До острова было всего несколько морских миль, и можно было различить возвышавшуюся над горизонтом полоску леса
Земля! Остров! Мы жадно пожирали его глазами и поспешили рас-тормошить остальных членов экипажа. Они вскочили, сонно озираясь по сторонам, словно ожидали, что плот вот-вот уткнется носом в берег. Наши крикливые воздушные спутники протянулись живым мостом по направлению к острову, который обозначался всё отчетливее по мере того, как красное зарево сменялось золотым, предвещая скорое появление солнца.
Первой нашей мыслью было, что остров лежит не там, где ему надлежало находиться. А поскольку остров не мог сместиться, это значило, что плот в течение ночи был подхвачен течением, идущим в северном направлении. Достаточно было одного взгляда на море, чтобы убедиться по бегу волн, что у нас нет никаких надежд попасть на обнаруженный остров. При таком направлении ветра мы не могли уже лечь на нужный для этого курс. Область архипелага Туамоту с его многочисленными островами богата сильными извилистыми течениями; к тому же, на их направление влияют мощные приливные и отливные потоки, омывающие рифы и острова.
Мы круто повернули руль, хотя заранее были убеждены в бесполезности такого маневра. В половине седьмого солнце, как всегда в тропиках, буквально вынырнуло из воды. До острова было всего несколько морских миль, и можно было различить чуть возвышавшуюся над горизонтом полоску леса. Деревья отделялись от воды узенькой чертой светлого берега, настолько плоского и низкого, что он то и дело исчезал за волнами. Согласно вычислениям Эрика это был передовой форпост Туамоту — остров Пука-Пука. Морской справочник, две имевшиеся на борту карты и измерения Эрика дружно расходились в определении координат острова, но, поскольку по соседству не было никакой другой земли, не приходилось сомневаться в том, что это действительно Пука-Пука.
Экипаж «Кон-Тики» вел себя довольно сдержанно. Повернув парус и руль, мы, кто с мачты, кто с палубы, молча устремили взоры на эту землю, которая внезапно вынырнула на горизонте посреди бескрайних океанских просторов. Наконец-то перед нами неопровержимое доказательство того, что мы действительно двигались куда-то все эти месяцы, а не просто качались вверх и вниз в центре одного и того же неизменного круга. Нас переполняло чувство глубокого удовлетворения, к которому примешивалась легкая досада, — хотя мы и добрались до Полинезии, нам приходилось мириться с ролью беспомощных свидетелей того, как нас уносит всё дальше в нашем неизменном движении на запад, а остров остается лежать вдали недоступным видением.
Сразу после восхода солнца чуть влево от центра острова над кронами деревьев поднялся к небу густой столб дыма. Глядя на него, мы невольно думали о том, что вот сейчас жители острова занялись приготовлением завтрака... В тот момент мы и не подозревали, что плот был обнаружен туземными наблюдателями и что дым был сигналом, приглашающим путешественников пристать к берегу. Около семи наши просоленные ноздри защекотал слабый запах горящих сучьев борао, и я сразу вспомнил костер на берегу Фату-Хивы. Еще полчаса спустя до нас донесся аромат леса и свежесрубленных деревьев. Плот всё более удалялся от острова, а он посылал нам вслед легкие порывы ветра. Мы с Германом минут пятнадцать висели на мачте, вдыхая чуть уловимый запах тропической растительности. Да, это была Полинезия... После девяноста трех суток в окружении соленой воды мы наконец-то ощутили близость настоящей суши.
Бенгт уже храпел в своем спальном мешке, Эрик и Торстейн что-то горячо обсуждали, лежа в хижине, а Кнют то и дело выбегал на палубу, принюхивался к запаху листьев и снова спешил занести что-то в свой дневник.
В половине девятого Пука-Пука окончательно исчез в море за кормой, но с верхушки мачты мы еще до половины одиннадцатого могли различить слабую синюю полоску на горизонте. Но вот и она исчезла, и единственным признаком пройденной нами суши остался застывший высоко в небе кумулюнимбус. Птицы отстали, — они предпочитали, очевидно, держаться с наветренной стороны острова, чтобы под вечер, возвращаясь с полными желудками, лететь по ветру. Ряды золотых макрелей тоже заметно поредели, стало меньше лоцманов под плотом.
В ту ночь Бенгт заявил, что соскучился по письменному столу, — он уже протер все бока, читая лежа. А вообще он даже рад, что мы промахнулись на этот раз, так как у него еще не прочтены три книги. Торстейну вдруг захотелось яблока; а я проснулся внезапно среди ночи, услышав отчетливый запах жареной баранины с луком. Оказалось, что это всего-навсего чья-то грязная рубаха.
На следующее утро мы обнаружили уже два неподвижных облачка, повисших над горизонтом, словно паровозные дымки. Судя па карте, там находились коралловые островки Фангахина и Ангатау. Мы убедились, что ветер позволяет нам надеяться подойти к Ангатау, и легли на соответствующий курс, после чего закрепили весло и стали наслаждаться миром и привольем тихоокеанских просторов. Чудесно было находиться на бамбуковой палубе «Кон-Тики» в хорошую погоду! Мы жадно впитывали все впечатления, сознавая, что путешествие подошло к концу, хотя еще неизвестно, как именно всё кончится.
