Он посмотрел на часы, и мы с Недом проследили за его взглядом. Стрелки показывали без пяти десять. Взглянув на циферблат, мы тем самым словно заставили двери распахнуться, и в комнату опять вошел начальник тюрьмы, гордый и возбужденный, какими обычно бывают толстяки у буфетной стойки.
– Он помирился со Вседержителем? – спросил начальник, кивая на Келли.
– Настолько, насколько ему вздумалось, – ответил капеллан со вздохом. – Вряд ли у этих двоих имеется шанс вскоре увидеться.
– Ну и ладно, – сказал начальник, и к моему другу с двух сторон подошли офицеры, взяли Неда за предплечья и подняли на ноги. – Пора платить по счетам.
Нед пребывал в задумчивости, пока мы шли по его последнему коридору туда, где соорудили эшафот. Когда видишь этот инструмент смерти впервые, становится страшно: сизалевая веревка, намотанная на стальной брус, что тянется от стены к стене, а с конца бруса свисает прочная петля. Мы находились на первом этаже тюрьмы, откуда временно переместили других заключенных, но прежде сняли заслонку люка в полу, в образовавшуюся дыру приговоренный либо проваливался – либо его туда сталкивали.
На казнь пришли поглазеть с полдюжины охранников, нескольких газетных репортеров впустили понаблюдать, как самый знаменитый преступник Австралии отойдет в мир иной. Репортеры разразились подбадривающими воплями, когда увидели человека, о котором газетной писанины было продано больше, чем о ком-либо другом; они уже начали прикидывать, кто заменит Келли в их статейках, когда его шея треснет. Нед обернулся к ним, сдвинув брови.
– Какого черта вы тут орете? – крикнул Нед, покачав головой, и даже в этот момент, когда у него не было ни малейшей возможности задать газетчикам жару, они струхнули.
Тюремный начальник прочел судебное постановление, утверждавшее, что Нед был осужден по закону и справедливости, будучи виновным в многократных убийствах, и что приговор, с ведома судьи сэра Редмонда Барри, вступил в силу 19 октября сего года, 1880-го от Рождества Христова, в городе Мельбурн, штат Виктория великой федеративной Австралии, и будет приведен в исполнение в соответствии с требованием закона.
Я шагнул вперед, чтобы пожать руку моему другу, и хотя он ответил на рукопожатие, казалось, он едва узнает меня. Его взгляд был прикован к веревке, что раскачивалась над ним. Келли был храбрым человеком, в этом нет сомнений, но, оказавшись лицом к лицу с неминуемой смертью, многих из нас пробьет дрожь и мы спросим себя, как мы прожили свои жизни и что нас ждет, когда дыхание улетучится из наших тел, – спасение, адовы муки или вечное молчание.
– Капюшон? – спросил начальник, протягивая Келли черный мешок, который он мог бы надеть, если б захотел, но он покачал головой.
– Не вижу смысла делать мир темнее, пока он сам не потемнеет, – пробормотал Нед.
– Тебе решать, – сказал начальник, отбрасывая мешок в сторону. Затем он кивнул палачу, и тот, не проронив ни слова, вышел вперед и надел петлю на шею Неда.
– Никакого последнего слова? – поинтересовался начальник, и Келли глядел на него искоса, пока ему на руки, сложенные за спиной, надевали наручники, чтобы он, падая, не боролся с веревкой чересчур упрямо.
– Оно ничего не изменит, – дернул плечом Нед, и вдруг, прежде чем я понял, что происходит, он прыгнул вниз. Ему повезло: судя по траектории падения, шея его переломилась, и он умер мгновенно – не боролся ни единой секунды, просто висел в воздухе, пока мы, замерев, смотрели на него, не очень понимая, кто должен высказаться первым и что теперь делать.
– Перережьте веревку, – приказал наконец начальник Касто. – В тюремном дворе его дожидается ящик.
Часть двенадцатаяСолнце, Луна и звезды
Франция1916 г. от Р. Х.
Мне оставалось два года до окончания срока в тюрьме Ее Величества Шептон-Моллет[149], как вдруг тюремный начальник Кастер вызвал меня к себе в кабинет, дабы сообщить, что мне предлагается выбор: либо я могу досидеть оставшуюся пару лет под замком – либо подать заявку на мобилизацию в армию, в последнем случае меня мигом освободят и отправят на пароходе во Францию.
– Честно говоря, – начальник смотрел мне прямо в глаза, – у тебя больше шансов выжить, если останешься здесь, поэтому подумай хорошенько, обстоятельно, прежде чем принять решение. Многие парни на передовой и нескольких дней не продержались. По крайней мере, здесь у тебя имеется хорошая возможность уцелеть.
Долго раздумывать я не стал, хотя и понимал, почему он уговаривает меня остаться: у Кастера было три сына, и все трое погибли в окопах, так что к мобилизации он не был расположен. Начальником он был разумным, из тех, кто не прибегает к жестокости ни в коем случае. Оказаться запертым в четырех стенах – наказание вполне достаточное, говорил он, и совсем необязательно еще и обращаться с человеком, как с животным.
