Проснувшись на следующее утро, мы обнаружили, что они уже успели расставить в ряд шесть кокосовых орехов для питья и теперь жарят рыбу на завтрак.
Риф ревел в этот день грознее обычного, ветер усиливался, и брызги от прибоя взлетали высоко в воздух позади останков «Кон- Тики».
— Сегодня «Тики» придет в лагуну, — сказал вождь, указывая на плот. — Начинается прилив.
Часов около одиннадцати вода бурным потоком устремилась мимо нас, заполняя лагуну, словно большой таз, и забираясь всё выше и выше на берег. Нарастающая приливная волна почти совершенно скрыла риф. Мощные потоки по обе стороны острова легко переносили большие коралловые глыбы, размывая одни песчаные отмели и намывая другие. На гребнях волн качались обломки с нашего судна, а затем и сам «Кон-Тики» начал понемногу шевелиться. Мы поспешили оттащить наше имущество подальше от берега. Только самые высокие макушки рифа торчали еще из воды; песчаный бережок по окружности нашего плоского, как блин, островка совершенно исчез под волнами, которые уже начали захлестывать траву под пальмами. Это было жуткое зрелище, — казалось, весь океан стронулся с места и идет на нас. «Кон-Тики» развернулся на 180° и закачался на воде, но вскоре опять застрял среди коралловых глыб.
Полинезийцы бросились в воду. То вплавь, то вброд, переходя с отмели на отмель, они добрались до плота. Кнют и Эрик последовали за ними. На плоту лежал приготовленный заранее канат, и когда «Кон-Тики» сшиб последнюю глыбу и отцепился от рифа, полинезийцы соскочили с бревен и попытались удержать плот на месте. Они не знали «Кон-Тики», не знали присущего ему неудержимого стремления пробиваться на запад, и беспомощно потащились за ним на буксире. А «Кон-Тики» набрал скорость, пересек весь риф и вошел в лагуну. Здесь он остановился в раздумье — что предпринять далее. Прежде чем он успел двинуться по направлению к выходу из лагуны, туземцы обмотали канат вокруг пальмы на острове. И вот «Кон-Тики» замер в лагуне, связанный по рукам и ногам. Наш вездеход сам одолел баррикаду и пробрался во внутренний залив Рароиа.
Подбадривая друг друга воинственными куплетами с зажигательным припевом «ке-ке-те-ху ру-ху ру», мы дружно вытянули «Кон-Тики» на берег его тезки. Прилив остановился только тогда, когда мы уже решили, что весь остров погрузится в воду. В тот день прилив поднялся на четыре фута выше обычного.
Ветер нагнал сильное волнение в лагуне, и мы не могли нагрузить много на утлые пироги, которые то и дело черпали воду. Туземцы заспешили домой, захватив с собой Бенгта и Германа, которые должны были осмотреть мальчика, лежавшего при смерти в деревне, у парнишки образовался гнойник на голове, а у нас имелся пенициллин.
Весь следующий день мы просидели на острове Кон-Тики вчетвером. Восточный ветер разгулялся настолько, что туземцы не могли перебраться через лагуну, где их на каждом шагу подстерегали острые зубцы кораллов и отмели. Прилив был в разгаре, и в заливе ходили высокие волны.
Еще день спустя ветер стих. Мы исследовали днище «Кон-Тики» и установили, что брёвна целы, хотя риф и снял с них стружку толщиной в дюйм-два. Канаты, так глубоко въелись в дерево, что только в четырех местах оказались перерезанными острыми кораллами. Мы принялись наводить порядок на борту: поправили хижину, починили мачту, — и наше гордое судно обрело более достойный вид.
Несколько позже показались знакомые паруса, — туземцы прибыли забрать нас и остаток груза. Герман и Бенгт рассказали, что в деревне идут большие приготовления к предстоящему торжеству и что мы, приплыв туда, должны оставаться в пирогах, пока сам вождь не подаст нам особый знак.
Подгоняемые свежим бризом, мы быстро одолели десятикилометровое расстояние до обитаемой земли. Не без печали смотрели мы на прощальные поклоны пальмовых крон на острове Кон-Тики, который быстро затерялся вдали среди бесчисленных коралловых атоллов вдоль восточной части рифа. А впереди показывались всё новые большие острова. Вдоль побережья одного из них протянулся мол, а между пальмами раскинулся целый поселок.
Однако мы не видели ни одной живой души. Поселок, казалось, совершенно вымер. Что-то они затеяли? На самом берегу, за молом из коралловых глыб, показались две одинокие длинные фигуры,—одна худая, другая толстая, как бочка. Лодки доставили нас прямо к ним; мы поздоровались. Это был вождь Тека и его заместитель Тупухоэ, чья дружелюбная улыбка моментально покорила наши сердца. Тека являл собой пример мудрого государственного деятеля и дипломата, Тупухоэ же был настоящее дитя природы, полный жизненной силы, на редкость энергичный и веселый. Его мощная фигура и величественная осанка полностью соответствовали нашим представлениям о настоящем полинезийском вожде. Собственно, он и был вождем острова, а Тека мало-помалу выдвинулся на первое место благодаря тому, что говорил по-французски и умел считать и писать,— это гарантировало деревню от обсчетов, когда с Таити приходила шхуна за копрой.
