Старый учёный говорил спокойным, уверенным тоном, и нисколько не походил на помешанного. Но Гонтран думал иначе, ему казалось, что это спокойствие — перед бурей, и он решил предотвратить взрыв ярости у своего несчастного собеседника. Поэтому жених Леночки сделал вид, что принимает слова Михаила Васильевича всерьез.
— На вашем месте, уважаемый профессор, — отвечал он, — я не занимался бы так много Луною, телом известным, хорошо изученным… Я обратил бы свои взоры на планету менее известную, но по своим свойствам более похожую на Землю. Почему, например, нам не подумать о путешествии на Марс?
Лицо старого ученого просияло.
— Ах, мой друг, — радостным тоном проговорил он, — я вижу, вы вошли во вкус моего предложения, ваш ум жаждет приключений… Но всему своё время… Сначала следует достигнуть Луны, так как мой порох слишком слаб, чтобы перенести нас за миллионы вёрст на другие планеты.
Михаил Васильевич говорил все это самым натуральным голосом, и только в последних словах его прозвучало сожаление.
— Но в таком случае, — также серьёзно спросил Гонтран, — как мы будем продолжать наше путешествие? Разве мы должны остаться на Луне?
— Зачем? — Да если ваш порох недостаточен, чтобы перенести нас далее… — Тогда мы на самой Луне найдем средства продолжать наше путешествие, — с таинственной улыбкой отвечал отец Леночки.
— Ну, если так, то прекрасно, — согласился молодой дипломат, думая между тем про себя: — Бедный старичок… Как разумно и логично он говорит… Никто не подумал бы, что этот светлый ум одержим тяжким страданием… Не нужно противоречить ему… — Затем Гонтран продолжал вслух:
— Но скажите пожалуйста, дорогой Михаил Васильевич, почему вы с такой таинственностью пригласили меня сюда? Ведь ваш проект совершенно законен, — о нем можно говорить вслух, никого не опасаясь.
При этом вопросе лицо профессора мгновенно омрачилось, брови нахмурились, и он ответил:
— Люди завистливы, мой дорогой друг… Я уверен, что за мной следят, шпионят, хотят проникнуть в мою тайну… Среди ученых, моих товарищей по науке, есть один, который стремится к тому же, к чему и я. Это — известный вам, вероятно, астроном, профессор Шарп, с которым мы вместе служили в Дерпте. Теперь он читает лекции в Венском университете.
— Как! — воскликнул с удивлением Гонтран, — неужели вы думаете, что он хочет воспользоваться трудами ваших многолетних трудов и усилий?
— О, нет! Избави меня Боже заподозрить в нечестности одного из моих наиболее почтенных товарищей. Но я хочу, чтобы мой проект не был никому известен до его осуществления. Поэтому-то уже несколько лет я бываю в обсерватории только тогда, когда надеюсь здесь не встретить никого, кто помешал бы моим изысканиям и планам. Я хочу, чтобы весть о моём отбытии с земли внезапно поразила весь учёный мир… Только вам одному, как будущему зятю и сотруднику, открыл я свой проект и надеюсь, что ваша любовь к моей дочери обеспечит мне ваше усердие и скромность.
Вместо ответа молодой дипломат горячо пожал руку Михаила Васильевича.
— Ну-с, а теперь пора и домой, — сказал старый ученый, — поедемте опять ко мне: вы у меня переночуете, а я вам расскажу мой план устройства пушки и способ приготовления "еленита", — так я окрестил свой порох.
Граф согласился, и профессор поспешно разложил все вещи в обсерватории по своим местам. Потом он погасил лампу, взял Гонтрана за руку и теми же пароходами вывел его на улицу.
Через минуту иззябшие лошади уже стрелой несли легкие сани в обратный путь. Оба спутника, закутавшись в тёплые шубы, всю дорогу не открывали рта. Наконец приехали к дому Михаила Васильевича.
После нескольких энергичных звонков, двери отворились, и в них показалась недовольная, заспанная фигура Василия со свечой в руке.
— Вот полуночники-то, и уснуть не дадут хорошенько! — ворчал он, снимая шубу с хозяина и гостя.
— Что ты там ворчишь, болван? — спросил старый ученый, раздраженный тем, что подъезд долго не отпирали.
— Ничего, — угрюмым тоном отвечал Василий. — Вам телеграмма, — помолчав, продолжал он.
— Где-же? Подай сейчас!
Слуга подал Михаилу Васильевичу телеграмму, прочитав которую профессор несколько секунд стоял, задумавшись, затем решительно произнес:
— Василий, завтра в час дня мы едем с тобой в Вену. Чтобы все было готово!.. Не хотите ли и вы, граф, прокатиться с нами в Австрию! — спросил затем, обращаясь к гостю, старый ученый.
