урукеху и утверждали, что происходят от первых вождей на островах — белокожих богов по имени Тангароа, Кане и Тики. Легенды о первоначальном происхождении островитян от загадочных белых людей рассказывали по всей Полинезии. Когда в 1722 году Роггевен[5]открыл остров Пасхи, его опять-таки поразило присутствие на острове «белых людей». Сами островитяне прослеживали тех из своих предков, которые отличались белой кожей, вплоть до времени Тики и Хоту Мату а, которые, по их словам, прибыли из-за моря, «из гористой, иссушенной солнцем страны на востоке».
Чем больше я искал, тем больше находил в культуре, мифологии, языке Перу поразительных следов, которые побуждали меня в настойчивых поисках родины главного полинезийского бога Тики зарываться всё глубже в историю этого вопроса.
И вот настал момент, когда я напал на то, что искал. Я сидел и читал инкские легенды о короле-солнце Виракоча, стоявшем во главе исчезнувшего из Перу белого народа.
Виракоча — инкское слово из языка кечуа; оно, следовательно, позднего происхождения. Первоначальное и, по-видимому, более употребительное в древности имя короля-солнца звучало Кон-Тики, или Илла-Тики, что означает Солнце-Тики, или Огонь-Тики. Кон-Тики был, согласно инкским преданиям, верховным жрецом и королем «белых людей», народа, от которого слетались до наших дней памятники в виде известных развалин по берегам озера Титикака. Легенда сообщает нам, что Кон-Тики подвергся нападению со стороны вождя по имени Кари, который пришел из долины Кокимбо. В битве на одном из островов озера Титикака таинственные белые бородатые люди были разбиты наголову, но сам Кон-Тики вместе с ближайшими сподвижниками спасся и пробрался позднее к побережью, откуда они, в конце концов, исчезли в западном направлении, в море.
Теперь я больше не сомневался, что белый вождь-бог, Солнце-Тики, изгнанный, по словам инков, их предками из Перу в Тихий океан, был идентичен белому богу — вождю Тики, сыну солнца, которого население всех восточных тихоокеанских островов воспевает в качестве своего древнейшего предка. Это подтверждалось тем, что различные черты жизни Солнца-Тики в Перу, с упоминанием древних географических наименований района озера Титикака, можно было проследить и в исторических преданиях жителей Полинезии.
Но полинезийские острова хранят свидетельства и другого рода, говорящие о том„ что миролюбивому племени Кон-Тики недолго пришлось оставаться единовластным хозяином на новом месте. Сначала на Гавайи, а потом и на остальные острова, лежащие южнее, прибыли на больших морских каноэ,[6]связанных попарно и не уступавших по размерам судам викингов, индейцы Северо-Запада. Они-смешались с родом Кон-Тики и принесли с собой новую культуру. Это был уже второй древний народ, добравшийся до Полинезии. В 1100 году он не знал еще металла, колеса, гончарного круга, ткацкого станка, не был знаком с хлебными злаками.
Так получилось, что, когда немцы вторглись в Норвегию, я находился на родине северо-западных индейцев в Британской Колумбии и изучал наскальные изображения, напоминающие древнеполинезийские рисунки.
«Напра-во! Нале-во! Кру-гом!» Мытье полов в казарме, чистка амуниции, школа радиотелеграфистов-парашютистов и, в конце концов, высадка с морского конвоя в Финмаркене,[7]где, пользуясь отсутствием Солнца-бога в зимнее время, хозяйничал бог войны.
Но вот настал мир.
Пришел и тот день, когда моя теория обрела законченную форму. Я решил отправиться в Америку, чтобы изложить ее там.
Глава вторая. РОЖДЕНИЕ ЭКСПЕДИЦИИ
У специалистов. — Камень преткновения. — В Доме моряка. — Последний выход. — Клуб исследователей. — Новое снаряжение. — У меня появляется спутник. — Триумвират. — Один художник и два диверсанта. — В Вашингтон. — Совещание в военном департаменте. — У генерал-квартирмейстера со списком пожеланий. — Денежные затруднения. — Среди дипломатов в ООН. — Мы летим в Эквадор.
Да, так оно, пожалуй, и началось, — на одном из островов Полинезии, где старый туземец сидел у костра и рассказывал родовые предания и легенды. А много лет спустя я сидел уже с другим стариком в полутемном кабинете многоэтажного здания одного из нью-йоркских музеев.
Нас окружали сверкающие стеклом витрины, на которых были разложены немые остатки былой жизни — следы, по которым можно было проникнуть в прошлое, рядом с витринами вдоль стен вытянулись книжные полки. Некоторые из книг прочло во всем мире не более десяти человек, не считая самого автора. За рабочим столом сидел седой добродушный старик, — он прочитал все эти книги и даже сам написал некоторые из них. Но сейчас он явно был не в духе. Нервно стиснув подлокотники кресла, он смотрел на меня с таким выражением лица, словно я спутал ему карты в пасьянсе.
