Никто из них не видел друг друга раньше, и все мы совершенно не похожи один на другого. Что ж, это даже к лучшему, потому что потребуется минимум несколько недель, чтобы надоесть друг другу своими анекдотами. Никакой шторм, никакая область пониженного давления, никакая непогода не грозили нам такими осложнениями, как опасность психологических бурь во взаимоотношениях между людьми, которым предстояло вшестером в течение ряда месяцев общаться лишь между собою на ограниченном пространстве плота. В такой обстановке добрая шутка могла порой играть не меньшую роль, чем спасательный пояс.
В Вашингтоне по-прежнему дул морозный ветерок, стояли февральские холода. Бьёрн успел договориться с американскими коротковолновиками, что они будут слушать сообщения с плота, и теперь Кнют и Торстейн полным ходом готовили радиостанцию. Связь должна была осуществляться отчасти с помощью специальных передатчиков, отчасти же с помощью тех самых секретных разведочных аппаратов, на которых они работали в войну.
Для того чтобы осуществить во время экспедиции все задуманные нами планы, надо было предварительно решить тысячу и одну большую и малую проблему, и количество бумаги в нашем архиве росло. Циркуляры военных и гражданских учреждений на белой, желтой и синей бумаге, на английском, французском, испанском и норвежском языках. Даже для такой простой затеи, как поездка на плоту, требуется в нашу эпоху истратить не меньше полупуда продукции бумажной промышленности. Законы и постановления преграждали нам путь со всех сторон, и приходилось распутывать один узел за другим.
— Готов поклясться, что наша переписка потянет десять кило, — сказал как-то Кнют, изогнувшись в полном отчаянии над пишущей машинкой.
— Двенадцать, — сухо ответил Торстейн. — Я уже взвешивал ее.
Моя мать, очевидно, хорошо представляла себе обстановку этих драматических дней подготовительного периода, когда писала: «...теперь бы только знать, что вы все шестеро благополучно отправились в путь на плоту!».
И вдруг — телеграмма-молния из Лимы: Герман попал, купаясь, в прибой, и его ударило волной о берег; он получил серьезные ушибы и вывихнул шею. Его положили в городскую клинику.
Торстейн Робю немедленно вылетел на юг в сопровождении Герд Волд, которая во время войны была в Лондоне секретарем известной диверсионной группы Линге, а теперь помогала нам в Вашингтоне. Они обнаружили, что Герман уже вне опасности, но ему пришлось провести пол-часа подвешенным за голову, пока врачи поворачивали на место шейный позвонок, рентген показал, что верхний шейный позвонок треснул и был сильно смещен. Только благодаря своему железному здоровью Герман остался жив. Весь сине-зеленый и распухший, он вскоре вернулся на базу, куда уже были доставлены брёвна, и принялся за работу. Ему предписали многодневное лечение, и было сомнительно, чтобы он мог отправиться в путь вместе с нами. Но сам он не сомневался в этом ни на минуту, — хотя испытал уже силу объятий Тихого океана.
Вскоре прилетел из Панамы Эрик, явились из Вашингтона мы с Кнютом. Наконец-то мы были собраны все вместе на старте в Лиме.
Тем временем на военно-морскую базу прибыли наши великаны из Киведо. Не без волнения рассматривали мы срубленные собственными руками брёвна, желтый бамбук и зеленые банановые листья — весь этот мирный строительный материал, окруженный грозными,, стального цвета подводными лодками и миноносцами. Шестеро светловолосых северян и двадцать смуглых военных моряков, в жилах которых текла испанская кровь, вооружились топорами и ножами и опутались со всех сторон канатами. Время от времени к нам подходили одетые в синее с золотом чопорные морские офицеры, с недоумением оглядывая бледнолицых чужеземцев с их растительными стройматериалами, очутившимися ни с того ни с сего на военно-морской базе.
Впервые за несколько сот лет в порту Кальяо строился плот из бальзового дерева. В том краю, где, согласно преданию, давно исчезнувшее племя Кон-Тики научило приморских индейцев искусству управления такими плотами, — в этом самом краю, как говорит история, представители нашей расы запретили индейцам пользоваться плотами на море, оправдывая этот запрет тем, что плавание на таком примитивном, неуклюжем судне представляет, дескать, опасность для жизни человека. Потомки инков, в полном соответствии с духом времени, надели выутюженные брюки и матроски. Бамбук и бальзовое дерево ушли в область предания, уступив место броне и стали.
Впервые за несколько сот лет в Кальяо строился плот из бальзового дерева.
Разрешение работать на территории оборудованных по последнему слову техники военно-морских мастерских сослужило нам неоценимую службу. В наше распоряжение были предоставлены столярная и парусная мастерские, где мы и развернули работу, — с Германом в должности прораба и Бенгтом в качестве переводчика. Кроме того, нам была выделена половина площади склада для хранения наших материалов и небольшой плавучий причал, с которого мы спустили на воду брёвна, когда приступили к постройке плота.
