Немногие из нас пойдут умирать или убивать других ради превосходства нашей метафоры, но когда мы забываем, что нечто невидимое поддерживает нас, то впадаем в ересь буквализма. Там, где символ и метафора указывают на таинство, девизы и догмы имеют под своей основой буквализм. Неспособность смириться с невидимым миром, который поддерживает мир видимый, приводит к страданиям, и многие люди ещё только будут вынуждены их испытать. Если раньше родовой миф указывал на невидимую энергию и служил её воплощением, то теперь мы вынуждены обратиться к психологии. Поскольку немногие из нас хотят брать на себя ответственность развивать способности своей души, большинство современных политиков и религиозных служителей остаются на таком же уровне, как их какие-нибудь предшественники времён Войны Алой и Белой розы, – они закостенели во взглядах, придерживаются тесных рамок и оторваны от действительности.
Более конкретное проявление этого нежелания терпеть саму мысль о существовании невидимого, мириться с ним и вести диалог находит выражение в современной психологии и психиатрии. Несмотря на большую пользу, которую могут принести изменение поведения, перепрограммирование устаревших когнитивных установок и восстановление баланса нашей психики с помощью фармакотерапии, чаще всего с подачи приверженцев современных направлений психотерапии и на радость страховым компаниям закономерно наступает фрагментация личности с сопутствующими ей нестабильностью нервной системы и моральной трусостью перед лицом великого таинства, которое мы все воплощаем. Верить в то, что человек – это совокупность его поведения, установок и биохимического состава, само по себе оскорбительно.
Таким образом, современная система оказания помощи занята тем, что унижает наш дух.
Почему мы вообще способны меняться, расти над собой и исцеляться? По сути, нам это неизвестно. Даже Фрейд при всей его увлечённости психоаналитическими техниками и искусством интерпретации в конце жизни вынужден был опустить руки и признаться, что наиболее исцеляющей силой в нашем мире считает любовь. Центральной метафорой последних четырёх столетий можно назвать метафору машины, потому что именно с развитием технологий мы смогли овладеть всеми аспектами материальной жизни: от повышения уровня здоровья и качества жизни до развития транспортных и коммуникационных систем. Мы даже сравниваем свой мозг с компьютером. Свой мозг, который и создал компьютеры! Но нас самих нельзя назвать машинами, потому что в основе наших изменений, программ, которых мы придерживаемся, стремления развиваться, чтобы расширить границы своего духа, лежит не конкретная механика. Поэтому и психотерапия не может считаться инженерией.
Наши комплексы – это не просто непригодные для работы микросхемы, которые нужно заменить. Наши инстинкты – не проводка в основном каркасе, который нуждается в переоборудовании, а поведение – не результат работы неудачно написанных программ, которые можно заменить. Сложите всё это, и мы всё равно останемся.
Известно, что материальный прогресс не приводит к тому, что мы чувствуем себя более счастливыми, наоборот – чем больше у нас возможностей для получения комфорта, тем дальше ощущение удовлетворённости. Моральные компасы сосредоточены в руках боязливых людей с зашоренными умами, время, в которое мы живём, отмечено тяжестью духовного разлада. Мы смогли достигнуть такого материального изобилия, о каком даже не могли мечтать наши предшественники, в какую бы эпоху они не жили, но при этом наш мир переполнен потерянными и несчастными людьми.
Как ни странно, архаичный язык древнего мира полезнее любой современной терминологии или инструментария. Если объединить нашу историю и наше сознание, то можно узнать много ценного, хотя, и это очевидно, исцеление, или восстановление смысла, нельзя гарантировать. (В «Любовной песне Дж. Альфреда Пруфрока», написанной Т.С. Элиотом, приводится прекрасный пример человека с высокими нравственными намерениями и интеллектуально развитым сознанием, который, находясь в непрекращающемся осмыслении деградации мира и самого себя, постепенно опустился на самое дно.) Что бы нас ни исцеляло, какие бы смыслы мы ни придавали тому, что нас поддерживает, мы не можем создать ни то, ни другое с помощью одного лишь эго. То, что мы называем медитацией, психотерапией или иногда даже дружбой, – это интерактивная встреча с поддерживающей нас энергией, или, говоря архаичным языком, приглашение богов поприсутствовать в нашей жизни. И иногда они приходят. Исцеление человека и исцеление мира, тиккун олам – на иврите, невозможно без присутствия энергий, которые мы метафорически называем богами.
Объединение сознания и истории даёт нам хороший старт, но то, что мы ищем в глубинной психотерапии, и то, что испокон веков люди пытались обрести через молитву и религиозный ритуал, представляет собой активацию «третьего». Она не регулируется какими-то техниками, не поддаётся интерпретации, какими бы полезными ни были эти инструменты. «Третье» – это спонтанное возникновение квантовой энергии, которая способна устранить травму. Другими словами, процесс исцеления всегда требует приглашения богов, которые когда-то в коллективном воображении имели физическую форму и которых сегодня мы ощущаем как энергию.
Я не говорю, что метафора человека как машины совершенно бесполезна, но ограниченность этой метафоры – самый древний из религиозных грехов, представляющий собой поклонение идолам. Когда Данте писал, что место чревоугодников – в аду, он не был противником еды. Его произведение наполнено метафорами, которые раскрывают, как нечто, что несёт нам пользу, переходя из сферы божественного в видимый мир, начинает превозноситься людьми и превращается в культ.
В аду Данте можно наблюдать и материалистов, которые, добившись желаемого, оказываются обречены вечно толкать валуны; гневливые люди горят в своей ярости, ленивые тонут и так далее. Все они забыли о «третьем», о божественном, которое приходит к нам как энергия, а не материя. Оставаясь в рабстве у объектов, соблазнёнными материальным миром, они лишаются связи с неуловимым трансцендентным.
