Спустя несколько минут мы бросили якорь; он зацепился за дно, и «Кон-Тики» развернулся кормой в сторону прибоя. Так мы продержались несколько драгоценных минут, пока Торстейн отчаянно барабанил ключом, переговариваясь с Раротонгой. Оглушительно ревел прибой, плот то и дело подбрасывало на волнах. Весь экипаж был занят приготовлениями; наконец Торстейну удалось передать свое сообщение. Он сообщил, что нас несет на риф Рароиа, и попросил Раротонгу слушать на той же волне через каждый час; если мы не появимся в эфире в течение ближайших тридцати шести часов, то просьба известить норвежское посольство в Вашингтоне. Последние слова Торстейна были: «О. К. 50 yards left. Here we go. Goodbye». (Вас понял. Осталось 50 ярдов. Начинается! До свиданья».) Затем он убрал станцию, Кнют спрятал бумаги, и оба поспешили присоединиться к остальным, — якорь заметно поддавался.
Волны вздымались всё круче, разделенные глубокими ложбинами; плот качался вверх-вниз, вверх-вниз, с каждым разом взлетая выше и выше.
Снова последовала команда: «Держаться крепче, не думать о грузе, держаться крепче самим!»
Мы настолько приблизились к рифу, что слышали уже не ровный гул прибоя, а оглушительный грохот волн, разбивавшихся поочередно о коралловые зубцы в непосредственной близости от нас.
Все стояли наготове; каждый ухватился за приглянувшийся ему трос. Один лишь Эрик заполз в последнюю минуту в хижину, так как позабыл выполнить последний пункт программы — обуться!
На корме не было никого, — ей предстояло принять на себя первый удар. Прочные ванты, соединявшие верхушку мачты с кормой, тоже не вызывали у нас особенного доверия, так как в случае падения мачты они оказались бы свисающими за борт над рифом. Герман, Бенгт и Торстейн забрались на ящики у передней стены хижины. Там Герман ухватился за растяжку, привязанную к коньку крыши, а остальные двое уцепились за фалы, которые были теперь наглухо закреплены на мачте. Мы с Кнютом избрали штаг, ведущий к носу, рассчитав, что если мачту и хижину снесет на борт, штаг всё равно ляжет на плоту, так как волны идут с носа.
Убедившись, что плот захвачен волнами, мы обрубили якорный канат. Тут же с моря налетел огромный вал, и «Кон-Тики» взмыл вверх. Настал великий момент, — оседлав гребень, мы неслись с головокружительной скоростью; плот под нами трещал по всем швам. Сумасшедшая гонка заставила кровь бурлить в жилах. Стремясь дать выход своим чувствам, я не придумал ничего лучшего, как взмахнуть рукой и изо всех сил завопить «ура!» В первый момент мои друзья явно решили, что я сошел с ума, но тут же сочувственно осклабились. Мы лихо мчались вперед и были уверены, что «Кон-Тики» с честью выдержит свое боевое крещение.
Однако наш победный восторг быстро иссяк. Позади нас вздыбилась громадная зеленая стекловидная гора, которая обрушилась на плот в тот самый момент, как он скатился с гребня. Я ощутил сильнейший толчок и погрузился в пучину воды. Напор волны был настолько силен, что приходилось напрягать каждый мускул, думая лишь об одном — надо удержаться! Казалось, руки, ноги — не выдержат; мозг готов был уже сдаться. Но тут напор водяной лавины ослаб, и я ощутил облегчение во всем теле. Вал пронесся дальше с оглушительным ревом; я увидел рядом с собой сжавшегося в комочек Кнюта. Гигантский бурун казался сзади плоским и серым, — вот он перевалил через хижину, и мы увидели наших друзей, распластавшихся на ее крыше.
Плот по-прежнему благополучно держался на воде.
Я поспешил перехватиться получше и весь обвился вокруг штага. Кнют отпустил штаг и прыгнул к тройке на ящиках: там хижина принимала на себя часть напора воды. Я услышал успокаивающие возгласы сзади, но в ту же минуту над носом плота поднялась новая водяная гора. Выкрикнув предупреждение, я постарался сжаться и сделаться возможно меньше. В следующую секунду «Кон-Тики» снова был поглощен бушующим морем. Океан обрушил всю свою мощь на маленьких, слабых людишек. Вслед за вторым валом через нас прокатился третий.
И тут я услышал торжествующий возглас Кнюта, — он висел теперь на веревочном трапе:
— Смотрите, плот не поддается!
В самом деле, первые три удара смогли только слегка наклонить мачту и хижину. Мы снова ощутили превосходство над стихиями, былое воодушевление возродилось.
Но тут я увидел следующий вал — он был куда выше всех предыдущих. Прокричав предостережение товарищам, я поспешил как можно выше вскарабкаться вверх по штагу и застыл там, сросшись с тросом. Водяная волна буквально поглотила меня. Мои друзья говорили потом, что она была высотой метров в восемь, причем от того места, где я исчез в воде, до бурлящего гребня было не менее пяти метров. В следующий момент волна навалилась на них, и каждый мог думать лишь об одном — держаться, держаться, держаться во что бы то ни стало!
Очевидно, мы как раз в это время наскочили на риф. Я сам ощутил только, как разом ослаб штаг, дергаясь от сильных рывков. Откуда шли толчки, сверху или снизу, я не мог разобрать.
