го на носу; вскоре на крючке — громадный тунец, сопротивляется он куда ожесточеннее, чем акулы. Он такой тяжелый, что одному его не поднять.
Море по-прежнему кишит взбесившейся рыбой. Снова на крючке акула, но ей удается сорваться. Но вот на палубе еще одна шести-футовая акула. За ней следующая, в пять футов длиной. Опять шести-футовая. Закидываем приманку еще раз — вытягиваем семифутовую акулу».
Теперь, куда ни ступи, везде лежали здоровенные акулы, судорожно стуча хвостами о палубу или колотясь о стены хижины и громко щелкая челюстями, усталые, измученные штормовой ночью, мы перестали понимать — которая из акул уже издохла, которая в состоянии еще сделать последний отчаянный прыжок с раскрытой пастью, а которая только прикидывается мертвой, подстерегая нас своими зелеными глазками. После пятичасовой борьбы, когда число выловленных акул достигло девяти, мы сдались, не в силах больше вытягивать тяжелый трос, на конце которого билась осатаневшая хищница.
На следующий день тунцов и макрелей стало меньше, но акул нисколько не убавилось. Мы снова начали вылавливать их, однако скоро поняли, что свежая акулья кровь, стекавшая с плота, притягивает всё новых хищниц. Тогда мы побросали за борт акульи туши и вымыли начисто всю палубу. Маты были изодраны клыками и жесткой акульей шкурой; мы выбросили наиболее пострадавшие и испачканные кровью в море, заменив их новыми, — запасные маты лежали, увязанные в несколько слоев, в носовой части.
Ложась спать в эти дни, мы видели перед глазами одни хищные окровавленные акульи пасти. Казалось, запах акульего мяса навсегда останется в наших ноздрях. Акулу можно есть, —- хорошо вымоченная для удаления аммиачного привкуса, она напоминает треску. Для этого нужно сутки выдерживать ее в морской воде. Однако бониты и тунцы несравненно вкуснее.
В этот вечер я впервые услышал, как кто-то из парней выразил пожелание как следует вытянуться на травке под пальмами на тихом островке и отдохнуть от общества рыб и от непрестанной качки.
Волнение на море улеглось, однако с тех пор мы уже не могли рас-считывать на ровную, хорошую погоду. Внезапные резкие шквалы то и дело обрушивали на нас сильные ливни, чему мы, по правде говоря, даже были рады, так как запасенная нами пресная вода. начала заметно портиться, напоминая своим запахом о болоте. В разгар дождя мы выстраивались голышом на палубе, пользуясь случаем хорошенько смыть с себя морскую соль; скапливавшуюся на крыше воду тщательно собирали.
Лоцманы опять заняли свое обычное место, хотя мы и не могли судить наверное — были ли то наши старые друзья, возвратившиеся обратно после побоища, или новые спутники, перешедшие к нам от уничтоженных акул.
21 июля ветер снова внезапно стих. Мы уже знали, что штиль и духота — это зловещие признаки. Так оно и оказалось: вслед за рядом резких шквалов, налетавших попеременно с трех сторон света, подул свежий южный ветер, нагоняя громадные черные тучи. Герман без устали измерял скорость ветра. Она достигала 14—16 м/сек. И вдруг спальный мешок Торстейна полетел за борт. Последующие события развертывались куда стремительнее, чем о них можно рассказать.
Пытаясь схватить мешок, Герман плохо рассчитал свои движения и оказался за бортом. Сквозь гул волн до нас донесся слабый призыв о помощи, затем слева от плота промелькнула голова и рука Германа; позади него в воде извивалось что-то зеленое и непонятное. Он делал отчаянные усилия, чтобы пробиться к плоту сквозь мощные валы, которые отнесли его в сторону. Торстейн нес в это время вахту у руля, сам я стоял на носу, — мы первые обнаружили падение Германа и даже похолодели от ужаса. Крича что есть силы «человек за бортом!», мы бросились к спасательным снарядам. Остальные даже не слышали крика Германа, такой гул стоял на море; но тут все заметались по палубе. Герман был превосходным пловцом, и хотя было совершенно очевидно, что он подвергался смертельной опасности, мы всей душой надеялись, что ему удастся догнать плот.
Торстейн был ближе всех к Герману; он кинулся к бамбуковому вороту с тросом, которым крепилась спасательная лодка. Это был первый и единственный раз за всё плавание, когда трос заело! Теперь всё решали секунды. Германа отнесло уже к корме, и его единственной надеждой оставалось успеть дотянуться до весла и зацепиться за него. Он сделал рывок, стараясь ухватиться за лопасть... тщетно, — она выскользнула у него из рук. И вот мы увидели, как наш товарищ очутился как раз в той зоне, которая, — как мы не раз имели случай убедиться в этом, — была вне нашей досягаемости. Мы с Бенгтом спустили на воду надувную лодку; в это же время Кнют и Эрик пытались добросить до Германа спасательный круг. Он всегда висел наготове с длинным тросом у наружного угла хижины, однако сегодня напор ветра был таким сильным, что круг неизменно отбрасывался обратно на плот. Как ни напрягал свои силы Герман, он всё более отставал от плота, и расстояние это увеличивалось с каждым порывом ветра. Было ясно, что ему уже не удастся сократить просвет. Оставалась еще слабая надежда на надувную лодку. Без тормозящего ее движение троса мы, возможно, и смогли бы пробиться к Герману, но как потом нагнать «Кон-Тики»? Как бы то ни было, решили мы, втроем на лодке можно еще на что-то надеяться, а один в море он был бы заведомо обречен.