Именно в восстановлении нашего восприятия мира как энергии пересекаются глубинная психология и новые науки. Возможно, со временем нам придёт в голову, что какая-то другая метафора, кроме «энергии», будет выражать наши ощущения более точно, но пока она служит нам напоминанием о том, что окружающие нас предметы, мир природы, мы сами – всё это совокупность движущейся энергии, чья целеустремлённость значительно превосходит нашу возможность её осознать.
Как призвание открывается в служении своему daimon, то есть божественному, так смысл и цель нашей жизни обретается в движении этой энергии, несмотря на то, что кажется, будто мы просто плывём по течению. Да, это правда, что мы потеряли старые мифологические ориентиры, координаты души, которые когда-то помогали нашим предкам составлять карты для своих путешествий. Но теперь у нас есть возможность восстановить нашу психику, которая является той таинственной землёй, из которой приходят все подобные образы.
Юнг пишет:
Жизнь всегда казалась мне похожей на растение, которое существует благодаря своим корням. Именно в них скрыта его истинная жизнь. Та часть, которая появляется над землёй, живёт всего одно лето. Затем она увядает, исчезая как эфемерный образ. Когда мы думаем о взлётах и падениях жизни целых цивилизаций, то не можем избавиться от ощущения, насколько они преходящи и ничтожны. И всё же я никогда не терял ощущения чего-то живого и вечного в этом нескончаемом потоке. То, что мы видим, – это цветок, который обязательно увянет. Но корни его останутся[78].
Естественно, каждый из нас стремится достичь цели в своём уникальном путешествии – так и должно быть. Если мы отказываемся от индивидуации, то совершаем предательство в отношении большого потенциала, которым обладают данные нам возможности. Но Юнг напоминает, что при всей нашей индивидуальности мы продолжаем оставаться общими носителями универсальной энергии: «В конечном итоге каждая индивидуальная жизнь – это звено в вечной жизни, которую проживает наш вид»[79].
Юнг находит естественным существование истины в противоположностях. Мы глубоко одиноки, индивидуальны, отделены от других и, как говорится в старой песне индейцев чиппева, носимся по небу на больших ветрах. Наша роль в общей картине – загадка, а события жизни, которые кажутся такими важными в данный момент, на самом деле мимолётны при ближайшем рассмотрении. И всё же, как заметил поэт Джерард Мэнли Хопкинс об углероде, являющемся основой материи, – об алмазе, которым мы все являемся: «О, этот Джек, чья-то насмешка, жалкий черепок от глиняного горшка, заплатка, щепка, отколотая от полена, бессмертный алмаз, / Да, он бессмертный алмаз»[80].
Нет ничего более элементарного, чем углерод, который закономерно считается стержнем органической химии. Однако как он получает энергию и с какой целью – вот над чем нам всем надо поразмыслить, чтобы хотя бы немного приблизиться к решению головоломки, которую представляет наша жизнь. Как заключает Юнг, отвечая на вопрос о том, что движет, несёт и поддерживает нас: «В конце концов, единственные события моей жизни, о которых стоит рассказывать, – это те, которые возникали, когда нечто божественное, бессмертное прорывалось на поверхность преходящего бытия»[81].
В конце концов, всё превратится в пыль, и даже углерод, но благодаря вопросам, над которыми мы бьёмся всю свою жизнь, мы можем остаться чем-то гораздо большим.
10. Что имеет значение в самом конце?
«Кто ты на самом деле, странник?» –
на вопрос тот,
как бы тёмен и холоден ни был мир,
отвечая, будь смелей:
«Может, я из рода королей».
Жизненный прогресс поддерживается проекцией, без которой мы впали бы в оцепенение и депрессию. Эта проекция неизменно присутствует в каждом новом моменте, поскольку мы пытаемся понять неизвестное и управлять им, опираясь при этом на старые знания.
Как уже отмечалось ранее, проекции и перенос – главные причины, по которым в нашей жизни многое повторяется, словно мы застреваем и не можем двигаться вперёд, однако они же вынуждают нас преодолевать себя. Невозможно просто отказаться от проекций, и в первой половине жизни они, убаюкивая обещаниями безопасности, личной идентичности, удовлетворения эмоциональных потребностей, направляют либидо в сторону нашего развития. К середине жизни те же самые проекции исчерпывают себя, вынуждая наполнявшую их энергию вернуться в бессознательное и проявляться в симптомах скуки или депрессии. Возможно, самая мощная из наших проекций, та, что поднимает нас с постели и вдохновляет на путешествие, – это идея о том, что всегда есть место, где нам будет хорошо, только нужно работать, двигаться над тем, чтобы его достичь.
Метафорически изображая жизнь как великое путешествие, можем ли мы сказать, что знаем, куда в таком случае идём? Что является целью, конечным пунктом, тихой гаванью, смыслом существования этих масштабных усилий? В своём произведении «Снежный барс» Питер Маттиссен пишет не только о путешествии в прямом смысле этого слова, в котором ему довелось побывать, но и о духовных поисках – о тоске, которая знакома всем как:
…ностальгия, но не по дому или ещё какому-то месту, а по утраченной невинности – утраченному раю, который… остаётся ничем иным, как раем. Детство полно тайн и обещаний, и, возможно, страх перед жизнью приходит к нам, когда мы пускаем свет в её потаённые местечки, достигаем того, чего хотели, или думали, что хотели. Именно в момент кажущегося исполнения нас накрывает чувство неотвратимого предательства, подобно огромной волне, которая молчаливо поднимается за спиной и подминает под себя без всякой жалости. Предательство истины, которая ускользнула сквозь пальцы, заставив нас стремиться к подделке. «Все мирские стремления имеют лишь один неизбежный и неотвратимый конец – печаль: приобретения рассыпаются в прах; здания разрушаются; встречи заканчиваются разлукой, а рождения – смертью…» Столкнувшись с безжалостным призраком старости, болезни и смерти, мы возвращаемся к настоящему, к этому моменту, здесь и сейчас, ибо это всё, что нам доступно[82].
