Один из первых вопросов, что я задал ему — правда ли то, что его похитили, и ответ был отрицательный.
— Нет, меня не похищали, — сказал он. — Но правда то, что за мной постоянно следят и иногда мне кажется, что даже отслеживают мои мысли, но не думаю, что это похоже на похищение, хотя американцы не позволяют мне вернуться на Санто-Доминго, как я этого хочу.
— Не думаете ли, что ваше присутствие там лишь все усложнит? — поинтересовался я.
В ответ он грустно улыбнулся.
— А что, можно усложнить еще больше? По-моему, дальше уже некуда. Все, что там происходит, давно уже вышло из-под контроля, и никто не в состоянии справиться с этим. Те, кто хотят моего возвращения, забаррикадировались в своей части города и готовы биться за нее до последней капли крови. Американские войска, поддерживаемые силами ООН, расположились посредине, а солдаты этого Правительства, что поставил у власти Имберт при поддержке все тех же янки, контролируют остальное. Все вокруг — это лишь смерть, убийства, насилие и хаос. В Санто-Доминго ничто уже не усложнит ситуацию больше, чем есть. Ни тем более мое присутствие.
— Но, сами-то вы как полагаете, нужно ваше присутствие там? — спросил я. — Думаете, что Кааманьо, Аристи и те, кто борются за возвращение Конституции, не смогут справиться сами?
— Уверен, что смогут, — добавил он. — Я думаю, что их вполне достаточно, и номинально я передал власть полковнику Кааманьо. Сейчас он президент, а я лишь обычный гражданин. Самое большое мое желание на данный момент — это никогда не возвращаться туда, больше не иметь ничего общего с политикой и со всеми горестями, что несу с собой.
— И вас совсем не волнует, что вот так убрали, можно сказать, задвинули в угол, когда на самом деле вас любила вся страна?
— Самое важное, — ответил он, — это смотреть на жизнь, как подобает мужчине. Всегда оставаться мужчиной — это очень сложно в этом мире. Мужчиной во всех проявлениях.
Подобный ответ мне понравился. Да, понравился, однако было в поведении Боша нечто такое, что вызывало некоторые сомнения, недоверие, словно он был заранее предупрежден, и вид его, и все, что он говорил, придумано, подготовлено к моему приходу. Он не был политиком, и чтобы понять это — достаточно было поговорить с ним немного, не был он и человеком действия, который смог бы руководить страной жесткой рукой, не брезговал бы насилием и даже жестокостью. Его место не в президентском кресле, а в каком-нибудь кабинете, за столом, и где бы он писал, писал о вещах нереальных, об утопиях, о демократиях совершенных, которые никогда не удастся воплотить в жизнь. Он всегда оставался интеллектуалом «чистой воды», голова его была заполнена прекрасными идеалами, чудесными проектами во благо своего народа и страны, но… когда он начинал воплощать все это, то неизменно сталкивался со стеной из реалий повседневной жизни, из тщеславия и еще с тысячей проблем, с которыми пытался бороться лишь при помощи собственных знания и силы воли.
Возможно, ему всегда не хватало, что называется «жесткой руки», руки, которая смогла бы все правильно отмерить и реализовать, что он задумал. И поскольку у него не было таких помощников, то он и потерпел поражение во всех своих начинаниях.
Управлять страной — не есть занятие интеллектуалов, и тем более не интеллектуалов «чистой воды». Хуан Бош забыл, что правда всегда находится на стороне тех, кто побеждает. Пользуясь поддержкой своей партии, он, тем не менее, потерял ее, начиная с того момента, когда, в надежде защитить демократию и поддержать мир, позволил военным отправить себя в Сан-Хуан на Пуэрто-Рико.
Это интервью с Хуаном Бош не прояснило для меня многих вещей, но вместе с тем послужило хорошим основанием, чтобы убедить мою газету выдать разрешение на поездку в Доминиканскую Республику. Разрешение-то пришло, но пришло в неудачное время — днем раньше так называемое Правительство Национального Возрождения «генерала» Имберта Барреры, под чьим контролем находился аэропорт, приказало не впускать в страну тех, у кого не было на руках специального пропуска. Это распоряжение, прежде всего, было направлено против иностранных журналистов, и причиной тому послужило то, что именно журналисты «раскопали» как это Правительство избавляется от своих политических оппонентов — а именно выстрелом в затылок и труп в реку. Справедливо опасаясь международного скандала, военные не желали видеть новых корреспондентов и как те суют свой нос в их дела.