Трое суток подряд мы правили на облачко над Ангатау. Погода держалась прекрасная, течение вело себя безупречно, и плот шел точно по курсу. На четвертое утро Торстейн сменил Германа, стоявшего вахту с четырех до шести, и услышал от него, что под утро в лунном свете можно было различить контуры острова. Сразу же вслед за этим взошло солнце, и Торстейн просунул голову в хижину:
— Земля!
Мы выскочили все, как один, наружу, присмотрелись и поспешили поднять наши флаги — на корме норвежский, на мачте французский (ведь мы подходили к французской колонии), затем все остальные: американский, перуанский, шведский, британский, не говоря уже о флаге «Клуба исследователей». Весь этот пестрый наряд лихо развевался на ветру, не оставляя никаких сомнений в том, что на «Кон-Тики» праздник. Остров был расположен идеально, прямо по нашему курсу, хотя и несколько дальше, чем Пука-Пука четыре дня назад. По мере того как солнце позади нас подымалось выше, мы могли видеть всё более яркий зеленый отсвет на мглистом небе над островом. Это было отражение тихой мелководной лагуны внутри атолла. Некоторые лагуны отражаются в небе на высоту до нескольких тысяч метров, так что первые мореплаватели могли обнаружить присутствие земли задолго до того, как сам остров показывался на горизонте.
Часов около десяти мы снова приступили к маневрированию рулем, так как надо было решать, к какой части острова править. К этому времени уже можно было различить отдельные деревья; освещенные ярким солнцем стволы резко выделялись на фоне густой листвы.
Мы знали, что где-то между нами и островом скрывается под водой опасная гряда, подстерегающая всё, что подплывает по течению к мир-ному островку. Эта гряда подставляла ножку мерно катящимся с востока мощным валам, отчего они поднимались на дыбы, теряли равновесие и с грозным ревом обрушивали многотонные массы воды на острые зубцы кораллового рифа. Немало судов было затянуто неудержимым потоком и разбито вдребезги о подводный барьер архипелага Туамоту.
Со стороны моря не было заметно никаких признаков этой коварной ловушки. Мы могли видеть только курчавые гребни волн, спешивших друг за другом в сторону острова. Крутые валы совершенно скрывали от нас весь риф с кипящим вокруг него водоворотом. Но
по краям острова на севере и на юге, где мы видели берег, так сказать, в профиль, отчетливо видно было, как, не доходя нескольких сот метров до самого острова, высоко в воздух взлетает белая пена прибоя.
Мы направили плот по касательной к беснующимся бурунам у южной оконечности острова, надеясь, что либо сможем затем плыть вдоль гряды, пока не достигнем подветренной стороны, либо еще по пути к намеченной точке обнаружим: мелкое место, где можно бросить импровизированный якорь и переждать, пока переменится ветер.
Часов около двенадцати мы разглядели с помощью бинокля, что растительность острова состоит из молодых кокосовых пальм, плотно сомкнувших кроны над густым волнистым кустарником. На фоне светлого песка на берегу выделялись отдельные крупные глыбы кораллового известняка. И никаких признаков жизни, если не считать белых птиц, парящих над пальмовыми кронами.
К двум часам мы приблизились уже настолько, что плыли параллельно острову в непосредственной близости от подстерегавшей нас подводной гряды. Чем ближе, тем громче был слышен гул прибоя, обрушивающего непрерывные удары на рифы, и вскоре нам стало казаться, что в нескольких стах метрах право по борту несется скорый поезд какой-то необычайной длины. Время от времени над гребнями крутых волн взлетали в воздух белые брызги.
Теперь у руля стояло сразу двое, но из-за хижины они не могли видеть, что делается впереди. Тогда Эрик взгромоздился на кухонный ящик и стал подавать оттуда команду. Мы решили держаться возможно ближе к опасной гряде. На мачте всё время дежурил впередсмотрящий, выискивая в рифе проход, который позволил бы пробраться в лагуну. Течение благоприятствовало нам, так как шло, никуда не сворачивая, вдоль подводной гряды. Килевые доски, хотя и разболтались, позволяли, тем не менее, идти под углом в 20° к линии ветра, который также дул по касательной к рифу.
Под руководством Эрика плот шел зигзагами, подходя к рифу ровно настолько, насколько это было возможно без риска быть увлеченным прибоем; одновременно Герман и я сели в надувную лодку и поплыли на буксире за кормой. Когда плот направлял нос в сторону острова, подтягивая нас с собой, лодочку заносило настолько близко к грохочущему рифу, что мы могли видеть вздымающуюся к небу прозрачно-зеленую стену воды. Потом волна отступала, обнажая коралловую гряду, протянувшуюся длинным ржаво-красным зазубренным барьером. Сколько мы ни напрягали зрение, нам не удавалось обнаружить никакого прохода, ни малейшей щелочки. Но тут Эрик менял курс, подтягивая левый шкот паруса и ослабляя правый, рулевые поворачивали весло, и «Кон-Тики» снова разворачивался носом в море, удаляясь от опасной зоны и готовясь к новому прыжку.