Посмотрите на это восхитительное описание этимологии слова «ностальгия»:
Есть два постоянных и противоположных возгласа. Один из них вырвался у поэта:
Я хочу уехать следующим поездом,
И неважно, куда он направляется.
Другой часто мелькает в детском плаче: «Я хочу домой!» – но по-прежнему созвучен с тем, что мы испытываем в некоторые моменты. Ностальгия – буквальный перевод последнего ощущения. Само слово происходит от греческих слов nostos, что означает «возвращение домой», и algos, то есть «боль» (так же, как невралгия = «нерв» + «боль» и т. д.). Таким образом, одним из самых первых страдальцев по прошлому был всем известный Одиссей[83].
Есть шанс, что вы, держа эту книгу в руках, ностальгируете по тому времени, когда ваши ожидания от жизни были настолько же вдохновляющими, сколь и значимыми; когда вы верили, что однажды окажетесь в каком-то очень хорошем месте. Однако, скорее всего, многие из вас уже достигли того, к чему стремились, и обнаружили, что жизнь по-прежнему не приносит удовлетворения и не даёт покоя. А может, и осознали, что попросту никогда бы не смогли реализовать задуманное.
Было время, когда многие люди считали Калифорнию центром притяжения для всех, кто хочет исполнить свои мечты. Теперь мы все оказались там. Гертруда Стайн говорила, что Лос-Анджелес – это два Ньюарка, а Окленд больше не похож сам на себя. Калифорния на фоне периодических отключений электроэнергии может отколоться и упасть в Тихий океан, если загрязнение не погубит её ещё раньше. Разумеется, я не пытаюсь проявить неуважение к Калифорнии или калифорнийцам, это просто метафора достижения цели, которая неизменно связана с разочарованием, потому что оказывается, что, даже добравшись до места, о котором мечтали, вы всё равно не там, а где-то поблизости. Получив от Калифорнии всё, что она обещала, найдёте ли вы другое место, куда можно стремиться?
Теоретически проекции можно постоянно обновлять. Где-то есть нужный человек, который освободит нас, поможет нам, воспитает нас. То же и с правильной работой, правильным домом, правильной идеологией… Наверняка они находятся за следующим горизонтом. Когда человек осознаёт проекции, приходит в себя среди последствий неудачного выбора, начинает чувствовать скрытое присутствие смерти, подобно Генри Джеймсу, возможно ли найти альтернативу депрессии, развлечениям, призванным только затуманивать наш разум, и духовному нигилизму? Возникает соблазн отказаться от всего этого, однако подобная духовная неопределённость не снимает вопроса. Он просто уходит в подполье и выливается в социопатию, депрессию или, в лучшем случае, обретает символическое выражение. По этому поводу Юнг пишет:
Любая неопределённость в отношении образа Бога вызывает глубокое беспокойство в Самости, поэтому этот болезненный вопрос обычно игнорируется. Но это не значит, что он не задаётся в бессознательном. Более того, ответом на него становятся материалистические, атеистические взгляды и убеждения и подобные им заменители, которые распространяются подобно эпидемиям[84].
Стивен Данн пишет в своём сборнике, удостоенном Пулитцеровской премии:
Пришло время отказаться от поисков невидимого.
Даже в самые лучшие дни мы обнаруживаем только лишь слабые признаки его присутствия…
Думаю, я продолжу писать обо всём, что меня окружает, чтобы убедиться, что оно действительно было[85].
И всё же Данн одержим невидимым, даже если опускает руки, не в силах его обнаружить. Даже когда он прославляет чувственное настоящее, осязаемую поверхность, которая позволяет ему ощущать боль или удовольствие, воспевает мимолётное ощущение реального, им движет стремление к невидимому – незабываемое, настойчивое. Сколько бы он ни отрекался от богов, человек, подобный Данну, носит их при себе и постоянно, пусть и неявно, опьянён их присутствием. Он более верен в своём искреннем сомнении, чем все благочестивые евангелисты, которые терпят, когда устами торговца по продаже ширпотреба, облачённого в кричащий костюм, со странной причёской, им пытаются продать божественное, как какую-то некачественную мебель.
Чтобы быть честным человеком, который ищет честного Бога, приходится платить высокую цену. В другом стихотворении Данн пишет:
Всё больше и больше вы учитесь жить
с тем, что совершенно неприемлемо.
Вы чувствуете, как всегда скрытый Бог
сильнее отдаляется.
Испуганы или смущены.
С таким же успехом вы могли бы быть клоуном,
облачившимся в глупый наряд, прикрывающий ваши истинные желания[86].
Но желание остаётся и иногда просачивается на поверхность, потому что мы такие, какие есть, – придавленные тревогой, ищущие божественность клоуны с нарисованными улыбками, у которых нет другого выбора, кроме как продолжать свой поход через то, что Йейтс назвал «истерзанным плавниками, измученным звоном морем»[87]. Оно резонирует с нашим бессознательным, которое тоже похоже на море, измученное и дьяволом, и богом.
Что же имеет значение для нашего путешествия? Что мы возьмём с собой, потому что оно пригодится в самом конце пути? У читателей, несомненно, есть свой собственный список, к которому я предлагаю добавить несколько пунктов. Вряд ли их можно назвать оригинальными, но для меня они служат своеобразным чек-листом и программой, на которую я ориентируюсь каждый день, всегда оставаясь начеку.
