Море, оно чистое, и в море труп становится пищей для рыб, дает жизнь тем, кто поддерживал в них самих жизнь, завершая, таким образом, жизненный цикл, именно цикл, потому что они возвращаются в море, где и зародилась жизнь, а не на землю. Даже если так случится, что вся суша уйдет под воду, то океан останется, вечный и неизменный. А если океаны пересохнут, то и суша умрет следом.
И мне хотелось бы, чтобы спустя много, много лет, в один прекрасный вечер и мое тело положили бы в каноэ и позволили бы течениям нести его на Запад, на безмолвном корабле мертвых.
И Таароа будет указывать мне путь.
Глава семнадцатаяКасатка на краю света
Когда мы подняли якорь, начало светать. Жена Агренмейера помахала нам на прощание, стоя на пороге доме. Роберто поднимал паруса, а я помогал ему. Карл занял место у штурвала.
Длина лодки была около десяти метров, но обустроена со всеми удобствами. Карл соорудил довольно просторную кабину, где могли разместиться четыре койки и небольшая кухня. Там был даже душ, что можно справедливо считать верхом комфорта при подобном стечении обстоятельств.
Вначале мы шли курсом на восток, потом повернули на север, обходя остров. А ближе к полудню бросили якорь в одном из каналов, отделявшим два островка Плаза от северо-восточной оконечности острова Санта-Круз.
Вода в канале была прозрачной и спокойной, словно в бассейне, что позволяло рассмотреть дно на глубине метров в десять. Место красивое и живописное, и было бы тихим и спокойным, если бы не колония в тысячу тюлений, все время кричащих и скандаливших, расположившихся на пологом берегу самого крупного из островов.
Я никогда не видел ничего похожего. Там были тюлени всех размеров, начиная от огромных самцов весом в пятьсот килограмм и кончая крохотными, только что народившимися детенышами, которые ползали меж камней, не осмеливаясь нырнуть в воду. Большинство из животных были темного цвета — смесь зеленого и черного — но были и те, кто линял, цвет их шкур стал светло-коричневым.
Мы спустили на воду небольшую шлюпку, чтобы подойти к берегу. И тут же нас окружили пять или шесть тюленей, они приблизились почти вплотную к бортам и высоко поднимали головы над поверхностью воды, стараясь разглядеть, что же мы перевозим на дне лодки. Они громко лаяли и изо всех сил старались привлечь к себе внимание, и создавалось такое впечатление, словно каждое животное было дрессированным и принадлежало какой-то цирковой труппе.
Выбраться из шлюпки оказалось не так-то просто. Там был построен небольшой пирс, но на нем расположились две самки, они спали на солнце и сразу же начали скандалить, когда мы попытались пройти мимо. Глава семейства тоже разозлился, самец длиной метра два, с огромными клыками, в тот момент он находился в воде и, высунув голову, что-то гневно кричал, должно быть требовал, чтобы мы оставили в покое его жен и убирались прочь.
Вскоре я заметил, что весь берег разделен на своего рода «территории», каждая из которых в длину достигала метров пятнадцать, и на каждой такой «территории» царствовал свой самец с собственным гаремом и отпрысками. Каждый такой монарх ревностно следил за нерушимостью границ своих владений и никому не позволял пересекать их не только на суше, но и в воде, около берега, где резвились его самки и детеныши.
Эта колония на островах Плаза, как и те, что я видел раньше, населена разновидностью тюленей, весьма характерной для этого архипелага и самой распространенной, эти колонии настолько многочисленны, что местные жалуются на тюленей, которые рвут им сети. А их многочисленность объясняется тем, что мех этих животных был слишком длинным, кожа грубой и не подходила для изготовления шуб и прочих меховых изделий, и потому их оставили в покое, что нельзя сказать о другой разновидности тюленей, обитающих теперь в очень ограниченном количестве на островах Фернандина и Исабела. Шкура у них мягкая, ворс короткий и мех очень ценился, а потому их преследовали повсюду, так что теперь осталось около четырех тысяч экземпляров и обитают они в самых уединенных и труднодоступных уголках архипелага. И, может быть, в условиях строжайшего запрета на любую охоту на островах им удастся восстановить былую численность.
Думаю, что нет лучшего описания поведения самцов морских слонов и морских львов, их схваток за территорию, за своих самок, чем в книге Рене Жаннель «На пороге Антарктиды».
«…Постоянно пребывая в возбужденном состоянии, „бахá“ или вожак стада — тюлень самец — собравший гарем из избранных самок, не сводит глаз с бродящих вокруг соперников, в свою очередь шпионящих за каждым его движением. При малейшем признаке их приближения, он угрожающе поднимает голову и издает предупреждающий рев. Делая это, он вытягивает голову с открытой пастью и раздувает хобот, что, все вместе, придает ему устрашающий вид. Если же бродяга „холостяк“, да к тому же не крупный, то он благоразумно внемлет предупреждению и удаляется; но если же возраст соперника и его вес кажутся ему самому достаточными аргументами, то он устремляется к „бахá“ и вызывает его на бой. Самец яростно и бесстрашно набрасывается на узурпатора, стремительно кидается вперед по прямой линии с высоко поднятой головой, опираясь на передние конечности, раскачивая из стороны в сторону огромное тело. Оба противника встречаются лицом к лицу, и не так уж редко, что один из них отказывается от поединка и предпочитает ретироваться, но если этого не происходит, то начинается схватка.
