— А они? — спросил немец. Шарп пожал плечами.
— Они, — насмешливо произнес он, — блуждают в пространстве.
Луч радости блеснул в глазах Шнейдера.
— Значит, они не попадут наЛуну!?
— Едва-ли.
Услышав этот ответ, Шнейдер быстро вскочил на ноги и в восторге хотел выкинуть антраша. Но он забыл, что законы тяжести в межпланетном пространстве совсем не те, что на Земле, и жестоко ударился головой о потолок вагона. Это окончательно развеселило его спутника.
— Э! Э! — сказал Шарп, видя, что его помощник обеими руками схватился за голову, — вот что значит иметь мало мозгов!
Пробормотав сквозь зубы проклятие, Шнейдер взял трубу и принялся сосредоточено наблюдать за вагоном Осипова. Последний все более и боле удалялся по направлению к лунному полюсу.
— Чем же объяснить, профессор, уклонение вагона Осипова от прямого пути? — спросил Шнейдер через несколько минут.
— Без сомнения, тем влиянием, какое оказало на него наше ядро. Это влияние было достаточно, чтобы сбить их с пути.
Препаратор в восторге захлопал руками.
— Вот это хорошо! — вскричал он. — Для меня большое утешение знать, что проклятый янки по нашей вине будет бесконечно блуждать в пространстве… Только вполне ли вы уверены, профессор, что они не достигнут Луны?
Шарп презрительно улыбнулся.
— Вполне быть уверенным в подобных вещах быть нельзя, — проговорил он, — можно только предполагать с большей или менышей степенью вероятности.
— И вы предполагаете?..
— …Что Осипов и его спутники обогнут Луну, затем потеряются в пространстве.
— Ха-ха-ха! — злобно рассмеялся Шнейдер. — Хотелось бы мне забраться в уголок их вагона — посмотреть, что за потеха начнётся, когда выйдут все припасы. Я думаю, они заживо переедят друг друга.
Спутник Шарпа забыл о кровавой драме, которая непременно произошла бы в их собственном вагоне, если бы не спасительное ядро Михаила Васильевича, гибели которого теперь он так радовался.
Более сдержанный, Венский астроном не отвечал ничего на выходку своего товарища.
После продолжительного молчания Шнейдер опять начал разговор.
— Итак, мы падаем? — спросил он.
Шарп отвечал утвердительным кивком головы.
— А в каком направлении?
Взглянув на инструменты, учёный сказал, что ядро спускается по строго перпендикулярной линии.
— Не можете ли вы теперь же определить, куда мы упадем?
Шарп стал на колени у стекла, вделанного в средине пола, держа, в одной руке отвес, в другой — двойной лорнет.
— Мы упадем, вероятно в самый центр моря Ясности, — отвечал он после минутного наблюдения.
— Ведь это, кажется, одно из любопытнейших мест Луны? — спросил Шнейдер.
— Во всяком случае одно из самых загадочных: здесь замечаются изменения, относительно которых ученые до сих пор но могут прийти к каким-нибудь положительным результатам.
— Что же они говорят?
Вместо ответа Шарп снова нагнулся над окном и, знаком руки подозвав к себе спутника, проговорил:
— Смотри вон туда!
Шнейдер долго смотрел, после чего с недоумением взглянул на учёного.
— Я, право, не вижу тут ничего особенного… Все то же самое: горы, кратеры, цирки.
— Но ты замечаешь направо от моря Ясности как-будто обвал почвы?
— Вижу… около блестящего края горы.
— Это курган Линнея.
— ?!
— Этот, небольшой теперь, курган прежде представлял собой обширный цирк, — так по крайней мере он изображен на лунных картах 1651 года. В 1788 году Шрэтер также описал его, как цирк. Во время Лорманна и Медлера он имел в диаметре до тридцати тысяч футов, причем дно его при боковом освещении казалось беловатым пятном. Потом вдруг, в 1866 году, Шмидт, один из лучших селенологов, заявил, что этот кратер превратился в невысокую, отлогую гору. В последнее время Фламмарион подтвердил это мнение, а теперь ты сам видишь на том месте, где двести лет тому назад находился громадный кратер более десяти километров в диаметре, — лишь небольшой холм беловатого цвета, без малейшего признака впадины в центре.
— А причина этого переворота? — спросил Шнейдер. Шарп пожал плечами.
— О ней мы узнаем, когда будем на Луне.
— Но что вы сами думаете. — настаивал Шнейдер, — результат ли это деятельности сил природы, или, может быть, работы разумных существ?
— Повторяю тебе, я не имею на этот счёт вполне сложившегося мнения. Я знаю одно, — что астрономы не имеют никакого права считать лунный мир мёртвым и оледенелым.
Шарп помолчал минуту, затем продолжал, все более и более увлекаясь:
— Странный народ мои коллеги! Не постигая, со своими слабыми инструментами, причину изменений, видимых на поверхности Луны, они предпочитают успокоиться на том, что Луна мертва. Какая нелепость, какое ослепление!..
Учёный скрестил руки и с негодованием смотрел на своего спутника, словно тот олицетворял собой всех защитников мнения о безжизненности Луны.