Выполняйте свою работу
Дело, к которому мы призваны, – это не та работа, за которую нам платят. Дело, или opus, связано с поиском богов, своего призвания, невидимого; это дело, посвящённое личностному росту встречи с самим собой. В наше время потребность в отношениях является насущной, навязчивой и тревожной, и чем шире это распространяется, тем сильнее нарушается чувство общности в мире. И всё же парадокс заключается в том, что самым верным решением, способным улучшить наши отношения, является решение работать над собой, перестать навешивать на других людей программы, которым они не могут соответствовать и тем самым удовлетворять наши ожидания, избавить их от бремени нашей индивидуации.
Недавно, получив приглашение выступить перед юнгианским сообществом на тему взаимоотношений, я предложил поговорить об их психодинамике, но организаторы попросили заменить название: «Может, вы расскажете о том, как улучшить любовные отношения?» – поскольку, видимо, хотели привлечь внимание как можно большего числа слушателей. Я пошёл на компромисс и вывел в заголовок сочетание слов LoveWork (то есть ЛюбовьРабота), поскольку аудиторию гарантированно привлекло бы всё, где есть упоминание о любви – о, волшебный эликсир. Однако сам я, конечно же, сосредоточился на истинной теме своего выступления, которая была вынесена в подзаголовок: «Грёзы об Эдеме: психодинамика отношений».
Ярко проиллюстрировал необходимость работы над любовью Т.С. Элиот, творчество которого и личная жизнь тесно переплетались. Исследовали обратили внимание, насколько такие стихи, как «Любовная песня Дж. Альфреда Пруфрока» и даже поэма «Пустошь» перекликались с событиями из биографии автора (биографии его неврозов). Он часто цитировал строки из диалогов с супругой:
Что мне теперь делать? Что мне делать?
Я выйду как есть и пойду по улице.
С распущенными волосами, значит[88].
И ещё:
Сегодня мне плохо. Да, очень. Останься.
Почему ты никогда не говоришь? Не молчи.
О чём ты думаешь? О чём думаешь? О чём?
Я никогда не могу догадаться, о чём ты думаешь.
Думай[89].
Элиот, как и все мы, нёс в себе большой груз, доставшийся ему от родительской семьи. Одарённый ребёнок нарциссической матери, он «нашёл» себе в жены болезненную, требовательную женщину и страдал от расщепления со всеми его симптоматическими проявлениями. Как выразился один из его биографов,
невозможно отрицать, что многие ранние стихи Элиота свидетельствуют о сексуальных проблемах – не об отсутствии желания, а о запретах, недоверии к женщинам и определённой физической брезгливости. [Его жена] Вивьен, постоянно страдающая от нездоровья, была окружена дурно пахнущими лекарствами, а нарушение гормонального фона приводило к обильным, непредсказуемым менструациям, пачкающим простыни… Уже через год он сказал, что живёт «в самом ужасном и тревожном кошмаре, который только может представить себе человеческий разум»[90].
После нескольких приступов буйства, которые намекают на то, что Вивьен имела расстройство биполярного характера, она до конца жизни должна была находиться в больнице. В этой ситуации и к Элиоту, и к его супруге мы можем испытывать только глубочайшее сочувствие. Однако даже чувство вины из-за долгого периода госпитализации Вивьен, из-за развода, который вынудил его искать освобождения у всепрощающего Бога, не помешали Элиоту вступить в новые отношения – с любовью всей его жизни Эмили Хейл – и держать её в подвешенном состоянии десятилетиями.
Долгие годы Эмили мечтала о браке с Элиотом, ездила в Англию и не раз ставила под угрозу своё академическое положение, лишь бы быть рядом с ним. Но его комплексы, взращённые матерью и супругой, приправленные примесью чувства вины на почве секса, заставляли его держать возлюбленную на расстоянии. Когда же Вивьен наконец умерла в больнице, Элиот, к тому времени уже пожилой и больной, неожиданно женился на своей гораздо более молодой секретарше Валери. Тогда Эмили сожгла их страстную переписку (за что ей можно только поаплодировать).
Я не собираюсь осуждать Элиота, он прожил несчастную жизнь, бедняга. Преследуемый демоническими комплексами, связанными с женщинами, сексом, способностью выражать эмоции (прочитайте «Пруфрока», держа в уме, что перед вами своеобразный автопортрет самого поэта, и вы поймёте, что он чувствовал), Элиот отчаянно, навязчиво искал духовность, чтобы выйти за пределы мира, полного боли и конфликтов. Этим страданиям можно только сопереживать.
Однако своей неспособностью работать над собой он принёс огромное горе другим людям, в первую очередь Эмили. То, что он глубоко любил её, не вызывает сомнений, как и то, что он принёс ей огромную боль из-за своих неврозов. И хотя мы можем только порадоваться тому, что в последние годы жизни, уже после смерти жены, он получил некоторое облегчение от своей вины, другие люди ещё долго скорбели о горе, которое принесла его загнанная в рамки, застойная жизнь.
И снова: важно не осуждать, а помнить о том, что каждый из нас должен делать всё, чтобы исцелиться. Застревая на своём пути, мы приносим вред тем, кто рядом с нами. Таким образом, выполнение нашей работы становится этическим императивом, поскольку она представляет собой главное благо, которое мы можем принести тем, кто находится рядом с нами.
Выполнять работу – мало, ещё нужно принять на себя ответственность, найти силы, чтобы освободить других людей от наших собственных проекций, и постоянно находиться в диалоге с внутренним миром, из которого исходит наш жизненный выбор. Всё, что мы оставляем за пределами нашего внимания, оказывает на нас влияние, заставляет повторяться и страдать, через нас принося порой разрушительные последствия в жизнь окружающих. Таким образом, задачей всей жизни для нас становится постоянное отделение одного от другого.