Оба соперника поднимают головы так высоко, как получится, и обрушивают друг на друга весь свой вес, стараясь поранить острыми клыками. Большинство ранений случаются в голову или в область шеи, но могут и попасть в глаз или разорвать хобот…
Если же победа достается „бахá“, то он не решается оставить свой гарем и преследует противника несколько метров, потом быстро поворачивает назад и возвращается к своим самкам. Он может считать себя везунчиком, если во время схватки какой-нибудь „холостяк-пройдоха“ не воспользуется суматохой и не уведет с собой одну из самок, тогда он вынужден будет гнаться уже за новым соперником.
После поединка самец возвращается к гарему и сразу же спаривается с самками, покрывает одну за другой всех или почти всех. Чтобы спариться, самец обнимает самку одним из своих ласт, лежа на боку, притягивает ее к себе и овладевает ей, одновременно прикусив ей шею… В гареме самки не сохраняют верность своему „бахá“ и готовы спариться с любым самцом. Некоторые из них обладают довольно воинственным нравом и дерутся между собой подобно самцам, с той лишь разницей, что голову высоко не поднимают. Самки-девственницы выделяются тем, что у них кожа на шее гладкая, без шрамов и ростом они невелики. Очевидно, что никому из самок не удается избежать спаривания, поскольку по пляжам постоянно бродят в большом количестве одинокие самцы…»
На Галапагосах поверженные самцы, старые и у кого уж нет более ни сил, ни решимости начинать схватки за гарем, уходят с пляжей в отдаленные уголки островов Плаза, на скалы, где и доживают свой век в одиночестве, в печали. Они делаются крайне раздражительными и злыми, никому не позволяют приближаться и, когда я попытался сфотографировать одного из них вблизи, то он кинулся ко мне со свирепым рычанием и угрожающим видом.
Рядом с ним лежал большой скелет, по-видимому, умершего на этом месте другого старого самца, а на каждой скале можно было видеть лежащее животное. И хотя высота скал здесь достигала метров тридцать, но Карл заверил меня, что наблюдал, как они ныряли в воду, спрыгивая со своих площадок. Наевшись, старые тюлени возвращались на свои скалы, тащились по каменистым склонам более двух километров, передвигались медленно, с большим трудом.
Грустно было видеть, как огромные животные, весом до полутоны, ползут, хрипя и задыхаясь, к месту своего уединения, где, лежа на камнях, часами смотрят на безграничное море, что было смыслом и основой их жизни, без которого они не могли бы существовать. Находиться в том месте невыносимо, это словно прийти в дом престарелых или на кладбище, где лежат и покойники, и живые.
На тех же самых скалах нашли себе прибежище невообразимое разнообразие морских птиц. Среди прочих разновидностей, благодаря своей многочисленности, выделяется, так называемая, «чайка с ласточкиным хвостом», вид, обитающий исключительно на Галапагосах, и имеющий отличительный признак в виде красных пятен вокруг глаз. Гнездятся они на склонах скал, откладывая яйца прямо на камни, не обустраивая какого-нибудь гнезда. Стоило мне приблизиться к ним, как они сразу же начинали пронзительно пищать, угрожающе широко открыв клюв, и начинали летать, описывая круги над моей головой. Кто-то из птиц даже пытался сесть на меня, так что приходилось отпугивать их, хотя никто из них, как показалось, не хотел причинить мне вреда. Обитали здесь и олуши, и фрегаты, и галапагосские голуби, но не заметил я ни одного альбатроса. Чрезвычайно неровный ландшафт не позволял им найти достаточно длинный участок земли для приземления и взлета.
Почва на островах Плаза вулканического происхождения, кругом произрастают кактусы небольшого размера, что служат пропитанием для сухопутных игуан, обитающих здесь повсюду, и что запросто подходят к незнакомому человеку и едят с рук, точно так же, как у дома Агренмейера, хотя те игуаны привыкли к присутствию человека, а эти нет.
Особенное внимание на островах Плаза привлекает невероятный разноцветный ковер из низкорослого кустарника, сухого и безлиственного, растущего в трещинах застывшей лавы, ветви его расползаются вокруг на площади в пять квадратных метров, приобретая цвет, начиная с красного и кончая фиолетовым, с желтого переходя постепенно к зеленому, а фоном служит насыщенный голубой цвет моря, и если смотреть на острова сверху, то они напоминают красочный гобелен, сотканный капризным художником.
После островов Плаза мы пошли курсом в канал, отделяющий северную часть острова Санта-Круз от островов Балтра или Сеймур. Пройдя около четырех миль, перед нами открылась на острове Санта-Круз большая неглубокая бухта, точнее сказать, даже не бухта, а участок суши, покрытый мангровыми зарослями, сквозь которые внутрь острова уходят тысячи каналов глубиной не больше метра.