у себя, может ли он на самом деле жить в ней.
Мы все следуем установленным правилам жизни, которые диктует эта незримая система. Так работает наше отчасти магическое мышление, которое проецирует инфантильные фантазии о контроле, умиротворении и внешних изменениях на мир природы или на других людей. Мы продолжаем переносить мифологемы Матери и Отца на высший космос, потому что с рождения взаимодействовали с этими образами в лице родителей. Мы кричали и плакали во сне, и они приходили к нашей постели; мы подчинялись их приказам и взамен получали ласку и поддержку, словно наше поведение имело силу исцелить их, отвлечь, удержать рядом. Какой ребёнок не успокаивал свои страхи подобными мыслями, становясь соучастником этого магического механизма?
Аналогичным образом действуют всевозможные амулеты, жесты или практики, отгоняющие силы, которые несут неприятности. Среди таких «эффективных» способов можно выделить традицию скрещивать пальцы, носить с собой кроличью лапку, стучать по дереву, ставить на приборную панель автомобиля статуэтку на удачу и многие другие, в том числе обсессивно-компульсивные повторяющиеся акты. В эти формулы и ритуалы вкладывается надежда умилостивить негативно настроенные силы и противопоставить им защиту. (Одна женщина сказала мне: «Теперь, проходя психотерапию, я не заболею раком, не так ли?») Неважно, что эти стратегии не работают; возможно, они – это всё, что у нас есть.
Самой примитивной из наших защит является, конечно же, отрицание. С его помощью мы отгораживаемся от того, что не можем вынести, и сохраняем себя для нового дня.
Подобные архаичные идеи, защитные стратегии магического мышления, спасительных ритуалов и отрицания остаются с нами на протяжении всей жизни, при этом вторгаясь в нашу духовность. Отвергая её институциональную форму, мы можем чувствовать себя комфортно, но если уж берёмся претендовать на честность и целостность, нам придётся искать, в каких ещё местах нашей жизни проявляются эти архаичные идеи и защитные механизмы. Дело не в том, чтобы осуждать их, а в том, чтобы понять, как они могут продолжать привязывать человека к детскому мировоззрению и тем самым препятствовать взрослению[37].
Недавно я обнаружил, что в течение одного дня сказал, по сути, одно и то же трём разным клиентам. Каждый из них переживал серьёзный жизненный кризис, связанный с браком, карьерой и пониманием жизни, то есть страдал от неразрешимости универсальной дилеммы Иова. Её осознал и описал 26 сотен лет назад какой-то талантливый еврейский поэт. Эта дилемма поджидает каждого из нас, потому что все мы испытываем неуверенность из-за слишком маленькой, инфантильной и отчуждённой от Божественного духовности.
Иов думал, что заключил выгодную сделку, которая позволяла ему считать себя хорошим человеком. Он жил по правилам, был добрым, заботливым гражданином и семьянином, следил, чтобы другие вели себя соответственно, то есть праведно. Однако все мы знаем, к чему это привело. Когда с позволения Яхве на него обрушилось огромное горе, Иов, конечно же, спросил у Бога: «Почему я?» На что получил единственный ответ: «А почему бы и нет?» Тогда он, как сделали бы мы все, задал вопрос: «Что я сделал не так?» На что получил новый ответ: «Ничего».
Иов даже набрался наглости (метафорически выражаясь – прибегнул к хуцпе) и попросил Бога свидетельствовать о его праведности. Естественно, подобные просьбы имели мало шансов осуществиться. Тут появились самозваные утешители, которые попытались убедить Иова, что он, должно быть, сделал что-то не так, ведь Бог не наказывает праведников, «не играет в кости со Вселенной», как сказал когда-то Эйнштейн.
Иов и три его утешителя, которых Арчибальд Маклиш в своей пьесе «JB» сравнил с фундаменталистом, марксистом и фрейдистом, разделяют одно духовное предположение, по которому между нами и тем, кого мы называем Богом (или между нами и Вселенной), существует договор. Если мы принимаем утверждение о существовании такого контракта, ощущая его как часть нашей личной истории, или позволяем магическому мышлению рефлекторно создавать его, или воспроизводим как ритуал, который позволяет справиться с тревожностью (например, когда боимся, что наш самолёт упадёт, ребёнок заболеет или мы впадём в хроническую депрессию), то, сильнее увязая в панических настроениях, лишь убеждаем себя: всё плохое, что с нами происходит, неслучайно. Западный мир, возводя на пьедестал такие ценностные конструкты, как здоровье, материальный комфорт, безопасность, прогресс, наделяет их полномочиями выступать в качестве важнейших условий нашего развивающегося контракта со Вселенной. Стремясь к ним, мы убеждаем себя, что благо – это быть лучше других, свободнее, достигать большего успеха…
Но очевидно, что между всемогущими силами Вселенной и нами – слабыми существами, которые подчиняются автономным силам времени, рождаются и уходят, подобно приливам и отливам, – не может быть никакого договора, никакой сделки.
