Партия янычар, еще существующая на пространстве всего государства, особенно была сильна в Адрианополе и даже имела тайные сношения с столицею, в которой едва не вспыхнул сильный мятеж, вовремя предупрежденный. Многие из старых янычар, встречая на улице русских, показывали тайно свои знаки и просили отмстить за собратий, обещая подать сильную помощь. Таким образом, многолюдство христиан и расположение мусульман, озлобленных против султана за его нововведения, были нам чрезвычайно благоприятны, и никогда, быть может, не повторятся подобные обстоятельства.
Однако же болезни начали распространяться в полках наших, и многие заплатили недугом дань чуждому климату. Сердце сжималось при виде столь цветущей армии, изнемогающей в стране, которую она завоевала почти без кровопролития. Окрестности Визы и Мидии были самые убийственные по своей атмосфере. Частые похороны встречались в тесных улицах Эдрене, и свежими могилами воздымалась земля покоренная. Редким счастьем уцелевший без малейшей болезни посреди недужных, я принужден был иногда принимать последний вздох моих друзей. Сколько близких сердцу, с которыми сошелся я в достопамятных обстоятельствах войны сей, угасли во цвете лет! Вправо от царьградской дороги, на болгарском кладбище, еще видны высокие кресты их и на мраморных плитах иссечена им погребальная надпись. Быть может, кто-либо из соотечественников, увлеченный на чужбину, посетит пустынный приют сей за вратами Эдрене!
Тогда, расположенный грустью и навыком долгих лишений к предприятию трудному, решился я следовать наконец давнему влечению сердца и, преодолев любовь к родине, которая меня к себе манила, пуститься в новый, дальний путь, от ранних лет начертанный в моих мыслях, к священной цели, которой уже не мог миновать на жизненном поприще.
Желая сохранить в тайне мое намерение, я искал свидания с тем, кто один только мог дать мне разрешение на мой помысл. Около полуночи, сидя один перед палаткою в роще Эски-Сарая, я наслаждался прохладою и смотрел как постепенно отходил к покою шумный стан. Все засыпало, только в окнах дома главнокомандующего еще мелькал огонь. «Теперь или никогда», – подумал я и скрепясь сердцем к нему пошел.
В глубоких размышлениях ходил по комнате граф; удивленный моим поздним приходом, он остановился и спросил, чего я хочу. «Я пришел просить вас о позволении разрешить давний обет», – сказал я. – «Какой обет?» возразил граф. – «Идти в Палестину!». – «Обдумали ль вы свою просьбу?» – спросил он. – «Обдумал и повторяю». – «Но вспомните всю трудность подобного путешествия». – «Граф, я испытал себя, и вы сами для меня облегчили половину пути. Не могу миновать Иерусалима. Может быть, когда возвращусь на родину и привыкну снова к ее привольной жизни, мне труднее будет достигнуть сей цели. Теперь я в самом цвете молодости; никакая болезнь меня не коснулась в столь знойном климате; а путешествие, о трудностях коего вы упоминаете, не тягостнее будет двухлетней войны. Чего же мне ждать еще?» Фельдмаршал с большим вниманием слушал слова мои, но не прерывал молчания. «Быть может, – продолжал я, – желание мое, которое не в духе нынешнего века, показалось вам странным, но, граф, я решился». Он схватил мена за руку и сказал: «Никогда то, что касается до религии, не может мне казаться странным; если когда-либо я заблуждался в молодости, то давно уже опыт меня обратил, и, если теперь совершил что-либо счастливое, то единственно по той надежде, которую имел на Провидение». Он был растроган, обнял меня и продолжал: «Мне нравится в вас сие влечение, и я испрошу вам соизволение у государя императора». Исполненный благодарности, я говорил ему: «Там, на Востоке, назову я утесненным христианам того, кто победил их притеснителей, и скажу им, что когда-нибудь и они могут ожидать облегчения своей участи». – «Не мешайте суетного с воспоминаниями божественными, – прервал он, – что мои успехи там, где все наполнено великим именем Христа!». – «Но, граф, – возразил я, – разве вы не хотите, чтобы имя ваше было написано вместе с другими в поминовениях поклонника над Гробом Спаса?». – «Так, – сказал он с благоговением, – я прошу вас, чтобы вы записали там имя Иоанна». – «Я прибавлю только Забалканского, – отвечал я, – не для вас, но для отечества»; и так поминают его иноки иерусалимские, но в молитвах заздравных, а не погребальных. Через шесть недель я уже имел высочайшее разрешение.
