.
Далее следуют десять глав, десять вопросов, ответы на которые, на мой взгляд, способны углубить смысловую составляющую нашего путешествия. Я не претендую на то, чтобы предложить ответы на них, хотя и представляю возможные варианты. Также это не единственные вопросы, достойные включения в книгу, но те, которые в настоящее время кажутся мне наиболее полезными. Как писал Рильке в письме одному другу, не стоит ждать, что ответы появятся сразу:
Будьте терпеливы ко всему, что остаётся неразрешённым в вашем сердце, и… постарайтесь полюбить сами вопросы, представляя, будто каждый из них похож на запертую комнату или книгу, написанную на чужом языке. Не ищите сейчас ответов, которые не могут быть вам даны, потому что вы не сможете их прожить. Смысл в том, чтобы прожить всё. Проживите вопросы сейчас. Возможно, постепенно, сами того не замечая, в какой-то далёкий день вы обнаружите, что наконец добрались до того, чтобы узнать на них ответы[10].
Мы обязаны набраться мужества и прожить эти вопросы. Тогда, как заметил Рильке, однажды наш путь приведёт к долгожданным ответам.
1. Какими истинами я живу?
Руководствуясь какими автономными и мифологическими истинами я живу, или, точнее, какие истины мной проживаются? Обычно философы, теологи и даже большинство современных психологов игнорируют этот вопрос.
Когда на первом курсе института я изучал философию, то наивно считал, будто, погрузившись в труды известных мыслителей, смогу познать природу истины. Конечно, воображал я, Платон и Аристотель, Кант и Ницше, Рассел и Витгенштейн обладали превосходным умом и разобрались во всём, что их когда-либо окружало. Сегодня подобная наивность кажется мне постыдной, но даже в то время я довольно быстро понял, что главный дар отцов философии заключается в том, чтобы дать нам возможность перейти от идеи одной «истины» к идее существования множества «истин». А в перспективе вообще отказаться от подобных недосягаемых постулатов и вместо этого искать вопросы, над которыми стоило бы поломать голову.
Я научился ценить теологию, то, как ум и сердце откликаются на трансцендентного Другого или пытаются сформулировать отношение к таким масштабным, вечным проблемам, как происхождение зла, например. В конце концов, никакая логика, никакие авторитеты и традиции не могли бы убедить меня, если у меня не было непосредственного переживания нуминозного. Доказательством может являться только то, что прожито.
Решившись посвятить себя психологии и начав долгий процесс обучения, я руководствовался желанием узнать, как мы устроены, надеждой на то, что смогу получить какое-то особое преимущество в понимании работы разума. Может быть, думал я, та самая «истина» сокрыта именно в этой науке.
Принципы функционирования психики могли бы увлечь меня настолько, что я углубился бы в их изучение, или наоборот – оттолкнули бы от выбранного пути, но с каждым новым курсом, который я постигал, во мне только укреплялось ощущение, будто на самом деле я не приближаюсь к пониманию, а отдаляюсь. Некоторое время я надеялся, что пласт за пластом эти курсы сложатся наконец-то в пирамиду знаний и она придаст вес затраченным на постройку усилиям. Наделит мои труды смыслом. Однако этой надежде не пришлось сбыться.
Хотя я очень ценю всё, что узнал за те годы, сегодня я по-прежнему считаю свои юношеские ожидания глупостью. Как бы я ни уважал философию, теологию и психологию, более глубокое удовлетворение мне удавалось получить от литературы, потому что именно в ней для меня воплощалась наибольшая глубина человеческого опыта. Со временем я понял, что большинством из тех учёных мужей, на которых я ориентировался, как и мной, на самом деле двигал скрытый комплекс власти: желание знать в них базировалось на стремлении с помощью знаний контролировать.
В каждом из нас живёт империалист, желающий завоевать мир и сделать его своим. Вы когда-нибудь задумывались, почему главный язык Бразилии – португальский, в то время как большая часть Южной Америки говорит на испанском? Ответ заключается в том, что правящий папа римский в период расцвета европейского освоения западного мира был верен испанской короне и уступил ей гораздо больше сфер влияния, чем её сопернице Португалии, к слову буквально проглотившей львиную долю Африки. Так кто же назначил Ватикан вершителем судеб другой цивилизации? Тот самый империалист, двигающий нашими помыслами, как ни печально это признавать. Просто обычно мы пытаемся контролировать не континенты, а своих детей или партнёров.
