Каждый раз, когда «Кон-Тики» делал заход в сторону рифа и мы двое на лодке отчетливо ощущали, как волны под нами становятся злее и опаснее, у нас сердце уходило в пятки. Нам всё казалось, что вот на этот раз Эрик подошел слишком близко и плот уже не сможет противостоять неудержимой силе, влекущей его прямо на этот дьявольский красный риф. Но Эрик с неизменным успехом совершал элегантный маневр, и «Кон-Тики» благополучно ускользал от коварных щупальцев прибоя. Всё это время мы неуклонно двигались вперед, параллельно острову и так близко от него, что могли разглядеть каждую мелочь на берегу. Однако его райские прелести оставались абсолютно недоступными из-за разделявшего нас бушующего водного барьера.
В три часа пальмовый лесок раздвинулся и в широкий просвет проглянула часть голубой, зеркально гладкой лагуны. Но подводная гряда тянулась всё так же неумолимо, угрожающе скаля сквозь пену свои кораллово-красные клыки. Нигде никакого признака прохода,— и вот лесок уже опять сомкнулся, и мы продолжаем свой путь, подгоняемые легким ветерком. Один просвет сменялся другим, открывая манящий вид на восхитительнейшую лагуну — сверкающее на солнце большое и тихое соленое озеро, обрамленное светлым песчаным бережком и качающимися кронами кокосовых пальм. Чудесный зеленый островок окружал гостеприимную лагуну широким песчаным кольцом, которое было, в свою очередь, окаймлено снаружи другим кольцом, игравшим роль меча, преграждающего вход в райские врата.
Весь день плыли мы так зигзагами мимо Ангатау, любуясь прекрасным, но, увы, недоступным нам пейзажем. Солнце ласкало пальмы своими лучами, и казалось, сам остров излучает покой и радость. В конце концов мы стали маневрировать настолько уверенно, что Эрик вооружился гитарой, облачился в широкополую перуанскую шляпу и стал распевать чувствительные гавайские мелодии, под звуки которых Бенгт приготовил нам вкусный обед. Мы раскололи кокосовый орех из тех, что плыли с нами еще из Перу, и выпили в честь его собратьев, висевших на пальмах на берегу.
Приветливая зелень прочно укоренившихся деревьев, плавно парящие над кронами белые птицы, мирная гладь лагуны, мягкий песчаный бережок излучали какой-то особый покой, резко контрастировавший с гулом и грохотом зловещего рифа, — и всё это вместе взятое навевало на нас необычное настроение. Незабываемое, неизгладимое впечатление! Не было никаких сомнений в том, что мы добрались до цели, — перед нами лежал неподдельный тропический остров. Удастся ли причалить, или нет, — как бы то ни было, мы приплыли в Полинезию, оставив позади необозримый океанский простор.
Случилось так, что наша встреча с Ангатау произошла на девяносто седьмые сутки плавания. Девяносто семь суток — как раз тот срок, который мы еще в Нью-Йорке наметили в качестве минимального, теоретически возможного только при идеальных условиях.
Около пяти часов мы увидели на берегу среди деревьев две хижины, крытые пальмовыми листьями. Но никакого дыма, никаких признаков жизни вообще.
Половина шестого — новый рывок в сторону рифа. Мы приближались к западной оконечности острова и должны были предпринять последнюю попытку обнаружить проход. Солнце склонилось уже настолько низко, что мешало наблюдению, но можно было различить небольшую радугу в том месте, где прибой разбивался о риф в нескольких стах метрах от последнего мыса, который нам еще предстояло пройти и который вырисовывался на фоне неба темным силуэтом. На берегу мы разглядели какие-то неподвижные темные пятна. Внезапно одно из них медленно двинулось в сторону воды, между тем как несколько других быстро переместилось к лесу. Это были люди! Мы поспешили возможно теснее прижаться к рифу; к этому времени ветер ослаб настолько, что, казалось, плот вот-вот окажется с подветренной стороны острова. Было видно, как люди на берегу спустили на воду пирогу и двое гребцов повели ее вдоль подводной гряды с внутренней стороны. Потом они повернули и вышли сквозь расщелину прямо к нам, взлетая вверх на высоких гребнях.
Итак, в гряде имелся проход — наша единственная надежда! Теперь уже вся деревня открылась нашему взору, окруженная пальмовым лесом. Длинные тени от деревьев говорили о быстром приближении ночи.
Но вот гребцы уже приветственно машут нам, мы машем в ответ, и они налегают на вёсла. Это была настоящая полинезийская пирога с противовесом, и мы видели обращенные к нам коричневые лица двух гребцов. Как-то мы еще объяснимся! Я был единственным из экипажа, знавшим несколько слов на маркизском диалекте — плод пребывания на Фату-Хиве, — но ведь житель Скандинавии весьма ограничен в воз-можностях практиковаться в полинезийскбм языке.
Можете представить себе поэтому наше облегчение, когда один из туземцев, выпрыгнув из приставшей к плоту пироги, протянул нам с сияющим лицом свою коричневую лапу и крикнул по-английски:
— Гуд найт!
— Гуд найт, -- ответил я, слегка опешив. — Ду ю спик инглиш?
Туземец снова заулыбался и кивнул:
— Гуд найт, гуд найт.
Этим и исчерпывались все его познания в области иностранных языков, -- однако этого было достаточно, чтобы вознести нашего нового знакомца на недосягаемую высоту в глазах его более скромного приятеля, который держался в сторонке и только восхищенно улыбался, глядя на своего просвещенного друга.