Для основы плота было выбрано девять наиболее толстых бревен. В них сделали глубокие зарубки для канатов, которые должны были связать брёвна вместе. Во всей конструкции не было ни одного гвоздя, ни одной заклепки, ни куска проволоки. Сначала отобранные брёвна спустили на воду рядом друг с другом, чтобы они могли повернуться в свое естественное положение наплаву, — Только после этого можно было приступать к вязке. При этом самое большое бревно длиной в четырнадцать метров было уложено посередине, так, чтобы его концы выдавались спереди и сзади. Далее следовали симметрично по росту остальные брёвна; таким образом стороны плота получились длиной в десять метров. Нос выдавался вперед широким плугом.
Сзади плот был срезан по прямой линии, за исключением трех срединных бревен, — они выступали назад и служили опорой для уложенной поперек короткой толстой колоды из бальзового дерева, на которой мы закрепили уключины для длинного рулевого весла. Связав как следует основу с помощью множества концов пенькового каната, мы принайтовили сверху поперек нее еще девять стволов потоньше на расстоянии примерно метра друг от друга. Таким образом, самый плот был уже готов, прочно связанный чуть ли не тремястами кусков троса с солидными узлами на каждом из них. Затем мы настелили палубу из бамбуковых реек, связанных вместе в отдельные секции, а поверх их положили, не закрепляя, плетеные маты из бамбуковых прутьев. В центре плота, несколько ближе к корме, соорудили небольшую хижину из бамбука. Ее стены были изнутри выстланы плетеными матами; крышу выложили из бамбуковых реек, на которые настелили, как черепицу, толстые банановые листья, у передней стены хижины были поставлены две мачты; опираясь основанием в края плота, они стояли наклонно одна к другой, а их скрещенные верхушки были прочно связаны вместе. На мачты пошло твердое, как железо, мангровое дерево. Из двух, для прочности сложенных вместе, толстых бамбуковых палок связали рею, к которой пришнуровали большой прямой парус.
Брёвна основы, призванные нести нас через океан, были впереди стесаны наискось, чтобы лучше резать воду; затем вдоль носа укрепили невысокие бортики.
Пользуясь тем, что между бревнами оставались широкие щели, мы просунули сквозь них в произвольно выбранных местах в общей сложности пять крепких сосновых досок толщиной в дюйм и шириной в несколько футов. Опущенные вертикально вниз в воду на глубину до полутора метров и закрепленные с помощью концов и клиньев, они должны были играть роль небольших параллельных килей. Такие кили имелись на всех плотах инков задолго до прихода европейцев; их назначение — воспрепятствовать боковому сносу плота под влиянием ветра и волн. Мы не стали делать никаких перил или ограждений, ограничившись тем, что уложили вдоль обоих бортов по бревну в качестве опоры для ног.
Вся конструкция была точной копией древних перуанских и эквадорских плотов, не считая бортика в носовой части, — да и тот оказался совершенно излишним. Что же касалось деталей дальнейшего оборудования, то тут мы могли целиком руководствоваться собственными вкусами, поскольку это не влияло на мореходные качества плота.
Мы знали, что в течение длительного срока весь наш мир будет ограничен рамками плота и что поэтому любая мелочь со временем может приобрести очень большое значение. Поэтому мы постарались создать на палубе возможно большее разнообразие. Бамбуковый настил закрывал плот не целиком, — он образовал пол только у передней стены хижины и вдоль ее правой, открытой стороны. За левой стеной было нечто вроде заднего двора, заставленного прочно принайтовленными ящиками и другим снаряжением, которые оставляли лишь узкий проход. В носовой и в кормовой частях брёвна основы остались непокрытыми. Таким образом, передвигаясь вокруг хижины, мы переходили с накрытого матами желтого бамбука на круглые серые брёвна на корме, затем проходили с другой стороны штабели ящиков. Это составляло в общей сложности не так уж много шагов, но психологически получалось некоторое разнообразие, отчасти вознаграждавшее нас за ограниченную возможность передвижения. Наконец, мы укрепили дощечку на верхушке мачты, — не столько для того, чтобы сажать туда впередсмотрящего, сколько для того, чтобы иметь возможность взглянуть на море под иным углом, чем с плота.
Когда плот уже начал обретать более или менее законченный вид, выделяясь среди окружающих военных судов желтизной бамбука и свежей зеленью банановых листьев, к нам явился с инспекцией сам министр военно-морского флота. Мы страшно гордились своим суденышком — этим своеобразным гостем из прошлого, посланцем инков, окруженным мощными элегантными военными кораблями. Но министра это зрелище потрясло до глубины души. Меня вызвали в канцелярию министерства, где предложили подписать документ, согласно которому военно-морское ведомство снимало с себя всякую ответственность за то, что было сооружено нами в его гавани; затем последовал вызов к капитану порта Кальяо, — там я расписался в том, что если выйду за пределы порта с людьми и грузом, то сам буду целиком отвечать за последствия этого рискованного предприятия.