Внезапно мы завидели, что Кнют бросился в волны, держа в одной руке спасательный круг, и поплыл изо всех сил навстречу Герману. Вот на гребне, заслонившем от нас Германа, мелькнула его голова, а вот Герман поднялся на высокой волне, между тем как Кнют скрылся в ложбине. И вдруг мы увидели их рядом друг с другом, — они пробились сквозь валы и держались теперь вдвоем за круг. Кнют сигналил рукой; тем временем мы уже вытащили обратно надувную лодку и поспешно принялись вчетвером выбирать трос, привязанный к спасательному кругу, не спуская глаз с загадочного темно-зеленого существа, которое то и дело показывалось над водой и немало пугало Кнюта, пока он плыл к Герману. Из всех нас один Герман знал, что это была не акула, не какое-либо другое чудовище, а просто непромокаемый спальный мешок Торстейна, наполнившийся с одного конца воздухом. Правда, он недолго проплавал после того как мы вытянули на борт наших друзей; и мы невольно подумали, что тот, кто утянул мешок под воду, прозевал куда более ценную добычу...
— Слава богу, что меня не было внутри, — произнес Торстейн, занимая свое место у руля. Вообще же мы не были расположены острить в тот вечер. Долго еще по нашим спинам пробегал холодок, тут же сменявшийся чувством острой радости от сознания того, что нас по-прежнему на борту шестеро.
В этот день Кнют услышал немало хорошего и от Германа и от всех остальных.
Однако у нас не было времени долго раздумывать над случившимся. Небо совсем почернело, шквалы налетали с нарастающей силой, и не успела спуститься ночь, как мы уже боролись с новым штормом.
Прежде всего мы добились того, что спасательный круг плыл за плотом на полную длину троса, чтобы было за что ухватиться, если бы еще кто-нибудь оказался за бортом. Тем временем стало совершенно темно. Мы ничего не видели из-за непогоды, только слышали вой ветра в снастях; его бурные порывы грозили снести нашу хижину в воду. Но хижина была накрыта брезентом и надежно принайтована к палубе. «Кон-Тики» то и дело взлетал вверх на пенных гребнях, отчего брёвна под нами ходили ходуном; и мы, как всегда, удивлялись — почему в щели между бревнами не бьет фонтаном вода, а только сырой воздух продувает взад и вперед, словно накачиваемый мехами.
Пять суток подряд шторм и свежий ветер сменяли друг друга. Вся поверхность моря была изрезана глубокими бороздами, заполненными туманом соленых брызг от сглаженных натиском ветра кипящих серо-голубых валов. На пятый день среди туч появились голубые просветы, а затем грозные черные тучи окончательно уступили место вечно побеждающему синему небу, — шторм прошел дальше. На «Кон-Тики» не обошлось без повреждений, — поломалось весло, лопнул парус, разболтались из-за обрыва канатов килевые доски. Зато мы сами и весь груз были в полной сохранности.
После двух штормов «Кон-Тики» порядком расшатался во всех своих суставах. Основательная трепка на волне ослабила крепления, а непрерывная взаимная болтанка бревен заставила канаты вгрызться глубоко в дерево. Мы благодарили провидение за то, что строго последовали инкским образцам и отказались от стальных тросов, — в противном случае все брёвна были бы просто перепилены в шторм. А если бы мы взяли для основы совершенно сухое дерево, плот давно затонул бы под нами, пропитавшись морской водой. Теперь же смолистый бальзам свежесрубленных стволов не давал воде проникнуть внутрь.
Канаты ослабли настолько, что надо было остерегаться попадать ногой в щели между бревнами, — ее могло раздавить, когда их прижимало друг к другу с огромной силой. На носу и на корме, где не было настила, нам приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы удержать равновесие, стоя на двух соседних бревнах, из которых каждое качалось по-своему. К тому же, на корме брёвна были скользкими от покрывавшей их влажной зелени, и хотя мы уже протоптали своего рода тропинку, а для рулевого была положена широкая, доска, всё же не так-то просто было устоять на ногах, когда волны разгуливались вовсю. Один из стволов-великанов с левого борта особенно настойчиво и гулко колотил день и ночь по поперечинам. Ему вторили своим скрипом канаты, связывавшие вверху мачты, из которых каждая опиралась на свое бревно и потому беспрестанно совершала самостоятельное движение.
Кормовое весло удалось скрепить с помощью шин из твердого, как сталь, мангрового дерева. Наши парусные мастера Эрик и Бенгт добились того, что парус снова выгнулся гордой дугой и изображение Кон-Тики устремило свой взор в сторону Полинезии. Хорошая погода заставила волны присмиреть, так что руль исправно выполнял свои функции, но килевые доски уже не могли действовать как следует: они свободно болтались под водой и не были в состоянии оказывать должное сопротивление ее напору. Крепление бревен снизу невозможно было проверить, — настолько всё заросло водорослями. Мы раскрыли палубу и обнаружили, что из канатов, скреплявших основу, лопнули только три, да и то потому, что непрестанно терлись о неудачно положенный груз. Было заметно, что брёвна сильно отяжелели от воды, но зато и груз поубавился, так что в общем выходило так на так. Большая часть провианта и пресной воды была уже уничтожена нами, да и радисты успели израсходовать немало сухих батарей.