— Ангатау? — спросил я, указывая на остров.
— Х’ангатау, — последовал, утвердительный ответ.
Эрик гордо кивнул головой, — он оказался прав, безошибочно определив по солнцу наше местоположение.
Я решился испытать свои силы:
— Маимаи хее июта.
Со времени пребывания на Фату-Хиве я запомнил, что это означает нечто вроде: «Хотеть идти на берег».
Оба туземца вскинули руки в сторону невидимого прохода, и мы повернули руль, решив попытать счастья.
В тот же момент со стороны острова подул умеренный ветерок; над лагуной нависло небольшое дождевое облако. Ветер грозил оттиснуть нас в сторону от рифа, и мы обнаружили, что «Кон-Тики» поворачивается на слишком малый угол, чтобы выйти к проходу. Немедленно за борт пошел якорь, но он не достиг дна. Надо было хвататься за вёсла и грести не откладывая, пока ветер не разгулялся. Мы спустили парус и вооружились каждый своим веслом. Я предложил по веслу и туземцам, которые стояли, наслаждаясь только что полученными сигаретами. Однако они энергично затрясли головой и с удивленным видом стали снова указывать в сторону прохода. Я по-вторил знак, что нам надо всем грести, и произнес раздельно: «Хотеть — идти — на — берег!». Тогда наш просвещенный знакомец нагнулся и завертел в воздухе правой рукой, произнося при этом:
— Бррррррррр!..
Было совершенно ясно, что он предлагал нам запустить мотор. Наши друзья решили, что находятся на борту своеобразного глубоко сидящего моторного судна. Пришлось провести их на корму и дать убедиться на ощупь, что наше судно не имеет ни корпуса, ни винта. Побросав от изумления сигареты, они поспешили присоединиться к нам, и вот уже с каждой стороны плота сидят по четыре гребца, энергично орудуя веслами. В ту же минуту солнце нырнуло в море за мысом, и ветерок с острова заметно посвежел. Казалось, плот не двигается с места.. Туземцы попрыгали обратно в пирогу и исчезли., Мы отчаянно гребли в сгущающихся сумерках, боясь, что плот вынесет обратно в море.
Остров уже исчез во мраке, как вдруг из-за рифа показались четыре пироги, везя целую кучу полинезийцев. Горячие рукопожатия, угощение сигаретами... С такими опытными мореплавателями на борту нам нечего опасаться, — уж они-то не дадут плоту уйти в море, и сегодня вечером мы ступим наконец на берег!
Мы поспешили впрячь все четыре пироги в плот при помощи длинных канатов, и вот они уже раскинулись веером впереди, словно собачья упряжка. Кнют прыгнул в надувную лодку и тоже занял место среди пирог, в качестве пятой упряжной собаки. Остальные члены экипажа снова вооружились веслами и уселись по краям «Кон-Тики». Начался поединок с восточным ветром
Дул свежий ветер; луна еще не взошла, и было совершенно темно. Всё население деревни столпилось на берегу. Они натаскали хворосту и разожгли большой костер, чтобы осветить нам путь к проходу. Громовой рев прибоя наполнял темноту, словно гул огромного водопада, становясь всё громче и громче.
Мы не видели гребцов, тянувших нас, но зато слышали, как они, не жалея глоток, подбодряют себя воинственными полинезийскими песнями. Кнют старался не отставать, — каждый раз в паузе между полинезийскими куплетами мы слышали его одинокий голос, распевающий «Вперед, отважные». Чтобы обеспечить полный ансамбль, мы на плоту затянули «Том Браунз бэби хэд э пимпл он хиз ноуз» («У бэби Тома Брауна был прыщик на носу»), и под хохот и песни и белые и коричневые наваливались на вёсла.
Настроение было превосходное. Девяносто семь суток. Мы в Полинезии. Сегодня вечером в деревне будет праздник. Туземцы приветствовали нас восторженными криками. Гости на Ангатау появлялись только раз в год, когда из Таити приходила шхуна забрать груз кокосовых орехов. Итак, сегодня вокруг костра на берегу будет весело!
Вот только этот проклятый ветер что-то упрямится. Мы налегали на вёсла так, что все суставы ныли. Нам удавалось удерживать плот на месте, но не больше, — костер не приближался, прибой ревел с одинаковой силой. Мало-помалу песня замерла. Стало тихо. Все были заняты греблей. Костер лежал всё на том же месте, перемещаясь только в вертикальном направлении, когда нас подбрасывало на волнах. Прошло три часа. В девять вечера нас стало понемногу относить в море, — мы уже выдохлись.
Мы ухитрились объяснить туземцам, что нужны еще люди на помощь, но они сообщили нам, в свою очередь, что людей-то хватит, а вот пирог больше нет, весь флот острова состоит из этой четверки.
Тут вынырнул из мрака Кнют. Ему пришла в голову идея: можно подвезти пять-шесть человек с берега на надувной лодке.
Однако эта мысль показалась нам слишком рискованной, — ведь он не знал фарватера и ни за что не отыскал бы проход в такой темени. Кнют предложил взять с собой предводителя туземцев, чтобы он показал дорогу. Мне этот вариант не очень понравился, так как туземец никогда в жизни не преодолевал опасного извилистого прохода на резиновой лодке. Тем не менее я попросил Кнюта привезти предводителя, чтобы мы могли обсудить с ним положение. Было ясно, что нам уже не под силу устоять против сноса.