Чем больше я учился, тем меньше чувствовал себя удовлетворённым. Только литература и искусство, казалось, были близки к тому, чтобы дать мне ощущение наполненности. Со временем я понял, что они приносят больше удовлетворения, потому что по сознательной задумке авторов «говорят» на языке метафор и символов, чтобы указать направление в сторону великой тайны. Они довольствуются тем, что не пытаются дать им название и охотнее, чем другие дисциплины, мирятся с тайной и двусмысленностью. Литература и искусство буквально являются воплощением вопросов, а не конкретных ответов, и быстро становятся артефактами эго-сознания, стремящегося удержать ускользающих богов. (Именно поэтому многие из примеров, которые я привожу в своих книгах, взяты из литературных произведений, а не из клинической практики.)
Из всех отраслей знаний мне легче всего было концептуально освоить психологию, которая сегодня определяет человека как совокупность паттернов поведения, мышления и психофармакологических процессов. Измерение и манипулирование каждой из этих модальностей – дело относительно лёгкое и стоит на службе у фантазии о контроле, причём неважно, о контроле над собой или другими. (Как сказал однажды Фрейд, оговорившись: там, где есть Id, там будет и Ego.) По причине фрагментации человеческой души современная психология и психиатрия далеко не всегда приближаются к тайне человеческой природы. Тем не менее скрытая фантазия, которой служит современная психология, заключается в том, чтобы подчинить мир господству сознательного разума, хотя при этом каждый из нас, возможно, на самом деле знает, что для него лучше. Один бихевиорист как-то признался мне, когда мы начали нашу первую аналитическую сессию: «Знаете, когда мы проводим собственную психотерапию, то выбираем психодинамический подход»[11]. Его работа, с точки зрения клиентов и их страховых компаний, несомненно, была добросовестной, но она также была недостаточной – и он знал об этом, потому что принял решение более пристально посмотреть на собственный путь.
Сложите все достижения философии, теологии и психологии, и, какими бы великими они ни были, вы всё равно получите загадку, у которой нет решения. Она звучит так: кто мы такие, что нами движет и чему мы служим?
Только когда мы можем отказаться от фантазий о контроле и просто разрешим себе принять тот факт, что мы – тайна, через нас осуществляется куда большая, чем мы можем себе представить, жизнь со своей собственной целью, тогда мы и сможем приблизиться к постижению сути всего, что составляет наш мир. Признав, что существуют автономные энергии, которые двигают нашими жизнями, мы сможем соответствующим образом смириться с их силой, их недоступностью и их существенной инаковостью. Мы ошибаемся, когда пытаемся считать их просто артефактами сознания; скорее, сознание является эпифеноменом, или придатком, этих энергий, а чаще всего – их слугой. Как неоднократно говорил Юнг, тот, кто открыл силу бессознательного, начинает понимать, что он не хозяин в собственном доме.
Признание того, что я не хозяин в собственном доме, могло бы смутить и обескуражить, но благодаря ему мы снова оказываемся там, где нам и положено быть: перед большим, а не перед малым. Всё, что становится артефактом сознания, имеет тенденцию уменьшаться. С другой стороны, когда сознание сталкивается со всем, что не является им самим, оно расширяется. И делает это не за счёт контроля и овладевания чем-то другим, а за счёт величины тайны, с которой вступает в диалектические отношения.
Из всего многообразия открытий, внесённых Юнгом в наше осознание самих себя, лишь немногие превосходят концепцию комплекса. Само слово стало частью популярной культуры, и говорить об этом – значит повторять очевидные вещи. Но в то же время популярная культура недооценивает радикальную роль комплекса в нашей жизни, и главное заблуждение эго сводится к тому, что оно знает, где, когда и что контролирует, когда на самом деле всего лишь подчиняется при этом какому-то автономному квазимифологическому фрагменту. Только во время феноменологического отклика, испуга, внезапной спонтанности, похожих на ощущения, которые возникают в ду́ше, если нам на голову вдруг полилась холодная вода, мы действительно находимся в данном конкретном моменте. Бо́льшую часть времени мы служим той заряженной истории, которую предоставила нам судьба.
Комплекс – это мифологическая подсистема, которая является результатом накопления личного опыта вокруг определённой идеи. У нас есть комплексы, потому что у нас есть история. Как отмечал Юнг, наличие комплексов само по себе не означает наличия невроза… и тот факт, что они болезненны, не является доказательством патологического нарушения. Страдание – это не болезнь, а противоположность счастью, которая является нормальной. Патологическим комплекс становится только тогда, когда мы думаем, что у нас его нет[12].
В каждом из этих исторически заряженных фрагментов содержится скрытая на первый взгляд идея. Когда Юнг называл их чувственно-окрашенными реакциями на жизнь, он подчёркивал, что каждая основная идея является аффективно заряженной. И такой аффект сам по себе является воплощением идеи, которую психика предварительно сформировала вокруг данного опыта. Научиться расшифровывать эту скрытую идею – главная задача, которую необходимо решить каждому человеку в процессе рефлексии и психотерапии.