Когда обязательство выполнять свою работу самостоятельно, со всей тщательностью оказывается написанным на бумаге, то переходит в разряд очевидного. Но выполнить его не так-то просто. Это обязательство требует, чтобы мы повзрослели, приняли на себя полноценную ответственность за свой выбор и его последствия и смогли вынести одиночество путешествия, которое каждого из нас ведёт по отдельной дороге. Даже если нас окружают другие люди, их пути пролегают в других направлениях, поэтому бесполезно ожидать, что кто-то способен взять на себя нашу судьбу или облегчить её ношу. Принимать эту реальность и есть работа, которую можно выполнять только от большой любви. Таинство отношений заключается, как это ни парадоксально, в постепенном углублении нашего знакомства с возлюбленным, которым являемся мы сами, – и этого человека нам труднее всего любить.
Пытайтесь понять, для чего вы страдаете
Вспомним описанную в Библии борьбу Иакова с Ангелом (Быт. 32:26–32). Хотя его бедренный сустав был повреждён, Иаков не отпустил Ангела, пока тот не благословил его. Ангел сделал это, сказав: «Потому что ты боролся с Богом» – и дал Иакову новое имя: Израиль.
Итак, нас просят противостоять нашим страданиям, чтобы узнать, для чего они нам даны; бороться с ними, хотя это приносит ещё большую боль. Во снах мы обращаемся к пугающему бессознательному, которое хранит ответы на все наши вопросы, но точно так же должны обращаться и к жизни, чтобы понять, какую задачу она приготовила нам на данном этапе, и, решив её, вырасти над собой. Как говорит Юнг в начале этой книги, наша жизнь сама по себе есть вопрос, который она задаёт нам. Чего же она хочет? Что от нас требуется, чтобы мы могли прожить её более полно?
Психодинамический взгляд на депрессию наглядно демонстрирует, насколько отличаются друг от друга разные виды подобных состояний. Некоторые имеют биологическую основу, другие возникают как реакция на внешние потери и прочее, но депрессия, о которой я говорю на этих страницах, – та, что приходит к нам всем и которую Черчилль называл «чёрным псом, который караулит у двери». Суть психодинамического взгляда на природу напоминает, что мы не просто сумма поведения, установок и биологических процессов, а обладатели динамичной психики, с которой должны научиться взаимодействовать и находить общий язык. Юнг выразил это следующим образом:
Депрессию следует… рассматривать как бессознательную компенсацию, содержание которой необходимо сделать осознанным, чтобы она имела эффективность. Это можно сделать, только сознательно отступая назад, вслед за депрессивной тенденцией и интегрируя активированные таким образом воспоминания в сознание – именно на это изначально процесс депрессии и был направлен[91].
Это замечание настолько радикально, что спустя столько лет всё ещё не вошло в обиход и не стало важной частью общей психотерапевтической практики.
Юнг подчёркивает динамичный характер психики, которая способна автономно выводить энергию, направленную на планирование будущих проектов, и заполнять ею переживания и проекции, уже прожитые и вытесненные. Психика всегда нацелена на то, чтобы мы развивались, как бы ни хотелось нам пребывать в привычных ролях и условиях, которые дарят ощущение безопасности. Ради этого роста она легко пожертвует нашим комфортом и бросит на решение новых задач. Депрессия в её руках становится мощным инструментом – компенсацией, которая вынуждает нас обратить внимание на изменённую реальность.
«Сознательно отступать назад» – значит идти вместе с депрессией, нырять на дно колодца, чтобы отыскать спрятанные там сокровища. То, что мы найдём, либо заставит нас направить обретённый смысл в новом направлении, которое, возможно, совершенно противоположно тому, куда простирает свои ожидания эго, либо обогатит нашу чувственную сферу, подарив встречу с внешним другим, который не зависит от воли эго.
Так, например, если мы станем слишком отождествлять себя с нашей работой, психика отведёт от неё энергию, и мы будем вынуждены определять себя иным образом. Человека, который после выхода на пенсию впадает в депрессию, она вынуждает по-новому взглянуть на свой путь, а того, кто по какой-то причине оказался обездвиженным, – развивать более богатую внутреннюю жизнь. Для обоих это возможность заниматься новым делом, которое ранее никогда не становилось для них центральной целью.
Для Юнга психика всегда была телеологической. Она к чему-то стремится, и прежде всего, к собственной целостности, ради достижения которой может легко наплевать на наш комфорт. Он пишет:
В жизни человека бывают моменты, когда перед ним открывается новая страница. Появляются новые интересы и склонности, которые до этого не привлекали его внимания, или же происходит внезапное изменение личности… Это новое отнимает у сознания необходимую для развития энергию, вынуждая испытывать упадок сил. Подобный спад энергии наиболее отчётливо виден перед началом некоторых психозов, а также в состоянии блаженной опустошённости, которая предшествует всплеску напряжённой творческой работы[92].
Смысл можно найти даже в бурных проявлениях, которые мы называем психозами, влюблённостью, воздействием комплексов или приступом ярости. Наши предки не были глупы, когда спрашивали о таких припадках: «Какой бог это творит?» Их интуиция подсказывала, что виной всему некая сила, лежащая глубже сознания; она действует невидимыми руками и ждёт, что мы будем вынуждены найти способ войти с ней в контакт. Именно в самые трудные периоды нашей жизни мы более всего росли над собой.
Вспомните предательство Иова, о котором шла речь в одной из предыдущих глав. В нём виновата как наша собственная наивность, так и недостаточное понимание сложности процессов, которые проходят на другой стороне, с которой мы взаимодействуем. Хотя нам больно, через это переживание мы развиваемся.