Яхве настаивает на том, что Иов его неправильно понял, а утешители только вводят в заблуждение. Последних он осуждает, а самого Иова благословляет за искренность борьбы, и тот принимает это. Он признается, что до сих пор только слышал о Божественном, но теперь пережил живую встречу с истинно трансцендентным. Благодаря этому он перешёл от инфантилизации первичных составляющих и узурпации их автономии к уважительному отношению к тайне, которую они воплощают. Другими словами, он возвысился над контрактом, который определял, как ему поступать, над предположением, что благочестие обяжет вторую сторону к взаимности, и приблизился к религиозному переживанию абсолютной автономии Божественного[38].
Поскольку главными качествами религиозного переживания являются благоговение и смирение перед mysterium tremendum, или мистическим ужасом, Иов перешёл от коллективного сознания к личному переосмыслению, болезненной трансформации себя, или, как говорили греки, метано́йе. Уверены ли мы, что хотим получить религиозное переживание? А в том, что хотим встретиться с живой психикой, которая не зависит от контроля нашего эго? Разве богословие не должно помогать человеку чувствовать себя защищённым? А работа со сновидениями не должна быть захватывающей и давать человеку преимущество, заключающееся в возможности управлять собственной жизнью, благодаря на миг мелькнувшей подсказке о Дао или духовном пути? Неудивительно, что проще цепляться за инфантильные суеверия, защитные обряды и магическое мышление. Неудивительно, что легче раз за разом избегать серьёзного анализа, чем обратиться к собственной тьме и испытать потрясение, проиграть демоническим комплексам или вынужденно переродиться в более широкую систему координат, на которой не будет места ценностям, обеспечившим когда-то комфорт и духовную опору.
Возвращаясь к страданиям моих клиентов, которые совершенно не были связаны друг с другом, я неожиданно почувствовал, как в каждой из бесед меня потянуло обратиться к старому доброму Иову и вспомнить, какой путь он вынужден был пройти, чтобы отказаться от истинно верующего отношения к Вселенной и испытать подлинно религиозное переживание. Мои клиенты испытывали глубокое чувство предательства, хотя его нельзя было назвать таковым. Предательство ощущалось в отсутствии взаимности от Вселенной, хотя они, казалось, руководствовались в жизни правильными принципами и делали всё, чтобы получить в ответ равноценное отношение.
От них требовалось создать новую теологию, сформировать новое отношение к этому вихревому скоплению молекул, которое является нашим хрупким пристанищем. Они должны были изобрести новую психологию, которая бы преодолела фантазии о контроле эго и приблизила к тайне нашего путешествия.
Одно из главных отличий аналитической психологии от бихевиоральной, когнитивной и психофармакологической терапии заключается в том, что она не даёт даже призрачной надежды что-либо контролировать. Контролировать стресс, депрессию, свою жизнь! Глубинная психология признаёт соблазнительность этой мечты, поэтому говорит о силах внешнего и внутреннего мира как о «богах». Над богами нельзя насмехаться; у них есть своя жизнь, своя воля, своя автономия, и они сопротивляются нашим попыткам контролировать их.
Этот метафорический язык очень раздражает представителей других психотерапевтических школ. Пусть так и будет. Говорить о богах – значит уважать автономию и глубину энергий космоса. Как утверждал Юнг, именно встреча с нуминозным является истинной целью психотерапии. То есть не адаптация, не достижение счастья, не обретение статистически выверенной нормальности, а встреча с Божественным, которая одна только может помочь нам вернуться к своему месту, но на совершенно другом уровне. Наше путешествие переосмысливается и перестраивается, а благоговение и смирение становятся важными направлениями, которые ведут к религиозной или психической истине, приносят каждому из нас возможность жить по-новому, если мы способны справиться с этим даром.
В юности я не хотел посещать церковь. Мне довольно настойчиво объясняли, что только через коллективное соблюдение правил можно действительно подтвердить истинность своей веры. Но я сомневался, потому что, во-первых, видел большое несоответствие между исповедуемыми ценностями – теми, которые воплощал и проповедовал Иисус, и теми, которых придерживались в обычной жизни знакомые мне люди. Я относился к церкви, которая считалась «белой»: людям с другим цветом кожи не запретили бы войти в неё, но быстро дали бы понять, что им тут не рады, хотя и без использования расистских высказываний, которые ежедневно звучали в других заведениях и на улице.
Во-вторых, хотя меня и привлекали взгляды и учение Иисуса, я глубоко сомневался в чудесах, а также был разочарован тем, в какие закостенелые догмы превратила церковь его наставления, сделав из них список практик, которые должны определять повседневную жизнь каждого уважающего себя христианина. По причинам, которые я не мог объяснить, мне казалось, что всё это неправильно.