Живя среди островитян на Тихом океане, мне часто приходилось есть спрутов; по вкусу это нечто среднее между омаром и карандашной резинкой. Но на «Кон-Тики» кальмар стоял в меню на последнем месте. Когда нам на палубу сваливался такой неожиданный дар, мы спешили обменять его на что-нибудь другое. Обмен происходил просто: кальмара насаживали на крючок, забрасывали в воду и извлекали хорошую рыбу. Даже тунцы и боииты охотно глотали такую приманку, — а они считались у нас первоклассным блюдом.
В нашем размеренном движении по волнам мы встречали порой и совершенно неизвестных нам животных. Об этом говорят многочисленные записи в дневнике:
11IV: «Сегодня вечером во время ужина рядом с нами у края плота дважды вынырнуло громадное морское животное. Поплескавшись на поверхности, оно исчезло; мы так и не знаем, что это было такое».
6/VI: «Герман видел покрытую колючками толстую рыбу с темной спиной, белым брюхом и тонким хвостом. Она несколько раз выскакивала из воды справа по борту».
16/VI: «Наблюдали удивительную рыбу у носа плота слева. Дли-на — два метра, максимальная ширина — один фут; коричневая, морда длинная, тонкая, около головы вверху большой плавник, посреди спины еще один поменьше, большой серповидный хвостовой плавник. Держится у поверхности, во время движения извивается угрем. Мы с Германом вооружились гарпуном и сели в лодчонку, но тут рыба ушла вглубь. Позднее вынырнула еще раз, но вскоре окончательно исчезла».
На следующий день:
«Сидя в полдень на верхушке мачты, Эрик заметил штук тридцать-сорок длинных, тонких бурых рыб, точно таких, какую мы видели вчера. Они неслись со страшной скоростью с левой стороны и исчезли вдали за кормой, слившись в одно сплошное бурое пятно».
18/VI: «Кнют заметил змееподобное существо в два-три фута длиной, которое стояло торчком в воде у самой поверхности и затем ушло в глубину, извиваясь наподобие ужа».
Несколько раз мы проплывали мимо большой темной массы, лежавшей неподвижно у самой поверхности, словно подводная скала. Это был, вероятно, пресловутый гигантский скат; но он не двигался с места, и нам ни разу не удалось рассмотреть его поближе.
Понятно, что в таком обществе нам не приходилось особенно скучать. Однако бывало и так, что оно скорее мешало, чем развлекало, — например, когда нам нужно было самим нырнуть в воду для проверки креплений на днище. Как-то одна из килевых досок отвязалась и скользнула вниз под плот. Там она зацепилась за канаты, и мы никак не могли ее вытащить. Лучшими ныряльщиками считались у нас Герман и Кнют. Дважды Герман нырял под плот в гости к макрелям и лоцманам, пытаясь высвободить доску, но безрезультатно. Вынырнув во второй раз, он присел отдыхать на краю, как вдруг мы заметили в каких-нибудь трех метрах от нас восьмифутовую акулу. Она плыла, всё ускоряя ход, прямо на ноги Германа. Возможно, мы неправильно истолковали намерение акулы, — во всяком случае, мы заподозрили ее в злом умысле и поспешили всадить ей в голову гарпун. Акула обиделась, и завязалась оживленная схватка, которая кончилась тем, что гостья исчезла, оставив на поверхности воды маслянистое пятно, а килевая доска так и осталась лежать зажатой под днищем.
Тогда Эрику пришла в голову мысль соорудить водолазную корзину. У нас не было под рукой специальных материалов, но к нашим услугам имелся бамбук, канаты и старая корзина из-под кокосовых орехов. Эту корзину мы и надставили с помощью бамбука, перевязанного веревками. Теперь можно было спускаться в ней под воду, — наши столь соблазнительные для морских обитателей ноги оказывались в укрытии. Веревочная оплетка наверху имела, конечно, скорее чисто психологический эффект, и для нас и для рыб, но, как бы то ни было, мы могли при виде враждебных существ быстро присесть в корзине, в то время как оставшиеся на палубе спешили вытянуть ныряльщика из воды.
Понемногу водолазная корзина превратилась для экипажа в своего рода зрелищное предприятие. С ее помощью мы имели превосходный случай ознакомиться с природным аквариумом под нашим «Кон-Тики».
Когда океан бывал настроен миролюбиво, мы поочередно спускались под воду и сидели там, сколько у кого хватало дыхания. Здесь царило непривычное, по-особенному ясное, без теней, освещение. В отличие от надводного мира, глаз не мог уловить, с какой стороны падал свет. Преломленный водой, он шел сверху и снизу; лучи солнца не концентрировались в каком-нибудь определенном месте, а были словно разлиты по всей толще воды. Днище плота казалось снизу ярко освещенным волшебным сиянием, в котором отчетливо были видны все девять бревен с веревочными креплениями и ярко-зеленой бахромой морской травы, покрывшей также и всё кормовое весло. Лоцманы плыли смирно, ровными рядами, — настоящие зебры в рыбьем обличье; вокруг них резкими, сильными движениями скользили большие золотые макрели. Тут и там отливали розовым просунутые сквозь щели килевые доски, на которых устроились мирные колонии морских желудей. Они мерно взмахивали желтой бахромой жабер, улавливая себе пищу и кислород. В случае опасности они моментально захлопывали окаймленные желтоватым или розовым венчиком створки и уже не открывали их, пока не чувствовали себя в полной безопасности. Нам, привыкшим к ослепительно яркому тропическому солнцу, подводное освещение казалось необычайно ясным и приятным. Даже когда мы смотрели вниз, где в глубинах затаилась вечная ночь, оттуда навстречу сияла ласкающая глаз голубизна — отражение солнечных лучей. Далеко-далеко внизу в прозрачно-синей толще воды мелькали тени рыб. Это были либо бониты, либо другие виды, которые невозможно было определить на таком расстоянии. Иногда они шли огромными косяками, и мы гадали — связано ли это с проходящими в этой части океана течениями или же и эти подводные жители намеренно присоединяются на несколько дней к «Кон-Тики».