Но, несмотря на все это, в один прекрасный майский денек я все же ступил на землю Доминиканской Республики, как раз в тот самый момент, когда там началось большое сражение — сторонники конституции под командованием полковника Кааманьо противостояли мощи вооруженных отрядов янки. Они потеряли часть своих укреплений — так называемый «Верхний Город» — но сохранили за собой «Новый Город», центральную часть в двадцать кварталов, где оказались в окружении. Эта часть города была самая важная, поскольку здесь располагались банки, офисы разнообразных фирм и самые крупные магазины — так что они продолжали удерживать в своих руках сердце страны, где жизнь пульсировала сильнее, чем где бы то ни было. На меня большое впечатление произвело увиденное там: сам бой, трупы на улицах, и тех мальчишек, почти еще детей, кто с оружием в руках, не имея опыта ведения боевых действий, все-таки сдерживали натиск хорошо обученных и натренированных батальонов американцев.
С самого начала, хотя как журналист я должен был сохранять нейтралитет, все мои симпатии были на стороне тех мальчишек, кого вместе со сторонниками конституции считали «левыми», кто жертвовал своими юными жизнями, чтобы законный порядок вернулся в страну.
Глава шестаяВозвращение в Санто-Доминго
Те симпатии, что я испытывал в 1965 году, позже стоили мне многих неприятностей и разочарований и еще это привело к тому, что мне пришлось уйти с работы, уйти из журналистики и оказаться в полном забвении на протяжении долгих трех лет.
Стоило ли этого?
Если уж быть совсем откровенным, то нет. Поскольку все, что происходило в Доминиканской Республике в то самое время, совершенно ничего не стоило, да и не нужно было. Абстрагируясь от мелочей, можно сказать, что все там осталось в том же состоянии, в каком и было, за исключением убитых, которых уж не воскресить, и того, что было разрушено и что не стали восстанавливать.
Но в общем и целом, приобретенный там опыт был весьма интересен, поскольку я смог вблизи наблюдать многие события и общаться с людьми, которые в последствии станут известными и чьи имена войдут в историю.
В то время Санто-Доминго представлял из себя сплошной хаос, настоящее поле битвы, где редкое здание не осталось без следов пуль и разрывов, электрические и телеграфные столбы валялись вдоль и поперек дорог, и никому в голову не приходило поставить их на место.
По улицам бродила разношерстная и неряшливая публика, вооруженная до зубов. В большинстве своем, это были мальчишки моложе двадцати пяти лет, одеты они были во что ни попадя, что больше понравилось, что показалось им похожим на униформу с разнообразными нашивками и значками, которые, по их мнению, придавали им вид военных: то были каски, разные кепи, фуражки или охотничья куртка.
Большинство были вооружены: десятки, сотни экземпляров всякого оружия, начиная от короткоствольного полицейского револьвера и кончая сорока пяти миллиметровым с длинным стволом, что носили, как ковбои, привязав к ноге, не говоря уже о всякого рода винтовках, автоматах, охотничьих ружьях, тяжелых пулеметах и даже коротких ножах, которые я не представляю где бы можно было применить на той войне.
В большинстве своем, глядя на этих ребят, создавалось впечатление, что для них все происходящее — незабываемое приключение, дни, о которых потом будут вспоминать до конца жизни, и будут рассказывать и пересказывать на склоне лет, что благодаря этому они почувствовали себя настоящими мужчинами. Они не оставляли свое оружие ни на секунду, хотя наступило перемирие, и жара стояла такая, что имело смысл не таскать с собой подобную тяжесть, а оставить где-нибудь дома. Но они этого не делали, и никогда бы не сделали, потому что это оружие значило для них все — это была игрушка, какой у них никогда не было, но о которой мечтали всю свою короткую жизнь, и еще это было символом революции, это значило, что они на войне и что они не просто ходят по улицам, а защищают что-то.
Но стоило им оставить это оружие где-нибудь, пусть на мгновение, то сразу же исчезал всякий смысл самим оставаться там, потому что без этого оружия они не знали и не понимали что же, все-таки, защищают. Может быть, они даже защищали именно само оружие, защищали право иметь при себе оружие, с помощью которого можно было бы самим защищаться.
Защищаться от чего?
Может быть, от всей той несправедливости, что пришлось терпеть год за годом, когда в стране была Диктатура, хотя, создавалось впечатление, что большинство так толком и не были уверены и не знали для чего защищались.
В те революционные дни самым интересным местом во всей Республике был отель «Эмбахадор», единственный, наверное, что все еще работал, по этой причине и еще потому, что располагался на некотором удалении от центра города, но он стал прибежищем для журналистов, дипломатов, представителей всяких комиссий по мирному урегулированию политического кризиса в стране и высокопоставленных армейских офицеров. Поэтому все политические решения, связанные с войной или с миром в стране, а также все новости, появлялись на свет в баре отеле, в его ресторане и в номерах.
Эта жизнь, официальная, если можно так сказать, привлекла сюда другую жизнь, более разнообразную и разноцветную, что пришла сюда в поисках денег, свободно гулявших тогда по всей стране — денег иностранцев.
По ночам весь пятый этаж — где по чистой случайности жил и я — превращался в настоящий спектакль, и стоило неожиданно открыть дверь и выйти в коридор, как повсюду начинались таинственные перебежки разнообразной публики, старавшейся укрыться от нескромных взглядов.