ов относятся к растительному миру, — это фитопланктон; другие — зоопланктон — представляют собою отдельные икринки и микроскопических животных. Зоопланктон живет за счет фитопланктона, а этот последний поглощает аммоний, нитриты и нитраты, выделяемые при разложении погибшего зоопланктона. Питаясь, таким образом, друг другом, они вместе с тем составляют основу, существования всех остальных подводных и надводных обитателей моря. Малые размеры отдельных экземпляров возмещаются их общим огромным количеством. Зачерпнув стакан воды в месте распространения планктона, вы можете насчитать тысячи мельчайших организмов. Не раз человек погибал голодной смертью в морских просторах, не обнаружив рыбы, достаточно крупной, чтобы ее можно было выловить острогой, крючком или сетью. И это в то время, когда он фактически плыл по сильно разбавленной, хотя и не прокипяченной, ухе! Стоило в дополнение к крючку и сети иметь еще и приспособление для фильтрования этой ухи, и можно было вылавливать питательный осадок планктона. Кто знает, может быть в будущем люди станут собирать в море урожай планктона точно так же, как они когда-то научились собирать зерно на суше. Ведь и зернышко, взятое в отдельности, не насытит человека, а когда их много, они являются важнейшим питательным продуктом.
Один специалист по биологии моря подсказал нам эту идею и даже снабдил нас специальной сеткой, соответствовавшей по своим данным улову, на который она была рассчитана. Это несколько необычная сеть, — она сделана из шелка и имеет около трех тысяч ячеек на квадратный дюйм. Сшитая в виде колпака, она крепится к металлическому обручу диаметром в полтора фута. Такой «рыболовный» снаряд тащился у нас на буксире за кормой. Как и при всякой рыбной ловле, улов колебался в зависимости от времени и места. Он падал по мере того, как мы уходили всё дальше на запад и вода становилась теплее. Больше всего мы вылавливали по ночам: с восходом солнца многие виды планктона уходят вглубь.
Даже если бы у нас не было никаких других занятий на плоту, мы могли бы отлично заполнить время, уткнувшись носами в планктоновую сетку. Не из-за запаха, нет, — он был достаточно противным. Нельзя также сказать, чтобы содержимое сетки радовало глаз, — весь этот причудливый компот являл собой довольно отталкивающее зрелище. Зато стоило разложить планктон на доске и разглядывать хотя бы невооруженным взглядом каждую из этих тварей в отдельности, и вашему взору открывалось бесконечное разнообразие самых удивительных форм и красок.
Чаще всего попадались мельчайшие, напоминающие креветок, рачки Copepode и отдельные икринки. Встречались также личинки рыб и моллюсков, удивительные миниатюрные крабы всех цветов радуги, медузовые и, сверх того, всевозможные крохотные твари, как бы вышедшие из диснеевского фильма. Некоторые из них выглядели как вырезанные из целлофана привидения с развевающейся бахромой, другие напоминали красноклювых пичужек с плотным панцырем вместо перьев. В мире планктона природа поистине дала волю своей безудержной фантазии; здесь с ней не мог бы померяться даже самый изобретательный художник-сюрреалист.[36]
В том месте к югу от экватора, гдё холодное течение Гумбольдта сворачивает на запад, мы могли каждые несколько часов вылавливать по два-три килограмма планктонового киселя. Накапливаясь в сетке в уплотненном состоянии, планктон напоминал слоеный торт, в котором коричневый слой сменялся красным, серым, зеленым, по мере того как мы пересекали различные планктонные поля. В ночные часы, когда море начинало светиться, наш улов выглядел под водой грудой сверкающих драгоценностей. Вытащенный на плот, пиратский клад рассыпался на миллионы крохотных светящихся рачков и личинок, превращаясь как бы в кучу пылающих во мраке микроскопических угольков. Когда мы переливали планктон в банку, казалось, что из сетки выливается ведьмин кисель из светлячков. Насколько красиво наш ночной улов выглядел издали, настолько же жутким он казался на расстоянии вытянутой руки. И насколько отвратительным был его запах, настолько же вкусным оказывался планктон, когда мы отваживались отправить в рот ложку этого огненного киселя. В тех случаях, когда в улове преобладали карликовые креветки, он напоминал по вкусу паштет из омаров, креветок или крабов. Если же основную массу составляли икринки, то и вкус был как у икры, иногда — как у устриц, растительный планктон был либо таких микроскопических размеров, что просачивался с водой через сетку, либо настолько крупным, что его можно было выбрать руками. Сверху на киселе плавала своеобразная пленка, состоявшая из относительно крупных желеобразных простейших червей, похожих на короткие стеклянные ампулы, и медуз. Они были горькими на вкус, поэтому их приходилось выбрасывать. Всё же прочее можно было есть, — либо непосредственно в сыром виде, либо в виде сваренного в пресной воде киселя или супа. Но, как известно, на вкус и цвет товарища нет. Двое из членов экипажа были в восторге от планктона, двое других считали, что у него неплохой вкус, а двоих последних мутило от одного вида. В смысле питательности планктон не уступает обычным моллюскам, а умело приготовленный и приправленный он превращается в первоклассное блюдо для любителей съедобных продуктов моря.
