Поев и как следует отдохнув, мы занялись разбором отсыревшего радиооборудования. Торстейну и Кнюту нужно было спешить появиться в эфире прежде, чем радиолюбитель из Раротонги передаст всему свету печальную весть о нашей кончине.
Большая часть аппаратуры уже лежала на берегу. Бенгт отправился на риф, где еще купался в воде какой-то ящик. Мы видели, как он высоко подпрыгнул в воздух, дотронувшись до крышки, — значит, ящик и в самом деле принадлежит к комплекту радиостанции! Радисты занялись сборкой и разборкой своей аппаратуры, а мы тем временем разбили лагерь.
Притащив с рифа тяжелый промокший парус, мы растянули его в виде крыши между двумя пальмами с подветренной стороны острова на краю обращенной к лагуне поляны. Волны выкинули на берег бамбуковые жерди с плота; из них мы сделали колья. Стены нашего импровизированного жилья образовал густой кустарник, насыщавший воздух чудесным ароматом своих цветов; вход был обращен к лагуне. Мы чувствовали себя превосходно. С шутками и смехом настелили себе постель из зеленых пальмовых листьев, предварительно очистив площадку от торчавших веток коралла. Еще до наступления ночи у нас было готово очень уютное гнездышко, на потолке которого виднелась большая бородатая физиономия доброго старого Кон-Тики. Он уже не выгибал грудь под напором восточного ветра, а лежал неподвижно на спине, вперив взор в звездное небо над Полинезией.
Кругом на кустах висели мокрые флаги и спальные мешки; весь песок был усеян разложенным для просушки имуществом членов экипажа. Еще денек, и всё отлично просушится, радистам тоже пришлось сдаться в ожидании следующего дня, чтобы дать солнышку как следует прогреть внутренности аппаратуры. Стащив с кустов спальные мешки;, мы улеглись спать, оживленно споря, чей мешок суше. Победителем вышел Бенгт: его мешок не хлюпал, когда владелец поворачивался с боку на бок.
Проснувшись наутро с восходом солнца, мы обнаружили, что потолок прогнулся под тяжестью кристально чистой дождевой воды. Бенгт аккуратно собрал ее и отправился к берегу. Там он принялся строить запруды и вылавливать причудливых рыб для нашего завтрака.
Герман жаловался в это утро на боли в спине и затылке — напоминание о приключении в Лиме, а Эрик вдруг обрел свой забытый ревматизм. Вообще-то мы отделались удивительно благополучно: за всё время плавания только несколько ушибов и царапин, если не считать Бенгта, который получил легкое сотрясение мозга, когда его ударило по черепу обломком мачты. Сам я, правда, являл собой довольно оригинальное зрелище, весь разукрашенный синяками — следами моего объятия со штагом.
Как бы то ни было, состояние здоровья не помешало никому искупаться перед завтраком в прозрачной лагуне. Дальше от берега переваливший через наш островок пассат покрывал ее поверхность темной рябью; чуть виднелись голубые островки вдоль восточной части рифа. А на самом берегу пассат с тихим шелестом трепал смотрящиеся в зеркальную гладь пальмовые кроны. Горько-соленая вода была такой чистой, что мы невольно поджимали ноги, стараясь не задеть кораллы и ярких рыб, хотя они и находились на глубине трех метров под нами. Мы с наслаждением плескались над сказочным подводным миром. Прохладная вода приятно освежала, сверху пригревал просушенный солнцем воздух... Однако надо было спешить на берег: Раротонга ждала нашего появления в эфире.
Катушки и другие радиочасти были разложены на коралловых плитах под тропическим солнцем; Кнют и Торсгейн без устали что-то мастерили. По мере того как дело шло к вечеру, мы всё больше волновались. Скоро все остальные дела были заброшены, и мы сгрудились вокруг радистов, стараясь хоть чем-нибудь помочь им. Необходимо было наладить передатчик до десяти вечера, когда истекали условленные тридцать шесть часов, после которых наш корреспондент в Раротонге начнет вызывать спасательную экспедицию. Но вот день подошел к концу, зашло солнце. Только бы раротонгский радист набрался терпения... Семь часов, восемь, девять... Наше волнение достигло предела. Передатчик не подавал никаких признаков жизни, но приемник типа NC-173 ожил, и мы могли уловить слабую музыку в нижней части шкалы. Любительский диапазон молчал. Медленно, но верно оживала остальная часть шкалы, — возможно, какая-то из катушек не успела еще окончательно просохнуть. Передатчик был попрежнему нем, как рыба; злые искры свидетельствовали о наличии замыканий в схеме.
Оставалось меньше часа. Отчаявшись наладить основной передатчик, мы снова — в который раз! — взялись за портативную военную рацию, в надежде, что она наконец просохла. Батареи были испорчены все до одной, и мы получали ток от маленького ручного генератора. Вертеть его было тяжеловато, и мы четверо, игравшие роль вспомогательной рабочей силы, то и дело сменялись у этой шарманки.