— Нет, — говорил он, — это невозможно!
Наверное, такой же вид был бы у Деда Мороза, если бы кто-нибудь сказал ему, что очередной Новый год придется на день Ивана Купалы.[8]
— Вы ошибаетесь, в корне ошибаетесь, — твердил он и решительно тряс головой, точно желая вытряхнуть оттуда даже самую возможность такой мысли.
— Но ведь вы еще не ознакомились с моими аргументами, — попытался я возразить, кивая с надеждой в сторону лежащей на столе рукописи.
— Аргументы!—воскликнул он. — Нельзя же подходить к этнографическим проблемам так, словно это детективная загадка.
— Почему нет? Все мои выводы основаны на собственных наблюдениях и известных науке фактах.
— В задачи науки входит беспристрастное исследование, — ответил он спокойно, — а не попытки доказать то или иное предположение.
Он осторожно отодвинул в сторону нетронутую рукопись и наклонился над столом.
— Никто не оспаривает того факта, что в Южной Америке развилась одна из наиболее замечательных культур прошлого, но столь же верно и то, что нам неизвестно, ни какой народ ее создал, ни куда она исчезла после прихода к власти инков. Одно можно утверждать с несомненной достоверностью: ни один из народов Южной Америки не переселился на тихоокеанские острова.
Он пристально взглянул на меня и продолжал:
— И знаете, почему? Ответ предельно прост. Они не могли попасть туда — у них не было лодок!
— Но у них были плоты, — возразил я нерешительно. — Вы же знаете — эти плоты из бальзового дерева.[9]
Старик улыбнулся и произнес с расстановкой:
— Что ж, попробуйте совершить плавание на плоту из Перу до тихоокеанских островов.
Последнее слово осталось за ним. Было уже поздно. Мы встали и пошли к выходу. Старый ученый добродушно похлопал меня по плечу и сказал, что я всегда могу обращаться к нему за помощью, но... отныне он советует мне всё-таки сосредоточиться на изучении либо Полинезии, либо Америки, не смешивая в одно две различные части света. Здесь он спохватился и вернулся к столу.
— Вы, кажется, забыли вот это, — он протянул мне рукопись.
Я прочел знакомый заголовок: «Полинезия и Америка; проблема взаимосвязи». Зажав рукопись подмышкой, я побрел вниз по лестнице и очутился на улице.
Позднее в тот же вечер я снова двинулся в путь и постучался у двери небольшой дачки в одном из глухих уголков Гринвич Вилледж.[10]у меня вошло в привычку приходить сюда со своими заботами, когда мне начинало казаться, что они слишком уж осложняют мое и без того нелегкое существование.
Маленький щуплый человечек с длинным носом осторожно приоткрыл дверь, но тут же с широкой улыбкой распахнул ее и затащил меня внутрь. Он провел меня прямо в небольшую кухоньку и заставил накрывать на стол, а сам тем временем удвоил порцию неопределенной, но приятно пахнущей смеси, которая разогревалась на газовой плите.
— Хорошо, что ты зашел, — сказал он. — Ну, как?
— Плохо, — ответил я. — Никто не хочет даже читать рукопись.
Он разложил свою смесь по тарелкам, и мы принялись за еду.
— Всё дело в том, что те, к кому ты обращаешься, думают, что всё это просто твоя фантазия. Ты ведь знаешь, здесь в Америке сплошь и рядом всплывают самые поразительные идеи.
— И еще одно... — вставил я.
— Знаю — аргументация. Все они узкие специалисты и относятся с недоверием к методике, которая допускает привлечение данных из самых различных отраслей — начиная от ботаники и кончая археологией. Они сознательно ограничивают свой круг исследований, чтобы с тем большей настойчивостью в поисках деталей зарываться в глубину. Ведь современная наука требует, чтобы каждый специалист рылся в своей норе. Они не привыкли к тому, чтобы появлялся кто-то и начинал разбирать и сопоставлять всё то, что вырыто из отдельных нор.
Он вышел и вернулся с объемистой рукописью:
— Вот, посмотри. Мой последний труд — о птичьем орнаменте в китайских народных вышивках. Я затратил на это исследование семь лет, зато оно сразу же принято к напечатанию. Наше время требует узкой специализации.
Карл был прав. Но пытаться решить загадки Тихого океана, не осветив проблему со всех сторон, было, на мой взгляд, равносильно попытке сложить мозаичную картину, имея в своем распоряжении кусочки лишь одного цвета.
Мы убрали со стола, затем я помог вымыть посуду.
— Что нового из Чикагского университета?
— Ничего.
— А твой старый приятель из музея — что он сказал?
Я отвечал неохотно:
— Он тоже не заинтересовался моей теорией. Сказал, что, по-скольку у индейцев были только простые открытые плоты, не приходится допускать мысли о том, чтобы они могли открыть полинезийские острова.