То, что в этих мельчайших организмах нет недостатка в калориях, доказывает своим существованием кит: крупнейшее животное в мире, он питается, тем не менее, исключительно планктоном. Наш метод ловли маленькими сетками, которые, к тому же, не раз сжевывались голодными рыбами, показался нам до смешного примитивным, когда мы как-то раз, сидя на плоту, увидели фонтанирующего усатого кита, который просто отфильтровывал громадные массы планктона, пропуская воду сквозь свои блестящие, как целлулоид, усы.
— А вы бы тоже испытали этот метод, — посоветовали нам ехидно Торстейн и Бенгт, когда мы как-то потеряли планктоновую сетку в море. — Если к вашим усам поднести спичку, тоже, небось, целлулоидом запахнет!
Мне приходилось видеть китов издали, с парохода, а в музее, в виде чучела, — на расстоянии полушага, но это никак нельзя было назвать настоящим знакомством.
Может быть, поэтому я не мог заставить себя воспринимать кита так, как воспринимаешь обычных теплокровных животных, скажем — лошадь или слона. Конечно, я понимал, что биологически кит—самое настоящее млекопитающее, и всё-таки он всегда оставался для меня громадной холоднокровной рыбой. Совсем другое впечатление испытали мы, когда увидели этих великанов вплотную около нашего плота.
Однажды, когда мы закусывали, усевшись, как обычно, поближе к воде, так что достаточно было протянуть руку, чтобы сполоснуть посуду в море, мы все так и подскочили от неожиданности: позади нас кто-то громко запыхтел, словно за нами плыла лошадь. Обернувшись, мы оказались лицом к лицу с уставившимся на нас огромным китом. Он был так близко, что мы отчетливо видели лаковый отблеск внутри его дыхательного отверстия. Это было настолько необычно — услышать настоящий хороший вздох в открытом море, где все живые существа, снующие вокруг, были лишены легких и только шевелили жабрами, что мы буквально ощутили теплое родственное чувство в отношении нашего древнего троюродного дядюшки, который как бы заблудился далеко в морских просторах Вместо холодной, похожей на жабу китовой акулы, которой не приходило и в голову высунуть морду из воды за тем, чтобы глотнуть свежего воздуха, нас наконец-то посетило существо, напоминающее сытого, добродушного бегемота из зоопарка; оно еще раз вздохнуло, завоевав этим мою безраздельную симпатию, нырнуло обратно в глубь океана и исчезло.
Впоследствии киты навещали нас неоднократно. Чаще всего это были небольшие морские свиньи и касатки, резвившиеся многочисленными стаями вокруг нашего плота; иногда появлялись также громадные кашалоты и большие усатые киты — когда поодиночке, когда небольшими группами.
Порой они проплывали на горизонте словно корабли, посылая к небу фонтаны воды, но случалось и так, что они шли прямым ходом на нас. В первый раз, когда внушительных размеров кит изменил свой курс и направился прямиком в нашу сторону, мы так и ждали неприятностей. По мере приближения кита всё громче было слышно тяжелое прерывистое дыхание и сопение каждый раз, когда он высовывал голову из воды. Казалось, сквозь волны ломится громадное толстокожее бесформенное наземное животное, имеющее с рыбой не больше общего, чем летучая мышь с птицей. Он подошел к нам вплотную с левой стороны, где мы столпились на краю плота; в это же время один из членов экипажа, забравшись на мачту, доносил нам сверху, что видит еще семь-восемь штук, следующих тем же курсом.
Огромный лоснящийся лбина первого кита был в каких-нибудь двух метрах от нас, когда его обладатель ушел под воду и мы могли видеть, как широченная иссиня-черная спина не спеша проплыла под плот у самых наших ног. Там она застыла в неподвижности на некоторое время, а мы, затаив дыхание, смотрели на гигантскую выгнутую спину млекопитающего, которое значительно превосходило по длине весь наш плот. Затем кит стал медленно погружаться, пока совершенно не исчез в голубой воде. Тем временем подоспела и остальная компания; однако эта группа решила, очевидно, не обращать на нас внимания.
Когда киты, злоупотребляя своей колоссальной силой, топят ударами хвоста китобойные суда, то это, по всей вероятности, вызывается тем, что они сами подвергаются нападению. Всю первую половину дня наши гости сопели и пыхтели вокруг, показываюсь в самых неожиданных местах, но ни разу даже не задели наш плот или кормовое весло. Они явно наслаждались жизнью, непринужденно резвясь в волнах на солнышке. Затем вся стая вдруг нырнула, как по сигналу, и окончательно исчезла.
Не только киты проплывали под нашим плотом. Стоило приподнять цыновки, на которых мы спали, и в щелях между бревнами можно было видеть хрустально чистую голубую воду. Глаз замечал то грудной, то хвостовой плавник, промелькнувший мимо, а то и целую рыбу. Будь щели на несколько дюймов пошире, можно было бы удобно устроиться в постели с удочкой в руках и вытаскивать рыбу прямо из-под матраца.