лся в живых до последнего дня. «Война, что покончит со всеми войнами», так это называли, и не без оснований, ибо казалось, что хуже быть уже не может. И, однако, я ни разу не пожалел о своем решении поехать во Францию, вместо того чтобы сидеть под замком в Шептон-Моллет. Не очень весело, когда тебя обстреливают день напролет. Твое тело тебе не принадлежит. Ты покрыт червями и вшами, и тебе не светит отмыться. Но иногда что-то хорошее могло случиться. Неведомо откуда прилетит птица и сядет на лестницу, по которой мы выбирались из окопа на ничейную полосу. Или вдруг пойдет снег, и мы, запрокинув головы, откроем рты, чтобы снежинки падали на язык. В такие моменты ты, по крайней мере, мог сидеть и думать про себя: «Я свободен». По крайней мере, свободен. И вскоре, в один недалекий день, все это должно закончиться и я поплыву обратно по морю, потом доберусь до вокзала и наконец найду дорогу домой.
Чехия1939 г. от Р. Х.
Но дома, куда я наконец вернулся, многое показалось мне незнакомым, а сама атмосфера определенно менее гостеприимной, чем прежде. На вокзале в Праге, где я высадился, ощутимо витал страх, и меня поразили люди, пытавшиеся вскочить в набиравший скорость поезд, что направлялся в Западную Европу. Повсюду я чувствовал настороженность и тревогу, видел тень этих эмоций на лицах моих соотечественников и чуял их запах в воздухе. В поезде, по дороге домой, пассажиры лихорадочно читали газеты, в основном передовицы со статьями о президенте Гахе[154] и немецком фюрере. Стоя на перроне, я растерянно оглядывался, в такой сутолоке трудно было кого-нибудь разглядеть, но, слава богу, мой брат Йезек выделялся на общем фоне ростом и комплекцией, а его необычайно рыжая борода выглядела еще гуще и ярче, чем прежде. Пробившись сквозь толпу, он обнял меня своими огромными ручищами и запросто приподнял.
– Так много людей вокруг, – сказал я, пробираясь вслед за братом к стоянке такси. – Но все они садятся в поезда и уезжают. Такое впечатление, что город вот-вот опустеет.
– Потому что они боятся, брат, – ответил Йезек. – Они хотят уехать отсюда как можно дальше. Поговаривают, что Люфтваффе готовится бомбить и осуществит свое намерение, если Гаха не капитулирует. А ты чего ожидал? Чтобы люди и дальше сидели здесь, слушая концерты каждый вечер?
– Неужели дойдет до капитуляции?
– Не знаю, – пожал плечами мой брат. – Большинство думает, что он сдастся буквально на днях. И тогда на следующее утро мы проснемся под топот немецких сапог, марширующих по Вацлавской площади.
Всего лишь несколькими годами ранее мысль о том, что мою страну захватят наши некогда мирные соседи, сочли бы сущим вздором. Теперь же любой другой сценарий выглядел маловероятным.
– А Радек? – спросил я. – Как он ко всему этому относится? Тоже хочет удрать отсюда?
– Нет, – усмехнулся Йезек. – Скорее, он просто не обращает внимания на то, что происходит. Голова твоего сына забита цифрами и больше ничем. День за днем за своим рабочим столом в университете он трудится над математическими тождествами, пялится в небо, ведет записи касательно Солнца, Луны и звезд и почти не замечает, что творится вокруг. Я даже сомневаюсь, что он знает, кто такой Гитлер.
– И все же, на мой взгляд, лучше ему с головой уйти в науку, чем присоединиться к Сопротивлению, – сказал я. – Кстати, как он воспринял мое возвращение? Что-нибудь говорил об этом?
– Он будет рад увидеться с тобой, – ответил мой брат с ноткой предостережения в голосе. – Но не забывай: прошло много лет, и он сильно изменился. К тому же он из тех, кто не проявляет своих чувств на людях, так что не жди волнующих сцен с признаниями в любви. Этот паренек иного пошиба.
Я кивнул, испытывая чувство вины вперемешку с нервозностью. Йезек и его жена по доброте своей заботились о моем сыне, пока я был в тюрьме, но мальчик решительно отказывался навещать меня там. И я опасался, что на улице он может просто пройти мимо меня, и сам я не был уверен, что узнаю его.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я. – А как Ульва?
– У нас все путем, – ответил брат. – Ружья мои заряжены, и я готов стрелять в любого, кто попробует хотя бы ногу просунуть в мою квартиру без приглашения.
– И жена не пыталась отговорить тебя от таких поступков?
– Наоборот, она-то и купила патроны. И стрелок она отменный, получше меня.
Мы сели в машину, и Йезек назвал шоферу кафе на берегу Влтавы, рядом с Йираскувым мостом. Пока мы ехали, я, глядя на городские улицы, чувствовал, что вновь возвращаюсь к жизни. Я так давно не был в Праге и теперь не мог надышаться ее воздухом. Наконец-то мои приключения и несчастья останутся позади. Все, чего мне теперь хотелось, – заново выстроить отношения с сыном и зажить спокойно. Оставалось лишь надеяться, что со стороны герра Гитлера моим намерениям ничто не угрожает.
Такси затормозило у кафе, Йезек заплатил шоферу, снова обнял меня, вручил ключ от своей квартиры и сказал, что мы увидимся позже.