Задаваясь вопросом о смысле, который несут наши страдания, мы стремимся вывести чувство собственной значимости за пределы узкой сферы действия одного лишь эго. Да, оно является необходимым инструментом сознания, но его одного недостаточно. Подчиняясь чему-то большему, чем оно само, эго переосмысливает опыт и включает в него гораздо больше, чем оно может достичь самостоятельно. Вот почему мы должны обращать внимание на сновидения. Когда психика обращается к нам через них, она просит о развитии, независимо от того, насколько по-разному мы можем относиться к этой потребности. Это борьба с ангелом, который скрывается у нас внутри, и именно благодаря ему мы получаем благословение. Мы созданы для борьбы, а не для понимания и управления.
Сам я в первой половине жизни полагал, что должен стремиться понять жизнь и научиться ею управлять. Нетрудно догадаться, насколько иллюзорными оказались мои представления. В середине жизни психика благословила меня глубокой депрессией, хотя в тот момент я был далёк от того, чтобы благодарить её. Как и Элиоту, мне было предложено противостоять старым правилам, угасающим комплексам и открыть для себя более полную жизнь и обрести качественно новую связь с внутренним миром. Именно тогда, отбросив мнимый суверенитет эго, я открыл для себя богатство психической жизни.
Сейчас кажется, что моя метано́йя, или сожаление, в середине жизни была равносильна религиозному переживанию. Я должен был, смирившись, спросить депрессию: «Чего ты хочешь от меня?» Этот вопрос всегда будет расширять масштаб нашей психической жизни, и, если мы продержимся достаточно долго, наш тёмный ангел благословит нас на развитие, обретение смысла и более интересное путешествие. Юнг писал:
Аналитическая психология – это реакция на преувеличенную рационализацию сознания, которая, стремясь контролировать природу, изолирует себя от неё и тем самым лишает человека его собственной естественной истории… Аналитическая психология пытается разрешить возникший конфликт не путём «возвращения к природе» вместе с Руссо, а удерживаясь на том уровне разума, которого мы успешно достигли, и обогащая сознание знанием основ психики[93].
Важной стороной, участвующей в этом диалоге, является эго, но сознание не может быть чем-то бо́льшим, чем то, что уже дала история. Чтобы совершить новый виток развития, мы должны ощутить силу другого. Возвращение к природе не означает, что мы должны уединиться в лесу и жить в диких условиях; это умение вести диалог с природой и уважать её. Отказ от этого порождает чудовищ, патологизирует нас самих и отравляет отношения с окружающими, а также сужает диапазон нашего путешествия. С помощью этой диалектики наш путь становится шире. Если мы сможем выдержать встречи с тёмными ангелами, которые иногда заставляют нас вступать в битву, то в конце концов мы будем благословлены.
Продолжайте спрашивать себя о том, что в конечном итоге имеет значение
Внешний мир значительно превосходит ребёнка по силе, поэтому вынуждает его ограничивать свой потенциал, чтобы быть таким, каким его хочет видеть окружение. Такое поведение обеспечивает его выживание и помогает удовлетворить потребности. По сути, у нас есть три варианта: 1) обрести власть над окружением, что мы делаем, когда учимся управлять своим поведением или получаем новые знания; 2) держаться подальше от опасности, а значит, избегать или игнорировать призывы к путешествию; 3) адаптироваться и надеяться на поддержку и заботу.
Существует бесконечное множество разновидностей этих стратегий, на которые во многом влияют родительский пример, массовая культура и индивидуальный характер. Каждый из нас живёт с такими стратегиями так долго, что, когда оказывается в отчуждении или теряет целостность, может винить в этом в том числе самого себя. Мы все невротики, которые разрываются между императивами нашей природы и адаптивными привычками. Наградой за ответ на вопрос, заданный ангелом, становится возвращение в такое место, в котором мы можем восстановить императив личного путешествия.
Другими словами: что причиняет гораздо бо́льшую боль – тяжесть на плечах, которую мы несём, двигаясь по пути индивидуации под пристальным вниманием могучего окружения, или бесконечные страдания отчуждённой души? Что в итоге имеет значение?
Возможно, самое лаконичное определение невроза дал Юнг, сказавший, что он есть односторонность:
Невроз – это, как правило, патологическое, одностороннее развитие личности, незаметные предпосылки которому можно проследить практически до самых ранних лет детства[94].
К какой бы реальности, предложенной судьбой, мы ни адаптировались, она вынуждает нас развивать только какую-то одну свою сторону. Более того, наша культура часто вознаграждает нас за эту односторонность. Но с каждым новым выбором A, Б и В оказываются в подполье и требуют, чтобы их питали – и неважно, каким образом.
Эту дилемму часто поощряет современная потребность в узкой специализации или любовь к ней. Я знаю одного рентгенолога, который решил посвятить себя этой направленности своей профессии не потому, что чувствовал призвание именно к рентгенографии, а из-за стипендии, которую мог получить. В середине жизни он ощутил тоску, впал в депрессию, потому что не чувствовал никакой связи с пациентами и проводил день за днём в разглядывании снимков, лишь, по его словам, «изредка отвлекаясь на что-то, что могло бы представлять интерес». Очевидно, что исправить ситуацию можно было бы, сменив род деятельности, но большая зарплата, дающая финансовую независимость, мешает даже задуматься о новом опыте. Боюсь, что его депрессия может только усугубиться. Юнг писал об этом так:
Если наука становится самоцелью, то raison d’être, или смысл существования человека, заключается в развитии одного только интеллекта. Если самоцелью является искусство, то единственная ценность человека заключается в его способности к воображению, а интеллект отправляется на растопку. Если же самоцелью является зарабатывание денег, то и наука, и искусство могут спокойно закрывать лавочку. Никто не может отрицать, что наше современное сознание, преследуя эти взаимоисключающие цели, стало безнадёжно раздробленным. Такое положение дел возникло из процесса обучения, который требует от человека углублённо развивать только одно качество; они сами становятся инструментами[95].