Тека объяснил, что мы должны отправиться строем к деревенскому дому собраний. Выстроившись должным образом на берегу, мы торжественным маршем зашагали в деревню, — впереди Герман с привязанным к гарпунному древку флагом, за ним я в сопровождении обоих вождей.
Торговля с Таити наложила свой отпечаток на весь вид деревни: шхуна доставляла на остров доски и гофрированную жесть. Таким образом, наряду с хижинами, выстроенными в старом живописном стиле из корявых ветвей и пальмовых листьев, мы увидели нечто вроде маленьких тропических бунгало.[54]Между пальмами в стороне стояла большая дощатая постройка — дом собраний, где предстояло поселиться нашей шестерке. С флагом в руках мы вошли через маленькую заднюю дверь и вышли наружу на широкую лестницу перед фасадом. Здесь на площадке перед домом собралось всё население деревни — мужчины и женщины, дети и старики. На всех лицах была написана глубокая серьезность, даже наши веселые приятели с острова Кон-Тики не подавали виду, что узнают нас.
Но вот мы выстроились на лестнице, и туземцы дружно грянули... «Марсельезу»! Слова знал только вождь, он же был запевалой, но в общем исполнение прошло гладко, если не считать, что некоторые старухи фальшивили на высоких нотах. Чувствовалось, что туземцы немало потрудились, разучивая французский гимн! Затем были подняты французский и норвежский флаги. На этом официальная часть закончилась, и вождь Тека отошел в сторону, — настал черед толстого Тупухоэ выступить в роли церемониймейстера. По его знаку толпа запела снова; на этот, раз дело пошло куда более гладко, потому что и музыка и слова были национальные. Да и кто может поспорить с полинезийцами в исполнении их собственной хюла! При всей Своей простоте мелодия оказалась такой захватывающей, что мы как завороженные слушали ее под аккомпанемент океанского прибоя. Несколько запевал вели постоянно варьирующую мелодию, то и дело поддерживаемые всем хором. Слова песни повторялись: «Здравствуй, Теки Тераи Матеата вместе с твоими людьми, что прибыли через океан на паэ-паэ к нам на Рароиа, здравствуйте, пусть ваше пребывание среди нас продлится, и пусть у нас будут одни и те же воспоминания, чтобы мы всегда были вместе, даже когда вы уедете в дальние страны. Добрый день».
Мы уговорили их повторить эту песню, и чем дальше, тем живее и непринужденнее чувствовали себя наши новые друзья. Тупухоэ попросил меня рассказать о том, что волновало всех жителей поселка, — почему мы пересекли океан на паэ-паэ. Тека взялся переводить мою речь с французского.
Моя аудитория, хотя и не получившая образования, оказалась в высшей степени интеллигентной. Я рассказал, что мне пришлось уже побывать среди их соплеменников на тихоокеанских островах и что там я услышал об их первом вожде Тики, который привез на острова их предков из таинственной страны, лежащей неизвестно где. Но, оказалось, продолжал я, что в далекой стране, называемой Перу, когда-то давно правил великий вождь по имени Тики. Народ называл его Кон-Тики, или Солнце-Тики, потому что он сам называл себя сыном солнца. В конце концов Тики покинул свою родину на больших паэ-паэ,—потому мы и решили, что это тот самый Тики, который приплыл на эти острова. А поскольку никто не хотел верить, что паэ-паэ в состоянии пересечь океан, мы сами отправились в путь из Перу на паэ-паэ; и теперь мы здесь — значит, это всё-таки возможно!
Тека закончил перевод, и в ту же секунду вперед выскочил Тупухоэ — взволнованный и разгоряченный, словно в экстазе. Он горячо говорил что-то по-полинезийски, размахивая руками, указывал в сторону неба и на нас, постоянно повторяя имя Тики. Я ничего не понимал из его скороговорки, но собравшиеся жадно глотали каждое слово и были явно захвачены его красноречием. Зато Тека слегка растерялся, когда дело дошло до перевода.
Тупухоэ сказал, что его отец и дед и родители, деда рассказывали о Тики, как о своем первом вожде, который живет теперь на небе. Но потом пришли белые и заявили, что предания предков ложь, Тики, мол, никогда не существовал. Его нет на небе, потому что на небе живет Иегова. Тики — языческий бог, в него верить больше нельзя. Но вот сегодня приплыли к нам через океан шестеро белых — первые белые, которые признали, что предки говорили правду, что Тики жил, что он существовал на самом деле, а потом умер и попал на небо.
Мысль о том, что мы уничтожили все плоды работы миссионеров, привела меня в ужас, и я поспешил выступить вперед и сообщить, что Тики, конечно, существовал, в этом нет никакого сомнения, а потом умер, но где он находится сегодня — на небе или в аду, это знает один Иегова, потому что он живет на небе, а Тики был обыкновенным смертным, хотя и большим вождем, — как Тека и Тупухоэ, возможно даже — еще больше.
Мое выступление было встречено с радостью и удовлетворением; одобрительные кивки и бормотание свидетельствовали о том, что мои слова пали на благодарную почву. Тики существовал когда-то, — это самое главное. Если он оказался в аду — тем хуже для него, но в таком случае, заключил Тупухоэ, тем больше шансов для его потомков вновь свидеться с ним!