Тридцать шестой час подходил к концу. Помню, как кто-то шёпотом подсчитывал остающиеся минуты — семь, пять... Потом уже никто и не хотел смотреть на часы. Передатчик как будто воды в рот набрал, но приемник шипел и потрескивал всё ближе к нужной волне. Вот ожила и частота нашего приятеля на Раротонге, и мы разобрали, что он полным ходом переговаривается с радиостанцией на Таити. Громче, громче... уже можно уловить отдельные слова:
— ...ни одного самолета по эту сторону долготы Самоа. Я совершенно уверен...
Но тут опять всё стихло. Напряжение нашей шестерки достигло максимума. Что там происходит? Неужели уже высылают самолеты и спасательные отряды?
Радисты лихорадочно трудились. Пот катил с них градом, не меньше, чем с нас, «шарманщиков». Наконец в антенну передатчика пошел ток, и Торстейн торжествующе указал нам на стрелку прибора, — она медленно ползла вверх, когда он нажимал на ключ. Наконец-то!
Мы крутили как сумасшедшие; Торстейн вызывал Раротонгу. Не отвечает. Еще раз. Передатчик ожил, но Раротонга нас не слышала! Мы стали взывать к Галу и Фрэнку в Лос-Анжелосе, затем к военно-морскому училищу в Лиме, — бесполезно.
Тогда Торстейн стал давать CQ, — иначе говоря, он обращался ко всем радиостанциям, которые слушали в этот момент на нашей волне.
Это помогло. Эфир не спеша пропищал нам что-то в ответ. Мы поспешили откликнуться. И снова неторопливый ответ:
— Меня зовут Пауль, живу в Колорадо, как звать тебя, где живешь?
Значит, нас услышал радиолюбитель. Мы снова завертели мотор, и Торстейн передал:
— Здесь «Кон-Тики», мы высадились на необитаемом острове в Тихом океане.
Пауль не поверил ни единому слову. Он подумав, что какой-нибудь коротковолновик с соседней улицы решил подшутить над ним, и не стал даже отвечать. Мы рвали на себе волосы от отчаяния: сидим под пальмами ночью на заброшенном островке, а нам даже верить не хотят!
Торстейн не сдавался, — он снова схватился за ключ и стал без конца слать в эфир: «Всё в порядке», «Всё в порядке», «Всё в порядке». Надо же было как-то дать знать, чтобы остановили спасательные мероприятия.
Вдруг слабый писк в приемнике:
— Чего же ты расшумелся, раз всё в порядке?
И снова полная тишина.
Бессильные что-либо предпринять, мы готовы были биться головами о пальмы, пока не свалятся все орехи. Один бог знает, что бы мы выдумали, — если бы нас вдруг не услышали сразу и Раротонга и старый добрый Гал. Гал уверял, что прослезился от радости, услышав знакомые позывные LI2B. Немедленно был дан отбой тревоге; мы снова остались в одиночестве на своем островке и повалились в изнеможении на ложе из пальмовых листьев.
На следующий день мы решили ничего не предпринимать, — просто наслаждаться жизнью. Кто купался, кто рыбачил или охотился на удивительных обитателей рифа, а наиболее энергичные занялись благоустройством жилища. На мысе, обращенном в сторону разбитого плота, мы вырыли на опушке ямку, выстлали ее листьями и посадили проросший орех из Перу. Тут же рядом выложили из кораллов пирамиду, указывавшую на то место, где лежал на рифах «Кон-Тики».
В течение ночи плот подвинуло еще дальше за барьер, и теперь он застрял между коралловыми глыбами, окруженный лишь небольшими солеными лужицами.
Эрик и Герман прожарились как следует в горячем песке и чувствовали себя отлично. Они решили отправиться на юг вдоль рифа и попытаться попасть на большой остров. Я предупредил их, чтобы они остерегались не столько акул, сколько мурен,[49]и они захватили с собой длинные ножи. Обитательница прибрежных вод Полинезии, мурена вооружена длинными ядовитыми зубами и способна перекусить ногу человеку. Она нападает молниеносно, и туземцы, отваживающиеся вступать в единоборство с акулой, боятся мурены больше всего на свете.
Большую часть пути по рифу Эрик с Германом прошли вброд, но кое-где им приходилось переплывать глубокие промоины. Они благополучно добрались до большого острова. Он весь порос пальмовым лесом и вытянулся в южном направлении под прикрытием рифа.
Наши разведчики дошли до южной оконечности и увидели, что коралловая гряда простирается еще дальше, в сторону других островов. На рифе лежали остатки большого четырехмачтового испанского парусника. Судно раскололось на две части, и кораллы вокруг него были усеяны ржавыми рельсами, которые так и не дошли до места назначения. Эрик с Германом вернулись обратно по другой стороне острова, но не обнаружили никакого следа людей.
Возвращаясь по рифу, они то и дело вспугивали экзотических рыб, решив поймать одну из них, они вдруг обнаружили, что окружены сразу восемью муренами, и поспешили вскочить на большую коралловую глыбу. Мурены медленно кружили около них — скользкие змеевидные бестии в черную и зеленую крапинку, толщиной в ногу, с маленькой головой, злыми змеиными глазками и острейшими зубами в дюйм длиной. Наши друзья пустили в ход ножи и ухитрились отрубить голову одной мурене и ранить другую. Запах крови моментально привлек целую стаю молодых голубых акул, — они набросились на искалеченных мурен, а двое охотников тем временем ускользнули.