Если мы относимся к себе как к инструменту, а не как к душе, стоит ли удивляться, что бунт психики проявляется в наших тревожных сновидениях, зависимостях, соматических заболеваниях и депрессии?
Много лет назад, будучи преподавателем, я постоянно призывал молодых людей следовать их личным интересам. Мы часто выбираем то, к чему принуждают нас родители, прикрываясь пожеланиями лучшего будущего; то, что гарантирует более высокий доход или точно обеспечит нас работой, но рано или поздно мы об этом обязательно пожалеем, и не факт, что из этого плена удастся так легко вырваться. Многие даже годы спустя всё так же несут тяжесть не своего решения, и лишь некоторые смогли воодушевиться настолько, чтобы признать свои истинные, идущие от души желания и сказать им: «Да!»
Неудивительно, что большинство людей в середине жизни или позже чувствуют себя обманутыми. Они вложились в нечто под давлением общества или из-за ограниченности кругозора и не смогли этого исправить. Иногда мы слышим о том, как какой-то смельчак решился на радикальные перемены в критический момент своей жизни, но гораздо чаще подобные ему остаются в ловушке первоначального выбора, зажатые мнимой неспособностью изменить курс и воплотить намерения своей души.
Работая психотерапевтом, я чаще, чем другие, встречал таких людей, однако они появлялись в моменты настолько сильной боли от внутреннего разделения, когда уже не могли её отрицать, и главным пунктом в программе исцеления вынужденно становилась необходимость облегчить их симптом. Борьба с ангелами тьмы, вопросы о том, что действительно имеет значение, – всё это изначально находилось за пределами их воображаемого горизонта. Таким образом, моя задача в значительной степени состояла в перевоспитании этих людей и обучении новым знаниям.
Напоминание о конечности времени, которое нам отведено, об «удивительной» (по словам Генри Джеймса[96]) служит для нас мощным стимулом выбирать жизнь с особым рвением, тем более что она стремится выбрать нас, но он по-прежнему часто остаётся неузнанным. Мы стремимся рационализировать всё, что нас окружает, в том числе и инструменты, призванные помогать нам познавать себя; наши патологии усугубляются, а бремя непрожитой жизни переходит на плечи наших детей, – и всё из-за того, что мы побоялись сделать выбор.
Каждый день надо спрашивать себя о том, что в конечном итоге имеет значение, то есть создавать альтернативы для выбора, потенциал для свержения тирании нашей истории, чтобы с уважением отнестись к тому, что всегда было в нас и ждало, когда мы достаточно осмелеем. Желание иметь только хорошее здоровье и материальные блага ограничивает нас и, говоря языком Юнга, «закрывает перед нами лавочку». Поддавшись ему, спустя время мы можем почувствовать, что нас предали, точно зная, кто именно.
Если же мы приложим усилия, чтобы осознать свою расщеплённую природу, то сможем отказаться от послушного следования её требованиям и тем самым получим возможность самостоятельно решать, как и положено взрослым людям, что, в конце концов, действительно важно для нашей души.
Страдайте осознанно
Как сказал Гаутама Будда двадцать шесть веков назад, жизнь – это страдание, но какова его цель, ради служения чему или кому мы страдаем? Сегодня я навестил коллегу, который болен раком: его опухоль дала метастазы. А на прошлой неделе присутствовал на похоронах старого друга. На фоне всего этого беспокойство о деньгах, показателях продаж, пробках и о том, спадёт ли жара, кажется пустяком. Конечно, это так, но в сравнении с чем? Страдание относительно, его нужно рассматривать в контексте и учитывая личный фактор. В мире так много обездоленных людей, которые испытывают огромные страдания, что большинству из нас, имеющих привилегию находиться в более благоприятных условиях, приходится отворачиваться, чтобы иметь возможность вести свою обыденную жизнь.
В XVII веке философ Паскаль заметил, что бо́льшая часть того, что называется современной культурой, на самом деле отвлекает от каких бы то ни было страданий. Парадоксально, но это приводит к обратному эффекту, и мы страдаем ещё сильнее, поскольку, избегая очевидного, отдаляемся от более глубинной встречи с нашим путешествием. Несколько лет назад я разговаривал с одной женщиной, которая утверждала, что цель психологии, вне всяких сомнений, состоит в том, чтобы избавить людей от страдания. В прежние годы я, возможно, согласился бы с ней, но пережитый мной опыт позволил мне усомнился в её мнении; я сказал, что часто целью психотерапии является знакомство с более глубоким страданием, чем то, что человек уже испытывает. Она покачала головой, по всей видимости списав мои слова на неисправимый пессимизм.
Юнг также говорил или, по крайней мере, подразумевал, что невроз можно рассматривать как бегство от подлинного страдания[97]. Лично я считаю, что мы действительно страдаем, когда переживаем конфликт противоположностей, между, скажем, долгом и тем, чего действительно хотим. Например: «Должен ли я пытаться сохранить эти отношения или уйти?» Если человек остаётся, то он страдает от отрицания своей Самости, а значит, последующие депрессия, зависимость и обида могут только усугубиться. С другой стороны, если человек уйдёт, то останется один, возможно, его будут осуждать, вынуждая оттеснить истинные страдания на второй план и терзаться сомнениями в правильности поступка. И как же тут поступить?