Борьба с волной длилась всего несколько секунд, но, чтобы устоять в этой борьбе, требовалось напряжение, непосильное для человека. Однако в хрупкой машине, именуемой человеческим организмом, заключена не только мышечная сила. Я твердо решил, что если мне суждено погибнуть, то я погибну именно в этом положении, обвязавшись узлом вокруг штага. Грохочущий вал прокатился дальше — и открылось страшное зрелище. «Кон-Тики» мгновенно преобразился. Судна, к которому мы успели привыкнуть на протяжении недель и месяцев, — этого судна не существовало, за несколько секунд наш уютный мирок был превращен в жалкую развалину.
Я видел только одного человека, — он лежал перегнувшись через конек крыши, лицом вниз и раскинув руки в стороны. Хижина была сплющена по направлению к заднему правому углу плота, словно карточный домик. Безжизненная фигура оказалась Германом. Вал с ревом катился дальше по рифу, но на плоту никого больше не было видно. Правая мачта переломилась, словно спичка, и ее верхняя половина при падении пробила крышу хижины; снасти повисли над правым бортом. Колоду с уключиной на корме развернуло боком, кормовая поперечина была переломана, весло разбито вдребезги. Толстые сосновые доски носового бортика под напором гигантского вала оказались не прочнее фанеры; палубу на носу сорвало и набросило вместе с ящиками, бидонами, брезентом и другим грузом на переднюю стену хижины. Общее впечатление полного хаоса усугублялось видом торчавших отовсюду обломков бамбука и обрывков троса.
Я весь похолодел от страха. Что из того, что я удержался! Стоило потерять здесь, на финише, хотя бы одного человека, и моя собственная судьба теряла всякое значение. А между тем я видел пока что только одного из моих товарищей... В тy же минуту из-за края плота показалась скорченная фигура Торстейна. Цепляясь, словно обезьяна, за ванты, он ухитрился взобраться на брёвна и оттуда перелез на хаотическое нагромождение перед хижиной. Вот и Герман слегка повернул голову и изобразил ободряющую улыбку, оставаясь лежать неподвижно на месте. Я громко окликнул остальных и услышал успокоительный ответ Бенгта, — все на борту! Они лежали держась за снасти, позади баррикады из бамбуковых цыновок, которая когда-то была палубой.
Всё это произошло в течение немногих секунд, пока отхлынувшая волна тащила «Кон-Тики» обратно, в сторону от клокочущих бурунов — и навстречу новой волне. Еще один, последний предупреждающий выкрик, и я опять думаю только о том, как удержаться в этой грохочущей стремнине в течение нескольких бесконечно длинных секунд.
Нет, больше я не могу. Я увидел, как концы бревен бьются о край крутого уступа в рифе и не могут преодолеть его. Нас опять потащило назад. Я оглянулся на тех двоих на крыше, но они ужё не улыбались. Из-за бамбуковой баррикады донесся чей-то бесстрастный голос:
— Так не пойдет!
Я и сам ощутил безнадежность нашего положения. Макушка мачты всё больше склонялась над правым бортом, и я висел над водой на ослабевшем тросе. Новая волна. Когда она схлынула, меня охватила такая апатия, что я мог думать только о том, как бы забраться на брёвна и укрыться за баррикадой. Отхлынувшая волна обнажила риф, и тут я в первый раз увидел под нами его голые розовые выступы. Торстейн стоял согнувшись на омытых водой красных кораллах и держался за свисавший с мачты конец, — волна смыла его с крыши. Кнют как раз приготовился прыгнуть на корму. Я прорычал им команду держаться на плоту, и Торстейн вскочил, как кошка, на брёвна.
Еще две или три волны, но уже слабее предыдущих, навалились на плот; помню очень смутно, как я опускался всё ниже и ниже к красному рифу, на который понемногу взбирался наш плот. Но вот нас омывают уже не валы, а лишь клочья соленой пены; мне удалось вылезти на плот, после чего мы все стали карабкаться в сторону кормы, — она уже зацепилась на кораллах. В тот же миг Кнют присел и прыгнул на риф, держась одной рукой за трос, который лежал у нас наготове. Покуда море собирало силы для нового штурма, он успел пробежать метров тридцать в воде по верхней, плоской части рифа и остановился там, недосягаемый для следующего вала, который дошел до него лишь клочьями пены и сбежал обратно широким потоком.
Тут только показался из хижины Эрик — обутый. Будь мы все вместе с ним, мы отделались бы куда легче. Поскольку хижину не снесло за борт, а только положило на бок под парусиной, Эрик мог спокойно лежать среди груза, слушая грохот бурунов и наблюдая, как прогибаются бамбуковые стены. Бенгт получил легкое сотрясение мозга, когда на него свалилась мачта, но оказался еще в состоянии заползти в хижину к Эрику. Если бы мы только знали, что бамбуковое плетение, тросы и брёвна будут так крепко держаться друг за друга...
Эрик, приготовившись, стоял на корме, и когда волна отхлынула, он тоже выскочил на риф. За ним настал черед Германа, Бенгта. С каждой волной плот забирался всё выше на коралловый барьер, и когда очередь дошла до нас с Торстейном, «Кон-Тики» уже настолько далеко затащило на риф, что не было никакого смысла покидать его. Мы за