– Детство у нее было тяжелым. Шрамы в ее душе не скоро заживут.
– Хотите сказать, Саниу обижала ее, когда она была ребенком?
– Нет, мучителем был ее отец.
– Однако, насколько я знаю, злилась она на мать. Не проявляла к ней ни капли уважения, могла накричать на нее прямо на улице. Своей грубостью она опозорила их обеих.
– Саниу могла выходить из дома? – переспросил я, ибо слыхал, что ее запирали на ключ, чтобы другие мужчины на нее не заглядывались.
– Изредка. И Хакиру всегда сопровождал ее, куда бы она ни пошла. Он привязывал ее руку к своей сизалевой веревкой, опасаясь, как бы жена не сбежала. Когда его спрашивали, почему он обращается с ней столь унизительным образом, он отвечал, что она пыталась его убить однажды, едва не всадив ему в спину кайкэн[137], вот он в наказание и держал ее на привязи, словно кусачую собаку. Мужчинам, конечно, это казалось забавным, и никто ни разу не вмешался. Что до женщин, мы и слова проронить не смели, иначе не сносить нам головы. Миром правят не матери, а жаль.
– И когда она умерла? – спросил я, и от собственных слов у меня перехватило дыхание.
– Год назад или около того, – ответила Мицуки. – При весьма загадочных обстоятельствах. Рано утром я встретила ее на рынке, она покупала рыбу. И выглядела вполне здоровой. А на следующий день ее вынесли из дома Хакиру и похоронили на участке рядом. Мы думали, что он лишил ее жизни по той причине, наверное, что она снова попыталась его убить, но, разумеется, объяснений от него никто не потребовал.
– Пока не потребовал, – сказал я. – Поверьте, сегодня все будет по-другому.
Мицуки опять поднялась, когда Джунпей вошел в кухню, поклонилась гостю и вернулась к плите готовить ему завтрак.
– Когда будете убивать Хакиру, – сказала она напоследок, – позаботьтесь о том, чтобы он страдал. А если вам понадобится место для захоронения тела, дайте мне знать. У меня есть кой-какой опыт в таких делах.
Попасть в дом кузена оказалось куда проще, чем я ожидал. Дверь была не заперта, и, в отличие от многих богатых купцов, проживавших в городе, охрану снаружи кузен не выставил. Когда мы с братом вошли внутрь, на меня произвело впечатление изящество этого дома. Вытянутые комнаты были отделены друг от друга полупрозрачной бумагой, а ручейки и маленькие пруды ручной работы соединяли жилые покои с цветущим садом. Сбежав из нашей деревни, мой кузен явно не бедствовал все эти годы. Выйдя наружу, я прошел под ветвями сакур, разглядывая статуи и восхищаясь умельцем, чьи руки создали столь красивые произведения искусства. Я касался каждой статуи с таким ощущением, будто я знаю этот камень, будто мы с ним старые приятели. Погруженный в свои грезы, я не заметил, как Джунпей приблизился ко мне.
– Ты так себе это представлял? – спросил он.
– Я особо не задумывался о его обстоятельствах, – ответил я. – Мои мысли были сосредоточены на поисках, и меня мало интересовало, чем он занимался все эти годы. Но для себя он постарался на славу, как мы видим.
– Что ж, надеюсь, он всласть насладился роскошью, ведь ничего из этого ему не взять с собой туда, куда он уйдет, – усмехнулся Джунпей.
Я кивнул, затем повернулся к нему лицом и взял его за плечи.
– Я должен поблагодарить тебя, досточтимый старший брат, за то, что ты охотно присоединился к моим поискам. И за доброту, что ты выказывал мне всякий раз, когда наши пути пересекались.
– А то, – сказал он. – Надеюсь, этого достаточно, чтобы загладить все мои буйные наскоки, которых ты от меня натерпелся, когда мы были детьми. И заодно плохую услугу, что я оказал твоей уважаемой матери.
– Хватит, не переживай. Я прощаю тебя, и будь моя мать жива, она бы тебя тоже простила. Прошлое осталось позади, а когда мы подросли, ты уже вел себя совсем по-другому, за что я тебе признателен. Но сейчас я должен попросить тебя о последнем одолжении.
– Говори.
– Я должен попросить тебя уйти.
– Уйти?
– Да, – ответил я, глядя ему прямо в глаза. – За то, что сейчас случится, в ответе должен быть только я один. Никто больше не может в этом участвовать. Я дождусь Хакиру и, надеюсь, спасу Баширу, о чем Саниу наверняка попросила бы меня, но я должен сделать это без чьей-либо помощи. Теперь, когда все окончательно сложилось, мне нужно управиться с этим в одиночку.
Брат поразмыслил недолго и кивнул. Он понимал, что просьба моя оправданная и достойная. При мне был длинный меч с изогнутым клинком, моя катана, а брат снял с пояса и отдал мне свой танто[138], и я оказался вооружен согласно традиционному снаряжению самурая дайсё: одно большое орудие и одно малое. Джунпей обнял меня и удалился, более не сказав ни слова, а я остался в саду примериваться к мечу и кинжалу, размахивая ими в воздухе, дабы привыкнуть к их весу. Я настолько увлекся подготовкой, что не услышал стука костылей в глубине дома и не заметил, что ко мне приближается человек, которого я собрался убить. Лишь когда он назвал меня по имени, я обернулся удивленно, но меч и кинжал я по-прежнему держал над головой, как и подобает грозному самураю.