Особенно интересно было спускаться в наш аквариум, когда появлялись огромные тунцы с золотистыми плавниками. Они тоже нередко ходили целыми косяками, но чаще всего кружили спокойно у плота по двое, по трое, — если только нам не удавалось заманить их на крючок. С плота мы видели тяжелые, неповоротливые туши, но стоило окунуться в родную стихию тунцов, как они мгновенно преображались, причем настолько, что мы поначалу готовы были посчитать это обманом зрения. Здоровенные рыбины не обращали на нас никакого внимания и невозмутимо продолжали свое плавное движение; под водой они приобретали фиолетовый оттенок с металлическим отливом, и казались несравненно изящнее всех остальных виденных нами рыб. Это были настоящие серебристо-серые торпеды, совершеннейшей обтекаемой формы и с крайне точной координацией движений. Они с удиви-тельной легкостью перемещали в воде свои семьдесят-восемьдесят килограммов с помощью едва приметных движений плавников.
Чем ближе мы знакомились с морем и его обитателями, тем больше осваивались с ними. Мы научились по-новому уважать древние народы, которые жили в постоянном тесном общении с Тихим океаном и поэтому видели его под совершенно иным углом зрения. Конечно, в наше время человек вычислил процент солей в морской воде, дал тунцу и золотой макрели латинские имена, но всё-таки древние народы имели, пожалуй, более верное представление о жизни океана, нежели мы.
В открытом море твердые ориентиры попадаются редко. Волны и рыбы, солнце и звёзды — всё находится в непрерывном движении. Мы приготовились к тому, что в течение всего плавания над огромной котловиной в восемь тысяч километров шириной, отделяющей полинезийские острова от Перу, не встретим никаких признаков суши. Велико же было наше удивление, когда мы, приблизившись к 100° западной долготы, обнаружили на карте, прямо по нашему курсу, пометку, означавшую риф. Он был обозначен небольшим пунктирным кружочком, и поскольку карта была издана в текущем году, мы поспешили раскрыть лоцию для Южной Америки, где прочли следующее:
«В 1906 году, а затем в 1926 году, поступили сообщения о наблюдавшемся прибое примерно в 600 морских милях к юго-западу от островов Галапагос, на 6°42' южной широты и 99°43/ западной долготы. В 1927 году с судна, проходившего на расстоянии одной морской мили западнее указанного пункта, ничего не было замечено. В 1934 году другое судно прошло в одной миле к югу и также ничего не обнаружило. В 1935 году моторное судно «Каури» производило в этой точке промеры до глубины 160 саженей, но дна не достало».
Однако карта по-прежнему допускала наличие здесь опасности для судов, а так как наш плот мог подходить к мелям смелее, чем судно с глубокой осадкой, мы решили двинуться прямиком к загадочному месту и обследовать его. риф был помечен на карте несколько, севернее предполагаемой линии нашего дрейфа, поэтому мы повернули кормовое весло и парус и пошли так, что принимали ветер и волны с правого борта. Правда, теперь в спальные мешки стало попадать несколько больше тихоокеанской воды, чем обычно, тем более, что ветер заметно посвежел. Зато мы с удовлетворением отметили, что «Кон-Тики» мог устойчиво и надежно плыть под довольно значительным углом к линии ветра, до тех пор, пока мы продолжали идти в бакштаг.[38]В противном случае парус выворачивался наизнанку, и приходилось немало потрудиться, чтобы снова подчинить плот своему контролю. В течение двух суток мы шли курсом норд-норд-вест. Одновременно пассат начал блуждать между зюйд-остом и остом и нагнал большие беспорядочные волны; однако мы по-прежнему легко перескакивали через самые крутые гребни. На верхушке мачты постоянно торчал впередсмотрящий; его кругозор заметно увеличивался, когда «Кон-Тики» взбирался на высокую волну. Наиболее крутые гребни возвышались метра на два над крышей хижины, а если две особенно буйные волны схватывались в единоборстве, их макушки взмывали вверх еще выше и обрушивались потом в самом неожиданном направлении. С наступлением ночи мы забаррикадировали вход в хижину ящиками, но это не спасло нас. Едва мы задремали, как бамбуковую хижину потряс первый удар. Тысячи тончайших струек пробились сквозь щели в стене, и в то же время целый водопад перевалил через ящики и захлестнул нас.