В контексте духовного путешествия страдание от напряжения между противоречивыми желаниями, потребностями или обязанностями может привести к осознанию того, что действительно является для нас значимым. Так, например, человек может обнаружить, что на самом деле пытается отстоять свою взрослость, самостоятельность в принятии решений, право на уважение, и ради этого он готов пойти на отвержение близким кругом и выдержать критику. Пока глубинные проблемы остаются неосознанными, мы испытываем сильное искушение выбрать ту или иную сторону, просто чтобы снять напряжение, но тем самым увеличиваем и расщепление, и наши страдания, которые далеки от истинности, и бремя непрожитой жизни на своих плечах. Лучше, на мой взгляд, удерживать напряжение до тех пор, пока не появится наиболее подходящее решение – кристально ясное и откликающееся душе. Иначе, отказавшись от одной формы страдания, мы легко можем впасть в другую, гораздо более тяжёлую и неотвязную.
Дитрих Бонхёффер, на мой взгляд, является одним из достойнейших восхищения людей прошлого века. В конце 1930-х годов он решил вернуться в родную Германию и выступить против гитлеровского режима, хотя к этому времени, получив предложение стать преподавателем в Нью-Йорке, мог благополучно обосноваться в США. Он был убит незадолго до окончания войны в концентрационном лагере Флоссенбург. В то время как современная религия с её удобной набожностью позволяет людям умело избегать религиозного опыта, его книга «Цена ученичества» продолжает бросать нам вызов. Подобно Иову, Бонхёффер пережил настоящую встречу с Божественным и, боясь за свою жизнь, как боимся мы все, тем не менее вступил в борьбу, как того требовали его убеждения. Он услышал призыв к более великой духовной жизни, основанной на истинных ценностях, и выбрал её, даже если таким образом обрёк себя на смерть. Умерев, он продолжает жить в нашей коллективной памяти.
Современный кризис ценностей, представляющий собой расщепление родового мифа и неадекватность культурных суррогатов, лишь углубил значение страданий. Исторически такие кризисы всегда вызывали регрессивные тенденции, подобные тем, что теперь можно наблюдать у радикальных приверженцев религии, – склонность к чёрно-белому мышлению, упрощённым моральным суждениям, проецированию тени на более слабых и принятию заверений, что всё хорошо, даже если рядом происходит преступление. Убегая от истинного страдания, такие люди не могут исцелиться от боли и продолжают жить поверхностной жизнью, тем самым нанося вред и себе, и окружающим. Юнг писал:
Когда метафизические идеи утрачивают способность вызывать в памяти первоначальное переживание, они не только становятся бесполезными, но и препятствуют более обширному развитию. Человек цепляется за вещи, которые когда-то имели ценность; и чем более бесполезными, непонятными и безжизненными они кажутся, тем упорнее люди за них цепляются…
В итоге мы получаем… дух высокомерия, лжи, истерии, помешательства, преступного цинизма и фанатичного догматизма, навязывающего некачественные духовные товары, поддельное искусство, философское пустословие и утопическую чепуху – то, что годится лишь для того, чтобы кормить современное общество[98].
Эти строки были написаны несколько десятилетий назад, но разве они не описывают нашу реальность? То, что раньше способствовало духовному обогащению, теперь сохраняется ради одного только накопления. Чем сильнее расщепление, тем больше упрямства, компенсаторного высокомерия, истерии и психического превосходства одних над другими. Наши духовные блага дефектны. Это заставляет страдать нас всё сильнее и сильнее.
Какой же может быть альтернатива банальности, истерии и потребительству? Разве не истинное и очень личное страдание, которое возникает как ответ на вопросы, представленные в этой книге? Тот, кто страдает, продвигаясь по дороге духовного развития, будет честнее служить миру, чем тот, кто придерживается массовой идеологии – материализма, фундаментализма или нигилизма, – потому что любая идеология отрицает правдивость индивидуального странствия, в котором находится душа.
Позвольте уточнить: я не отстаиваю превосходство индивидуальных интересов над коллективными. Это свойственно индивидуализму, который не следует путать с индивидуальностью или индивидуацией. Юнг описывает разницу:
Индивидуализм означает намеренное подчёркивание и придание особого значения какой-то предполагаемой особенности, а не коллективным взглядам и обязательствам. А индивидуация – более полную и эффективную реализацию коллективных качеств человека, поскольку правильное отношение к его особенностям помогает ему наилучшим образом проявить себя в обществе, чем когда его уникальность игнорируется или подавляется[99].
И снова мы возвращаемся к парадоксу: хорошее самоощущение не может считаться мерилом, которым измеряется ценность жизни. Подумайте о тех, кто действительно вложился в путешествие души, кто вдохновлён и проживает его масштабно – они редко испытывают чувство удовлетворения. Осмысленная жизнь, полная вопросов и поиска ответов на них, неизменно приводит человека туда, где он почувствует подлинный интерес к происходящим событиям. Как писал Юнг своему другу,
непереносимый на первый взгляд конфликт – доказательство правильности вашей жизни. Жизнь без внутренних противоречий – это только полжизни, или иначе жизнь в Запределье, предназначенном только для ангелов. Но Бог любит людей больше, чем ангелов[100].
Такова наша жизнь, со всеми её противоречиями и конфликтами, которые мы как-то умудряемся пережить. Истинное страдание, которое мы переживаем осознанно, является единственной альтернативой всем другим видам страданий. Это дар, который мы делаем сами себе, и дар для тех, кто нас окружает, потому что благодаря ему мы снимаем с них бремя наших надежд. То, чего мы избегаем в себе, мы перекладываем на ближнего. То, что мы несём осознанно, его освобождает. Нет большей любви, чем та, которую мы проявляем, когда сознательно принимаем собственные страдания и тем самым защищаем своих друзей, партнёров и детей.