В половине октября привезены были взаимные ратификации из Петербурга и Константинополя, и праздновали в Адрианополе желанный мир. Часть войск выстроилась в роще Эски-Сарая; конный отряд наш провожал полномочных турецких до жилища главнокомандующего, где в присутствии всех старших чинов разменены были ратификации и фельдмаршал вышел объявить о том войску. В тот же вечер сожжен был великолепный фейерверк на обширном пустыре между Эски-Сараем и казармами. Три шатра разбиты были для угощения полномочных оттоманских; жители Адрианополя оставили почти пустым свой город и пришли подивиться столь чудному для них зрелищу; но их более занимали своенравные приливы и отливы пламени, нежели мысль, что потешные огни русские горят перед дворцом их древних султанов, которые сами воевали некогда под стенами Вены. В пять рядов расположен был сей занимательный фейерверк, имевший свое аллегорическое значение. За линиею фонтанов, осветивших первый план картины, кипели вокруг яркого солнца бесчисленные колеса как бы невидимой, огромной колесницы триумфа, и за ними ряд трофеев поднялся в голубых пирамидах, по праву принимая образ сих вечных памятников, ибо вечность есть так же достояние славы. На конце светлого поприща величественный храм мира восстал из пламенной стихии, и между его легкими столбами, в ярких огнях, встретили друг друга два венчанные имени, которых появление возбудило общий восторг. Несколько тысяч ракет, букетом исторгшихся из-за храма, при гуле многочисленных орудий, при непрерывном беглом огне, и одно громкое «ура», потрясшее воздух Эдрене, запечатлели конец вражды двух обширнейших в мире держав.
Прежде отступления войск сановники Порты пожелали видеть стройные их маневры, и главнокомандующий поспешил удовлетворить сему любопытству ко славе русской. На пространном поле, позади Эски-Сарая, совершился смотр, и снова стеклись изумленные болгары и турки, которые уже три месяца жили в чуждой для них сфере, напоминавшей им волшебные сказки востока. Не более 20000 было в строю, но они казались огромным полчищем. Сам фельдмаршал вел их церемониальным маршем мимо полномочных смятенных величием победителей и, преклонив перед ними русское знамя, осенил оным в лице их закатившуюся луну.
Посреди легких минаретов и высоких кипарисов живописного Эдрене статный вид русских витязей не казался чуждым сей восточной картине, ибо им самим не было странно видеть себя перед мечетью Селима и дворцом Мурата. Таково врожденное свойство воина русского – считать уже своим каждый участок земли, на который только ступила нога его, и так в долинах Румелии и на снежных вершинах Тавра слава сроднила его величавую наружность с красками каждого неба и края, подобно как его оружие соединило сии края меж собою.
Так, из Бургасского залива суда наши принесли от военачальника русского повеление паше Требизондскому смириться перед другим победителем Востока. Так иной корабль был послан им из столицы через неприступные Дарданеллы, чтобы снять запрещение с их устья и возвратить в Грецию флот, стоявший при Тенедосе; так и через все пространство Малой Азии носились гонцы наши, от вождя к вождю, которые вторили друг другу гулом падения столиц Румелии и Анатолии и грозными объятиями своих полчищ сжали от севера и востока державу Оттоманскую. На перепутьи их трепетал Царьград, пораженный ужасом с двух земель и с двух морей, не будучи в силах разорвать сии железные сети, которые исчезли по мановению одной великодушной десницы.
Еще три недели после размена ратификаций оставались мы в Адрианополе в ожидании ключей крепости Журжи, и между тем постепенно начали возвращаться в отечество некоторые полки. Грустно было мне прощаться с товарищами и, желая им счастливого пути на родину, вспоминать о той отдаленной цели, мимо коей лежал для меня единственный путь к возвращению, через столько морей и пустынь. Много пострадало сердце на сих горьких прощаниях, ибо оно еще не свыклось с своим обетом по слабости человеческой; часто, проводив близких за крутой мост эскисарайской рощи, я мыслил, что уже вечная черта нас разделяет. Таким образом не радовало меня ожидаемое всеми выступление из Эдрене, ибо оно ни к какой цели меня не подвигало.
До выхода главной квартиры многие из ее генералов хотели изъявить праздником свою признательность любимому ими начальнику. Новый фейерверк зажегся в честь его на полях эскисарайских, хотя менее удачный; но первый изображал славу целого отечества, последний – только подвиги вождя. Те, которые следовали за ним на полях победы в течение незабвенной войны 1829 года, с живым участием читали в одной непрерывной цепи огненные имена покоренных городов и одержанных побед: Кулевча, Силистрия, Журжа, Камчик, Мисемврия, Бургас, Анхиоло, Аидос, Карнабат, Селимно, Ямболь, Кирклисса, Мидия, Виза, Чорлу, Адрианополь и Энос ярко горели в воздухе; кровью были начертаны имена сии на земле оттоманской, пламенными буквами на сумраке адрианопольского неба, воспоминанием славы в сердцах победителей.
Наконец, в день архангела Михаила войска оставили Адрианополь, ознаменованный эпохой русской славы. Зимняя буря, снега и метели, необычайные в сем климате, внезапно явились после грома и дождя и два дня преследовали полки наши на дороге к пустынному Бургасу, где стала главная квартира. Войска расположились зимовать в окрестностях, у подошвы Балкана до Селимны. Около месяца собирался я в путь, ожидая первого случая, чтобы плыть в Константинополь.
Новые, тяжкие прощания ожидали меня в Бургасе, но уже сердце мое стало привыкать к ним по частому повторению сего горького чувства; на меня уже смотрели, как на человека, совершенно чуждого обществу, который навсегда его оставляет, и связи дружественные охладели; заблаговременно почувствовал я свое одиночество. Скрепясь духом отплыл я в половине декабря к Бургасу на знаменитом бриге «Меркурии», снискавшем вечную себе славу, и перешел на адмиральский корабль «Пармен», стоявший вместе с эскадрою нашего флота в заливе Сизополя.