– Хакиру, – сказал я.
Он изменился, конечно, но и я тоже. Некогда он был неотразимым красавцем, но теперь лицо его было в морщинах, под глазами набрякли черные мешки. Его волосы, прежде темные, поредели, а на тех, что остались, просвечивала седина. Руки, которыми он держал костыли, казалось, слегка подрагивали, и синие вены бросались в глаза, в отличие от моих, менее заметных.
– Я знал, что рано или поздно ты придешь за мной. – Он шагнул в сад и сел на скамью, положив костыли на траву рядом с собой. Усаживался он так, словно был много старше своих лет, и у меня мелькнуло в голове: сколько же испытаний выпало на его долю за эти годы. – Это было неизбежно. Каждое утро я просыпался с мыслью, а не сегодня ли ты явишься.
– И это внушало тебе страх? – спросил я, опуская мечи и садясь на вторую скамью, поставленную под прямым углом к первой. Пусть мне и понадобилось много лет, чтобы найти его, я не хотел обрывать его жизнь прямо сейчас. Сперва я хотел поговорить с ним, понять, чем были вызваны его поступки.
Он долго размышлял над моим вопросом, прежде чем ответить.
– Меня страшила внезапность того, что должно было случиться, – произнес он наконец. – Не хотелось проснуться однажды ночью и обнаружить, что ты стоишь надо мной с мечом в руке, и ждать, что клинок рассечет мне горло прежде, чем я слово вымолвлю. Я надеялся, что когда ты придешь, все будет так, как сейчас. Наедине. При свете дня. И мы, двоюродные братья, сможем побеседовать, как в прежние времена.
– Ты собирался просить пощады?
– Нет, – покачал он головой и улыбнулся устало. – Нет, я не стану попусту тратить ни свое, ни твое время. Но позволь мне объясниться. – Он вздохнул и пожал плечами: – А потом либо делай то, зачем пришел сюда, либо ты уйдешь, и мы больше никогда друг друга не увидим. И то и другое меня бы одинаково устроило.
– Ты предал меня, – сказал я, чувствуя, как в крови у меня закипает давняя, хорошо знакомая ярость. – Мы знали друг друга с детства, много лет прожили вместе, бок о бок, и ты предал меня. Мы обращались с тобой как с членом нашей семьи. Чем я заслужил то, что ты сделал со мной? Чем навредила тебе Кацуми? Или Эйто? Он был ребенком! Чем ты сможешь оправдать то, что ты сделал с ним?
– Верь не верь, кузен, – негромко сказал он, глядя себе под ноги, на траву, – но я никогда не помышлял лишить их жизни. Но я был так зол на тебя, что почти потерял разум. В своей утрате я винил тебя. Его убили, слыхал? Когда он вернулся в свою деревню, слухи о наших отношениях прибыли вместе с ним, и родня перерезала ему горло, стоило его ногам ступить на грязь перед его минка[139]. Разреши ты ему остаться и работать твоим подмастерьем, все сложилось бы иначе.
– Но я не убивал его! – возразил я.
– Нет, но ты его прогнал. Он бы не умер, если бы ты позволил ему продолжить работать в твоей мастерской.
Отвернувшись, я как завороженный глядел на ручеек, стекавший по камням в углу сада. Тогда, много лет назад, моя убежденность в том, что безупречность моих творений куда важнее благополучия чужестранца, обернулась горем, несчастьем и смертью. Это правда. Я мог бы разрешить ему остаться под моим покровительством. Я мог бы обучить его.
– Когда я написал отцу твоей жены, – продолжил Хакиру, – я понятия не имел, как он поступит, когда найдет ее. Я думал, он просто приедет и заберет их обоих. И ты бы страдал так же, как я.
– Будто я недостаточно страдал, – сказал я. – Ты видел, каким я был после гибели моей первой жены. Ты был там.
– Верно. – Он закрыл глаза. – Тогда ты уже потерял любимого человека. Но я испытывал такую жалость к себе, что не думал о других. И все же поверь моим словам: отправить письмо отцу Кацуми было не только моей затеей. Меня кое-кто надоумил.
– Кто? – спросил я, догадываясь, каким будет ответ.
– Твоя сестра Айко. Она сообщила мне, где живет твой тесть. Иначе я не смог бы с ним связаться.
– Мою жену она возненавидела с первого взгляда, из ревности. Ей хотелось, чтобы я никого не любил, кроме нее.
– И что с Айко? – спросил он. – Она…
– Мертва. Я убил ее в ту же ночь, у нее дома. Когда ты улепетывал под покровом темноты, словно трус, ее тело остывало на полу в прихожей.
– А теперь, – он сглотнул и закрыл глаза, – ты пришел, чтобы убить меня?
– После того, как ты причинил мне столько горя, – продолжил я, не отвечая на вопрос, – зачем надо было забирать и Саниу тоже? И Баширу? Чем они тебе навредили?
– Я знал, что ты ищешь меня, – объяснил он. – И понимал, что ты поставил себе целью меня изловить.
– Как ты узнал?
– Пока ты меня искал, ты объездил всю Японию вдоль и поперек. У меня есть деньги, у меня есть возможности. Многие хотят приобрести мое расположение и снабжают меня сведениями. Ты не ожидал, что я выясню все о твоих намерениях?