В Шептон-Моллет среди нас были отказники, ребята, говорившие «нет войне» по религиозным причинам либо ссылаясь на гражданские права, а может, просто потому, что им не нравилась идея целиться в незнакомого парня, не сделавшего им ничего плохого. Я уважал их за храбрость, с какой они отстаивали свои убеждения, но не очень-то защищал их, когда другие зэки набрасывались на них с кулаками. Дело в том, что многие заключенные были намного старше меня, а их сыновья воевали в Европе либо уже полегли в бою. Глядя на крепких двадцатилетних парней, которые, едва войдя в тюремные ворота, принимались рассказывать всем и каждому о мире, цивилизованности, гуманном отношении друг к другу и философии Бертрана Рассела, заключенные постарше начинали скрежетать зубами, и у большинства этих говорливых ребят скоро выбили дурь из головы. Одного из них, Джо Терпеливого, вполне приличного паренька, едва не убили, и надзиратели даже пальцем не пошевелили, чтобы выяснить, кто нанес ему такие страшные ранения. Словом, для отказника по убеждениям тюрьма была местом не безопасным. Что до меня, воевать я не рвался, но если это означало, что я вновь почувствую, как солнце согревает мне лицо, и увижу над головой голубое небо, то неважно, если одновременно я буду уворачиваться от пуль. Обрадовавшись, я подал заявку на мобилизацию.
В тот вечер, когда, облаченный в щегольскую униформу, я поднялся на борт корабля, отплывавшего во Францию, я, как и другие солдаты, испытывал радостное волнение, хотя мысли мои были в основном обращены к моему отцу. Увидь он меня сейчас, он бы гордился мной, хотя и не без толики удивления. Ближе к ночи, когда мы взяли курс на Кале, мимо меня прошагал солдат, с которым я уже успел познакомиться, звали его Уилл Бэнкрофт[150]. Было видно, что он чем-то раздражен, а когда я попытался заговорить с ним, он молча ускорил шаг. Поглядев вперед, я увидел еще одного из нашей роты, стоявшего одиноко на носу корабля. Я подошел к нему, и там мы познакомились, под лунным сиянием. Я представился первым, он ответил, пожимая мне руку:
– Тристан. Или, наверное, Сэдлер[151], – добавил он после паузы. – Нам вроде бы полагается обращаться друг к другу по фамилии, так ведь? Уилл говорит, что это дегуманизирует нас. Позволяет нам меньше переживать из-за убитых людей.
– Бэнкрофт то есть, – улыбнулся я, и он кивнул. – Я только что видел его по пути сюда. Он выглядел так, словно ему хотелось высечь кого-нибудь.
Пожав плечами, Сэдлер вглядывался в темный горизонт. Потом предложил мне сигарету, а когда я отказался, закурил сам.
– Мы ведь не встречались, я не ошибаюсь? – спросил он, повернувшись ко мне и выдыхая дым. – Вас не было в Олдершоте?[152]
– Не было, – ответил я.
– И где же вы проходили подготовку?
Я пораскинул мозгами, будет ли иметь значение то, что на корабле узнают о моем прошлом?
– Нигде, – сказал я. – Если начистоту, я несколько лет провел в тюрьме Шептон-Моллет. Мне сказали, что смогу выйти раньше срока, если захочу подсобить моей стране.
– Трудный выбор. – Сэдлер втянул через нос воздух и покачал головой. – Но, по-моему, вы поступили правильно. За что вас упекли, позвольте спросить?
– Я нарушил закон, – ответил я.
– Ответ принят, – рассмеялся Сэдлер.
– Виноват, извините. Но, наверное, будет лучше, если…
– Вы не обязаны объясняться. У всех есть секреты, как я догадываюсь. У меня точно есть.
Мы стояли молча, в задумчивости опираясь локтями о бортовой леер.
– Он вам что-нибудь сказал? – наконец спросил Сэдлер. – Уилл, – добавил он, – я видел, как вы с ним разговаривали, прежде чем подошли ко мне.
– Мы не разговаривали, – возразил я. – Он просто прошагал мимо и сердито глянул на меня. Почему вы спрашиваете?
– Неважно.
– С ним все в порядке?
– В каком смысле?
– Он из тех, кому можно доверять? Насколько я понимаю, нам всем придется прикрывать друг друга там, куда мы едем.
– Думаю, да, – далеко не сразу ответил Сэдлер. – Признаться, мы не очень хорошо знаем друг друга. В Олдершоте у нас койки стояли рядом, но не более того…
– Не надо мне лгать, – сказал я. – Все это не мое дело.
– С чего вы взяли, что я лгу?
– Между вами что-то было, так? – спросил я, и он развернулся ко мне, пораженный. Если бы не стемнело, думаю, я бы увидел, как он побледнел. – Обычное дело, – добавил я. – Мы все ищем утешения где только можем.
– Да как вам только в голову такое пришло? – в ошеломлении спросил Сэдлер.
– Просто возникло такое впечатление, вот и все, – пожал я плечами. – Поймите меня правильно, все это мне совершенно безразлично. Чем занимаются люди наедине друг с другом, меня ничуть не касается.
Он молчал, но я ощущал напряжение, исходившее от его тела.
– Сказанное вами отвратительно, – произнес он наконец, хотя и без особой убежденности в голосе.