— Луна — мертвый мир! — продолжал он, возвышая голос. — Но ведь это абсурд, противоречащий очевидному… Что же, слеп что ли был Груитуизен, когда в 1824 году он заметил на темной стороне Луны, в первую её четверть, загадочный свет, обнимавший пространство не менее 100 километров длиной и 20 — шириной?! Это свет разливался по морю Изобилия. — тому самому, над которым мы теперь летим, — до самого кратера Коперника, продолжался десять минут, затем погас, опять появился и, наконец, исчез окончательно…
— Вероятно, это было северное сияние, — высказал свой догадку Шнейдер.
— Так именно объяснял это явление и сам Груитуизен.
Шарп передохнул немного, затем продолжал:
— А Трувело?! Трувело также констатировал изменения на поверхности Луны, именно, в кратере Эвдокса, который виден вон там. 20 февраля 1877 года, наблюдая этот кратер, он был крайне удивлён, заметив внутри последнего что-то вроде прямой, узкой стены, пересекавшей дно кратера пополам. Эта стена, не обозначенная на картах, тянулась от востока к западу и была очень высока, судя по тени, которую бросала на север… Почти ровно через год Трувело вновь наблюдал тот же кратер, но, к удивлению, не нашёл и следа стены…
— И с тех пор?
— Он напрасно искал ее, даже в момент тех же фаз и при тех же условиях освещения.
— Это любопытно! Значит, она обвалилась?
— Она исчезла без следа, говорю тебе.
— Так, может быть, сотрясение ночвы…
— В таком случае, — вскричал Шарп, — зачем же утверждать, что Луна мертва? Разве в мертвых мирах бывают сотрясения?
Шнейдер молчал.
— Да говори, чёрт тебя возьми! — грубо вскричал астроном, рассерженный молчанием своего спутника. — Нем ты что ли, как рыба? Что ты думаешь об этом?
— Я думаю… я думаю, — заторопился Шнейдер, — как и вы, профессор, что осмеливающиеся считать Луну мертвой — круглые дураки.
Эти слова, казалось, успокоили Шарпа.
— Ну, — начал он более мягким тоном, — если ты хочешь иметь новое доказательство присутствия на Луне жизни, то взгляни, какой зеленоватый оттенок имеет море Ясности. Что это по-твоему?
— Гм! — пробормотал Шнейдер, опасаясь неудачным ответом раздражить своего спутника. — Не смею утверждать наверное, но мне кажется, что это — лес.
— Вот видишь! — с торжествующим видом воскликнул Шарп. — Конечно, это лес… Я вполне согласен в этом отношении с Клейном, который приписывает зеленый цвет моря Ясности густому растительному ковру, состоящему из неизвестных растений, а полосу, разделяющую это "море" пополам, считает пустынным и бесплодным поясом.
ГЛАВА ХL
Пока Теодор Шарп разбирался в селенографических теориях, его спутник предавался мыслям гораздо более практического характера. Для Шнейдера ученая цель их путешествия имела второстепенное значение. Конечно, стены кратера Эвдокса или растительность моря Ясности и в его глазах не были лишены известной степени интереса, но ещё интереснее для практичного немца был вопрос о бриллиантовых конях, открытых на поверхности Луны спектроскопом. И препаратор невольно замечтался о тех неисчислимых сокровищах, к которым он с каждым мгновением подвигался всё ближе и ближе…
— О чем это ты так задумался? — спросил своего помощника Шарп, удивлённый его молчанием.
Шнейдер смешался.
— Я… я, профессор, думаю о бриллиантовых копях.
Презрительная улыбка искривила губы учёного.
— Ну, что же?
— Далеко ли они расположены от того места, где мы остановимся?
Шарп взглянул на карту Луны, висевшую на стене вагона.
— Почти в пятистах километров, — отвечал он.
— Пятистах! Да это целое путешествие! — воскликнул препаратор.
— Ну, какое путешествие: всего неделя пути!
— А долго мы пробудем на Луне?
Шарп пожал плечами.
— Это будет зависеть от обстоятельств.
— Но помните, профессор, что у нас осталось очень мало провизии, — проговорил Шнейдер, лицо которого при этом ответе омрачилось тревогой.
— Да будет тебе, трус! — вскричал астроном. — О чем ты беспокоишься? Через десять часов мы будем на месте, и если, как я уверен, на Луне есть растительность, то конечно мы найдем, чем питаться.
Шнейдер покачал головой и задумался. Потом вдруг его лицо снова приняло тревожное выражение.
— А как, профессор, мы выберемся назад на Землю? — спросил он.
Этот вопрос окончательно вывел из себя Шарпа.
— Жалкий, трусливый болван! — закричал он. — Долго ли ты будешь злить меня своим глупым страхом?! Если бы твоя безмозглая голова хоть немного работала, ты понял бы, как смешна твоя трусость! Припомни, что ведь пояс равновесия отстоит далеко не на одну и ту же величину от Земли и Луны: от Земли он лежит на расстоянии 86.856 миль, а от Луны — всего в 9.244 милях. Значит, для обратного пути нам достаточна гораздо меньшая начальная скорость, чем та, какую имело наше ядро, улетая с Земли…