумеется?
– Боюсь, нет, – ответил я, покачав головой.
– А о короле Якове вы слыхали? Только не говорите мне, что и это имя вам незнакомо.
– Мне известно, как зовут вожаков в моей стране, – сказал я. – Имен много, ими забита моя голова, так что на ваших вожаков места уже не хватит.
– Но король Яков не просто какой-нибудь… вожак. – Последнее слово он выплюнул, словно прокисший фрукт. – Он великий государь. Самый почитаемый и могущественный на земле.
– И он послал вас сюда?
– Хм, нет, – признался Торнтон, и выглядел он слегка пристыженным. – При всем его величии господин наших земель не склонен к изысканиям. На самом деле меня нанял его кузен, итальянский король Фердинандо Тосканский[130]. Он замыслил основать здесь колонию в недалеком будущем.
Я напрягся. Что такое «колония», я знать не знал, но если пес носом чует дурные намерения в незнакомце, то мне это слово не понравилось на слух.
– Колония? – спросил я. – Не пойму, что это значит.
– Италия крайне нуждается в древесине, – принялся объяснять Торнтон. – Для своих кораблей, домов, рынков. А ваша страна, эта нецивилизованная ужасная местность, населенная дикарями, богата лесами. Король Фердинандо собирается прислать сюда много своих людей, чтобы они обустроили колонию, которой он, с Божьей помощью, будет управлять. Когда они с этим справятся, колонисты приступят к вырубке деревьев, чтобы переправить древесину через океан в свою страну.