Радиотелеграфистам приходилось нелегко уже с самых первых дней нашего плавания. Не успели мы войти в течение Гумбольдта, как
ящики с батареями залило водой. Пришлось защитить уязвимый «радиоугол» брезентом, чтобы как-то уберечь его от буйных валов. К тому же, радистам приходилось немало ломать голову над тем, как натянуть на маленьком плоту достаточно длинную антенну. Пробовали запускать змея с проводом, но порывистый ветер беспардонно топил это сооружение в море. Попытали счастья с воздушными шарами, — солнце прожигало их, и результат оказывался таким же. А тут еще попугай доставил нам немало хлопот. В довершение ко всему, течение Гумбольдта четырнадцать дней тащило плот по обусловленной близостью Анд мертвой зоне, и всё это время эфир на коротких волнах был пуст и нем.
Но вот как-то ночью короткая волна наконец обрела дар речи, и какой-то случайный любитель из Лос-Анжелоса, добивавшийся связи со шведским коротковолновиком, услышал сигналы Торстейна. Американец немедленно запросил, какая у нас станция. Удовлетворив свое любопытство в этой области, он поинтересовался, кто его корреспондент и где он живет. Узнав, что Торстейн сидит в бамбуковой хижине на плоту посреди Тихого океана, американец немало изумился, и Торстейну пришлось объяснять ему, что и как. Наконец наш корреспондент сообразил, в чем дело, и сообщил, в свою очередь, что его зовут Гал и что он женат на шведке по имени Энн, которая сообщит нашим семьям, что мы живы и чувствуем себя хорошо.
Странно, когда подумаешь, что совершенно чужой человек, кинооператор Гал, был в тот вечер единственным человеком в многолюдном Лос-Анжелосе, да и во всем мире вообще, который знал, где мы находимся, знал, что у нас всё в порядке.
Начиная с этой ночи Гал (Гарольд Кэмпел) и его друг Фрэнк Кюэвас дежурили поочередно каждую ночь, ловя сигналы с плота. А на имя Германа от директора американской метеорологической службы стали поступать благодарственные телеграммы за регулярные сообщения из неизученной области. Позднее Кнют и Торстейн чуть не каждую ночь связывались и с другими радиолюбителями, которые пересылали наши приветы в Норвегию через нашего соотечественника, коротковолновика Эмиля Берга в Нутоддене.[44]
Только один раз посреди океана, когда «радиоугол» совершенно залило водой и станция отказала наотрез, мы оказались на несколько дней без связи. День и ночь радисты возились с проводами и отвертками; тем временем коротковолновики решили, что плоту пришел конец. Но вот снова ночью в эфире зазвучали позывные LI2B, сразу заставив его гудеть словно потревоженный улей, — сотни американских радиолюбителей лихорадочно выстукивали ответ.
Улей... Если в «радиоугол» забредал непосвященный, он и впрямь чувствовал себя, как на пчельнике! Все деревянные части плота отсырели, и хотя на сиденье радистов лежала каучуковая подушка, в смельчака, дотрагивавшегося до телеграфного ключа, сразу с двух сторон вонзались электрические жала. При попытке утащить карандаш со столика радистов волосы поднимались дыбом, а с кончика карандаша к пальцам проскакивали длинные искры. Только Торстейн и Кнют, да еще попугай, ухитрялись пробираться невредимыми среди аппаратуры; для прочих был вывешен предупредительный знак.
Как-то поздно ночью Кнют, работавший при свете фонаря в своем «радиоуглу», нетерпеливо задергал меня за ногу и сообщил, что связался с неким Христианом Амундсеном, живущим около Осло. Для нашего передатчика мощностью в 6 ватт (приблизительно как у лампочки от карманного фонарика) и частотой в 13 990 килоциклов в секунду это был своего рода рекорд. Дело происходило 2 августа, мы прошли уже в нашем плавании около 60° с востока на запад, так что наша столица находилась на противоположном конце земли. Как раз на следующий день норвежскому королю исполнялось семьдесят пять лет, и мы послали ему поздравление с плота. На следующую ночь Христиан снова появился в эфире и передал нам ответную телеграмму короля с пожеланием дальнейшего счастливого плавания.
Вспоминается еще один эпизод, выделяющийся ярким контрастом в нашей обычной жизни на плоту. Мы захватили в путешествие два фотоаппарата, и Эрик запасся проявителем, чтобы можно было прямо в пути проявить ленты и знать, что нужно переснимать. После визита китовой акулы Эрик уже не мог больше выдержать, — выбрал свободный вечер, развел проявитель точно по рецепту и проявил две ленты. Негатив получился похожим на точечное фотоклише: сплошные пупырышки и морщинки. Лента была испорчена. Мы запросили совета по радио, какой-то коротковолновик из Голливуда принял наш запрос и позвонил в фотолабораторию. Вскоре он появился в эфире и сообщил, что мы пользовались слишком теплой водой, — надо следить, чтобы температура проявителя не превышала плюс 16°, иначе эмульсия сморщится.
