— Прощай, прощай... — произнес Торстейн. — Ну что ж, заводи мотор, ребята!
Мы рассмеялись и проверили силу ветра. К этому времени слабенький южный бриз сместился к юго-востоку. Мы подняли рею с большим квадратным парусом. Он вяло повис на мачте, лицо Кон-Тики прорезали морщины, глаза смотрели на нас с явным неодобрением.
— Старик не в духе, — сказал Эрик. — В его время ветерок былвидно, посвежее.
— Лихо несемся! — возразил Герман и бросил в воду около носа щепку: — раз, два, три... тридцать девять, сорок один.
Щепочка всё еще лениво покачивалась у борта, — она не прошла и половины длины плота.
— Не иначе, она за нами через весь океан проплывет, — заключил Торстейн бодро.
— Надеюсь, мы не вернемся с вечерним бризом, — забеспокоился Бенгт. — Прощанье в Кальяо было очень теплое, но встречу я вполне согласен несколько отложить!
Щепка достигла кормы. Мы прокричали «ура» и занялись размещением всего того, что было погружено в последний момент. Бенгт установил на дне пустого ящика примус, и вскоре экипаж наслаждался горячим какао с печеньем. На закуску был расколот свежий кокосовый орех. Бананам предстояло еще дозревать,
— Ну что ж, не так уж плохо, — решил Эрик.
Он расхаживал в огромных овчинных штанах, надвинув на глаза широкополую индейскую шляпу и усадив на плечо попугая.
— Одно только меня беспокоит, — продолжал он: — как бы какое-нибудь из этих мало изученных течений не выбросило нас на прибрежные утесы, если мы надолго застрянем на месте.
Мы обсудили возможность пустить в ход вёсла, но затем единодушно решили еще подождать ветра.
И ветер подул. Умеренный, но устойчивый юго-восточный ветер. Скоро парус гордо выгнулся, словно грудь воина. Голова Кон-Тики приобрела воинственный вид, — плот двинулся с места всерьез. Подбадривая друг друга, мы тянули фалы и шкоты.[28]А вот и кормовое весло установлено на свое место, вступает в силу вахтенное расписание. Мы бросали в воду у носа щепки и бумажные шарики и подстерегали их на корме с секундомером в руках:
— раз, два, три... восемнадцать, девятнадцать — есть!
Шарики и щепки поочередно проплывали мимо весла, и вскоре позади нас на волнах покачивалось целое длинное ожерелье. Метр за метром мы продвигались вперед. «Кон-Тики» не рассекал волну, как быстроходный катер; широкий и тупоносый, тяжелый и солидный, он не спеша прокладывал себе путь. Он никуда не торопился, ко раз сдвинувшись с места, продолжал уже идти с несокрушимой энергией.
Нам сразу же пришлось повозиться с рулевым аппаратом. Плот был построен в полном соответствии с записями испанцев, но никто из наших современников не был в состоянии дать нам практические указания по маневрированию индейским плотом. Готовясь к экспедиции, мы тщательно обсудили эту проблему с экспертами, однако не почерпнули из этого обсуждения никаких существенных результатов. Эксперты знали не больше нас самих...
По мере того, как крепчал юго-восточный ветер, нужно было внимательно следить за тем, чтобы всё время принимать его с кормы. Стоило нам отклониться слишком сильно от линии ветра, как парус выворачивался наизнанку и начинал хлопать по грузу, хижине и экипажу; плот делал полный оборот и продолжал путь тем же курсом кормой вперед. Начиналась нелегкая борьба с ветром, — трое возились с парусами, а остальные трое гребли кормовым веслом, отворачивая нос плота в сторону от ветра. По окончании маневра рулевому нужно было всё время быть начеку, чтобы всё не началось тут же сначала.
Шестиметровое кормовое весло лежало в уключине на здоровенной колоде, прикрепленной к корме. Это было то самое весло, которым пользовались наши туземные друзья, когда сплавляли брёвна вниз по реке Паленке в Эквадоре: длинная жердь, на конце ее привязана широкая сосновая доска. Сделанное из мангрового дерева, весло было твердым, как сталь, но зато таким тяжелым, что сразу затонуло бы, если б оказалось за бортом. Волны с силой ударяли по лопасти, и мы едва управлялись с веслом; пальцы коченели от усилия держать его правильно в воде. Наконец мы догадались привязать к рукоятке поперечный брусок. А ветер тем временем всё крепчал.
Во второй половине дня пассат дул уже во всю силу. Он взрыл всю поверхность моря и гнал нам вдогонку бурлящие валы. Только теперь мы по-настоящему стали понимать, что очутились лицом к лицу с самим океаном, что нам предстоит нелегкое дело и возврата нет. Теперь всё зависело от мореходных качеств плота в открытом море. Мы знали, что отныне уже не попадем в полосу морского бриза и что нет никаких шансов вернуться тем же путем. Нас подхватил пассат, который будет с каждым днем увлекать плот всё дальше в океан.
Оставалось только идти полным ходом по ветру; попытайся мы повернуть нос к берегу, всё равно нас потащит тем же курсом, только кормой вперед. Отныне для нас существовал только один курс: на закат, неизменно подставляя ветру корму. Но ведь к этому, собственно, и сводилась задача экспедиции: следовать за солнцем в его движении через океан, как это делал когда-то, по нашим предположениям, изгнанный из Перу Кон-Тики со своей свитой солнцепоклонников.