– Ты даже не зайдешь внутрь? – удивился я.
– Думаю, нет, – сказал он. – По-моему, лучше вам побеседовать без меня.
Я заглянул в окно кафе. Время было обеденное, посетителей было полно, и я не обнаружил никого, в ком бы сразу опознал своего сына.
– Но… – начал я, поворачиваясь к Йезеку.
– Нет, брат, – оборвал он меня на полуслове. – Это ты должен сделать сам. Не волнуйся, Радек хороший парень. И он больше похож на тебя, чем на меня или нашего отца. Все будет хорошо.
Я глядел ему вслед, пока он бодро шагал вниз по улице. Но, прежде чем я переступил порог кафе, меня едва не сбило с ног семейство с шестью чемоданами, отчаянно пытавшееся поймать такси, но все машины проезжали мимо не останавливаясь. У женщины по щекам текли слезы.
Глубоко вдохнув, я толкнул дверь кафе. Оглядываясь, я изучал лица молодых парней, пока не разглядел в углу у окна парня, что сидел в одиночестве, склонив голову над учебниками, и я понял, что это он. Однако подошел я к нему не сразу, только смотрел на него, мне просто хотелось понаблюдать за моим сыном, временно оставаясь невидимкой. Лишь когда официантка предложила проводить меня к столику, я заставил себя двинуться с места и встать рядом с ним.
– Радек, – произнес я.
Сын поднял голову, поправил очки на носу и оторопело уставился на меня, словно напрочь позабыл о том, что я сегодня приезжаю.
– Отец, – все же спохватился он. – Мои извинения, пане. Я так углубился в… – он указал на книги и тетради, лежавшие открытыми перед ним, – во все это. Присаживайтесь за мой столик. Вы здесь желанный гость.
Я колебался, его официальный тон удивил меня. Я ожидал, что он встанет, обнимет меня либо позволит обнять себя, однако Радек остался сидеть где сидел, разве что сдвинул в сторону кое-что из своих вещей, но, освобождая мне место, он глянул на одну из страниц в книге, сделал пометку и перевернул страницу. Лишь когда официантка принесла нам кофе, он улыбнулся мне и с этого момента был весь внимание.
– Ты подрос, – сказал я, не сводя с него глаз. Он был среднего роста, стройный. Несомненно, красивый, со светлыми волосами. Скуластым лицом он немножко напоминал его мать и очень во многом – моего отца.
– Ну конечно, – ответил он. – Прошло десять лет. Было бы неестественно, если бы я остался каким был.
– Точно, – улыбнулся я, хотя Радек, кажется, и не думал шутить, ибо его лицо оставалось серьезным. – Здорово, что мы наконец увиделись, – сказал я.
– Я тоже рад, – кивнул мой сын. – Я часто вспоминал о тебе.
– Твои письма много для меня значили. В тюрьме они сохранили мне жизнь.
– Разумеется. Я считал очень важным поддерживать общение с тобой, предполагая, что однажды мы вновь увидимся, и было бы глупо пытаться восстановить на словах то, что происходило с нами в минувшие десять лет. Сейчас нам не нужно это делать благодаря переписке.
Я глядел на него, не зная, что и ответить.
– Ты работаешь? – спросил я, указывая на книги, лежавшие на столике.
– Да, – ответил он. – Математика. Думаю, ты в курсе, это моя область.
– Что в ней такого, что ты настолько увлечен этой наукой?
– Порядок, который можно найти в цифрах, – не колеблясь ответил он. – Каждая задача имеет решение, и дело математика сформулировать это решение насколько можно изящнее. Цифры тебя никогда не застанут врасплох. Они скрывают свои секреты, но хороший исследователь всегда может их расшифровать. Цифры не меняются и не разочаровывают тебя. Они всегда с тобой.
– Я никогда не преуспевал в математике, – сказал я, игнорируя последнее замечание. – Но всегда был склонен к творчеству.
– Я помню, – вставил он.
– Возможно, я смогу вскоре вернуться к моему ремеслу.
– Теперь, когда ты на свободе, хочешь сказать?
– Теперь, когда я на свободе, – подтвердил я.
Радек улыбнулся и глотнул кофе.
– И ты думаешь, что останешься здесь свободным человеком? – спросил он. – Наивно с твоей стороны, тебе не кажется?
– Но почему нет? – Настал мой черед задавать вопросы. – Прага – мой родной город. Если я здесь не смогу быть свободным, то куда мне еще податься?
– Они на подходе, – сказал он. – Немцы то есть. Очень скоро они будут здесь. И весьма вероятно, что мы все лишимся свободы.
– Не думаю, что до этого дойдет, – возразил я. – Президент сказал…
– У президента сердечный приступ. И он предал нас. Ладно, поглядим, что будет. – Он махнул рукой, давая понять, что на президенте можно ставить крест. – Я о том, что нам не стоит особо беспокоиться о себе, в отличие от некоторых других людей. В наибольшей опасности евреи. Надо бы им всем посоветовать уехать отсюда как можно быстрее.
– Значит, все это время ты жил с Йезеком и Ульвой? – спросил я, резко меняя тему. Я не хотел втягиваться в политику, предпочитая обсуждать нашу семейную жизнь.
– Да, с ними.
– Они были добры к тебе?
– Очень добры. Обращались со мной так, будто я был их единственным сыном.