Поблагодарив за совет, мы тут же убедились, что наиболее низкая температура в наших условиях была в самом течении — плюс 27°. Я вспомнил о познаниях Германа в области низких температур и предложил ему в шутку раздобыть воды температурой в 16°. В ответ Герман выпросил бутылочку с угольной кислотой, которая входила в комплект резиновой надувной лодки и всё равно была уже нам не нужна, поскольку лодка была надута. Накрывшись спальным мешком и нижней рубашкой и поколдовав над котелком, Герман вдруг вылез с белой от инея бородой и куском настоящего льда в руках!
Эрик развел новый проявитель и получил отличные негативы.
Конечно, радио было незнаемой роскошью в дни Кон-Тики, зато волны плескались точно так же, и наш бальзовый плот невозмутимо прокладывал себе путь на запад совершенно так же, как и его предшественники пятнадцать столетий тому назад.
По мере того как мы приближались к Полинезии, погода становилась неустойчивой, проходили дожди, изменил направление пассат. Он долго дул с неослабевающей силой с юго-востока, однако, чем дальше мы продвигались по экваториальному течению, тем более ветер смещался к востоку. Самую северную точку нашего пути мы прошли 10 июня — 6°19' южной широты. В этот момент мы настолько приблизились к экватору, что одно время можно было опасаться, что нас пронесет выше наиболее северных островов Маркизского архипелага и увлечет мимо суши в океан. Но затем пассат переместился с востока к северо-востоку и повлек плот по широкой дуге в сторону островов.
Порой ветер и волны обнаруживали такое постоянство день за днем, что мы даже забывали, чья вахта на очереди, не считая, конечно, ночи, когда вахтенный оставался один на палубе. В такую погоду можно было закрепить кормовое весло в одном положении, и парус с изображением Кон-Тики не требовал уже строгого присмотра. Вахтенный мог ночью спокойно сидеть у входа в хижину и любоваться звездами. Если они вдруг смещались — значит, нужно проверить, — весло ли повернулось или ветер переменился.
Понаблюдав в течение нескольких недель движение звезд у себя над головой, мы убедились, что по звездному небу чрезвычайно удобно проверять курс плота, — нужно только внимательно следить за положением созвездий. А ночью больше не на что было и смотреть.
Мы уже знали, где можно ожидать появления такого-то и такого-то созвездия. Так, по мере приближения к экватору, Большая Медведица настолько поднялась над горизонтом на севере, что мы стали даже опасаться появления Полярной звезды, которая становится видимой при переходе в северное полушарие. Но вот Большая Медведица снова ушла за край неба, — пассат подул с северо-востока.
Древние полинезийцы были превосходными навигаторами. Днем они ориентировались по солнцу, ночью — по звездам, у них были поразительные познания в области астрономии. Они знали, что земля круглая, и имели свои обозначения для таких сложных понятий, как экватор, эклиптика, северный и южный тропики. На Гавайских островах они вырезали карту океана на круглых тыквах; на некоторых других островах подобные картины сплетались из веток с включениями перламутровых ракушек для обозначения островов. Направления течений обозначались сучками. Полинезийцы знали пять планет и называли их блуждающими звездами, — в отличие от обычных звезд, получивших у них около трехсот различных названий. Хороший навигатор в древней Полинезии отлично знал, где появится ночью та или иная звезда в зависимости от времени года, знал, как она будет перемещаться в течение ночи. Полинезийцы установили, какие созвездия соответствуют меридиану различных островов, и бывало, что остров получал то же название, что и звезда, которую можно было наблюдать над ним из ночи в ночь, из года в год. Пользуясь звездным небом как своего рода гигантским, вращающимся с востока на запад сверкающим компасом, они умели определять свое положение по отношению ко всем сторонам света. Исследовав и покорив себе ближайшие к Америке острова, полинезийцы в течение многих поколений поддерживали сообщение между отдельными островами. Предания рассказывают, что, когда вождь из Таити отправлялся в гости на Гавайские острова, лежащие на расстоянии двух тысяч морских миль к северу и на несколько градусов дальше на запад, рулевой сначала правил по солнцу и звездам прямо на север, пока положение звезд не говорило ему, что он достиг широты Гавайских .островов. Тогда он поворачивал под прямым углом на запад и шел так, пока птицы и облака не указывали ему точное положение архипелага.
Откуда появились у полинезийцев эти поразительные познания в области астрономии, кем был составлен их удивительно детальный календарь? Можно уверенно утверждать, что эти знания не были переняты у меланезийских или малайских народов на западе. Зато всё тот же исчезнувший народ — «белые бородатые люди», передавшие свою замечательную культуру ацтекам, майя и инкам в Америке, — этот народ имел соответствующий календарь и обладал такими познаниями в астрономии, каких не имела Европа в те времена.
В той части Перу, где материк наклонно спускается вниз в сторону Тихого океана, и по сей день лежат в пустынном месте развалины древней астрономической обсерватории, памятник времен таинственного народа, который высекал в камне гигантские фигуры, воздвигал пирамиды, разводил «сладкий картофель» и бутылочную тыкву.