Мы с радостью и облегчением обнаружили, что плот легко взлетает на угрожающе шипящие гребни. Но одному человеку было не под силу удерживать руль на месте, когда волны нагоняли плот сзади и поднимали весло из уключин или толкали его в сторону, заставляя рулевого беспощадно волочиться следом. Даже вдвоем оказывалось невозможным справиться с напором захлестывающих корму волн. Тогда мы решили укрепить весло на растяжках, протянутых к обеим сторонам плота. Одновременно мы закрепили его в уключине. Обузданное таким образом весло могло уже сопротивляться любым волнам, лишь бы мы сами устояли на ногах.
По мере того, как валы поднимались всё выше, стало ясно, что мы очутились в самой быстрой части течения Гумбольдта. Не один только ветер, а и само течение подгоняло волны. Со всех сторон нас окружала прохладная зеленая вода; зубчатые горы Перу скрылись позади в густых тучах. Скоро над морем сгустился мрак, и начался всерьез наш первый поединок со стихиями. Мы еще чувствовали себя неуверенно, еще не знали — как друг или недруг примет океан наше соседство. Затерянные в ночном мраке, мы каждый раз, заслышав громкое шипенье наваливающейся волны и завидев белый пенистый гребень вровень с крышей, цеплялись за что попало и мрачно ждали момента, когда вал обрушится на нас и на плот. И каждый раз нас ожидал приятный сюрприз: «Кон-Тики» задирал корму и легко взмывал вверх, между тем как гребень прокатывался вдоль борта. Потом мы спускались в ложбину и ждали следующей волны. Часто самые большие валы следовали по два, по три один за другим, потом опять бежал целый ряд поменьше. Только когда две волны шли слишком тесно друг за другом, вторая с грохотом врывалась на корму, еще поднятую предыдущим валом. Поэтому для вахтенного было введено нерушимое правило обвязывать себя вокруг пояса тросом, второй конец которого крепился к бревнам, так как перил на плоту не было, рулевой следил, чтобы корма всё время была обращена в сторону ветра и волн. Мы укрепили на ящике на корме старый компас, по которому Эрик мог контролировать курс и исчислять наше местонахождение и продвижение, но сейчас невозможно было установить, где мы находимся, — небо заволокло тучами, и горизонт исчез за хаосом волн. На вахте приходилось стоять двоим сразу, и то они едва управлялись с беснующимся веслом. Тем временем остальные четверо пытались вздремнуть в хижине. Когда надвигался особенно большой вал, рулевые предоставляли весло самому себе, полагаясь на растяжки, а сами ухватывались за торчавший из крыши бамбуковый шест. Волна с грохотом обрушивалась на них и скатывалась тут же между бревнами или через край плота. Тут надо было спешить обратно к веслу раньше, чем плот повернется и парус начнет полоскать, потому что, если бы плот развернуло боком, разгулявшиеся волны могли бы ворваться в открытую хижину. А пока волны наваливались с кормы, они тут же стекали сквозь щели, редко дотягиваясь до стены хижины. И в этом явное преимущество плота: чем больше дыр, тем лучше, — вода идет через них только вниз, вверх никогда.
Этой ночью, часов около двенадцати, вдали прошел, курсом на север, освещенный пароход. Около трех часов тем же курсом проследовал второй. Мы сигналили нашим керосиновым фонарем и карманными фонариками, но без результата. Пароход прошел без задержек мимо и исчез в северном направлении. Там на борту и не подозревали, что совсем рядом на волнах покачивается самый настоящий инкский плот. Но и мы тоже не подозревали, что это последний пароход, последний признак человека, который мы видим до конца нашего путешествия.
Окруженные ночным мраком, мы, как клещи, впивались по двое в кормовое весло. Волны обдавали нас с ног до головы, весло колотило то спереди, то сзади, руки коченели от неимоверного напряжения. Уже в первые дни и ночи нам пришлось пройти неплохую школу, которая превращала сухопутных крабов в моряков. В течение первых суток на каждого выпадало по два часа вахты у руля через каждые три часа. Мы организовали дело так, что в конце каждого часа на вахту выходил свежий человек. В течение всей вахты требовалось предельное напряжение мускулов, устав толкать весло, мы переходили на другую сторону и тянули его, а когда грудь и руки начинало сводить судорогой от непрерывных усилий, мы упирались в него спиной. Зато мы и ходили все в синяках. Когда наконец кончалась вахта, сменившийся заползал в полусознательном состоянии в хижину, привязывал к ноге веревку и так засыпал в мокрой одежде, не в силах даже забраться в спальный мешок. Казалось, что в ту же минуту кто-то грубо дергал веревку, — прошло три часа, пора выходить на вахту.
На следующую ночь стало еще хуже. Волнение ничуть не ослабевало, а наоборот всё усиливалось. Два часа непрерывной борьбы с веслом стали уже непосильным делом. К концу вахты волны брали верх и поворачивали плот то боком, то задом наперед, заливая всю палубу. Тогда мы перешли на одно-часовую вахту с полуто