— Но….
— Без всяких "но"… Смотрите, что пишет Пализа. — И профессор показал Гонтрану телеграмму, в которой стояло:
"Открыл на Луне много нового по вопросу об атмосфере. Продолжаю наблюдать. Приезжайте".
"Пализа".
— Но кто такой этот Пализа?
— Как, вы не знаете Пализа, этого знаменитейшего из современных астрономов?! Не знаете знаменитого "ловца планет"?!.
Гонтран готов был от стыда провалиться сквозь землю….
— Так едемте, а? Всего несколько дней, — ну-с?! В дороге поговорим и о моей пушке, и об "елените"…. Согласны? — нетерпеливо спрашивал старый учёный.
Молодой дипломат подумал немного, вспомнил о Леночке и согласился….
Вид поверхности Луны в телескоп (по фотографии)
ГЛАВА VI
Внезапная поездка Михаила Васильевича за границу не удивила никого из его домашних, так как подобные поездки случались и раньше. Вечер следующего дня уже застал наших героев в курьерском поезде Варшавской железной дороги, а через день они переехали границу и остановились переночевать в Кракове. Всю дорогу старый профессор посвящал Гонтрана в тайны своего смелого замысла…
Приехав в Краков, молодой человек, утомлённый переездом, немедленно улегся спать в гостинце. Но Михаилу Васильевичу не спалось: мысль о путешествии в неведомые небесные миры всецело поглощала его ум. После нескольких тщетных попыток заснуть, старый ученый встал, оделся и вышел на улицу. Ночь была прекрасная. Полная Луна стояла на безоблачном небосклоне и обливала уснувший город своим серебристым сиянием…
Отдавшись любимой мечте, профессор шел, куда глядят глаза. По временам та или другая мысль приходила ему в голову, он вынимал свою неразлучную записную книжку, всю наполненную планами, чертежами, астрономическими и химическими формулами, и вносил туда новую заметку.
Бродя таким образом, Михаил Васильевич незаметно вышел за город и очутился вблизи каких-то стен… С книжкой в руке, он направился вдоль последних, любуясь кротким сиянием Луны и мириадами ясных звезд, усыпавших все небо…
— Кто идет? — грубый немецкий оклик вдруг достиг ушей старого мечтателя.
Это кричал с бастиона часовой, — старый ученый, оказалось, забрёл к самым веркам Краковской крепости.
— Кто идет? Стой, или буду стрелять! — вторично раздался оклик часового.
Михаил Васильевич в замешательстве остановился… Часовой дал сигнал, по которому из караульни форта выбежало несколько австрийских солдат и окружило русского ученого. Увидев в руке его книжку, исписанную чертежами и цифрами, солдаты заподозрили в отце Леночки шпиона, хотевшего снять планы укреплений, и арестовали его. Напрасны были все оправдания злосчастного профессора, — узнав, что он русский, начальник патруля, венгерский офицер, еще более утвердился и своем подозрении… Эту ночь Михаилу Васильевичу пришлось провести в душном каземате крепостной гауптвахты…
Оставив наших героев, — одного мирно спящим в номере гостиницы "Полония", а другого — арестованным в Краковской гауптвахте, — перенесёмся за несколько часов до приезда обоих спутников на Австрийскую территорию, в столицу Австро-Венгерской империи, в то здание, где помещается центральное управление знаменитой Венской сыскной полиции.
С самого утра этого дня барон Кнурбергера, начальник полиции, находился в страшно раздражённом состоянии: на утреннем докладе министр задал ему сильную головомойку за неловкость и нерадение его подчинённых; сыскные агенты доносили барону, что в Галиции крестьяне открыто заявляют о своих симпатиях к России, однако никаких агитаторов они открыть не могли; наконец в это же самое утро баронесса Кнурбергер устроила своему супругу сильную сцену по поводу найденных в его кабинете писем некой фройлейн Лампе, балерины.
Под влиянием всех этих причин барон, приехав на службу, что называется, рвал и метал. Гневный крик его постоянно слышался из кабинета, и окончивший доклад агенты, выходя оттуда, имели вид недавно вышедших из бани.
Прием только что кончился, как вошедший в кабинет начальника секретарь подал барону пакет с надписью: "весьма важное".
— Что еще там? — недовольным голосом спросил Кнурбергер.
— От профессора Шарпа, ваше превосходительство, — почтительным тоном отвечал секретарь.
— Какой профессор? Что ему нужно? — и, не дожидаясь ответа, начальник полиции нетерпеливо взяв пакет, сломал печать и стал читать про себя представленную бумагу. Вот что заключала последняя:
"Господину Начальнику сыскной полиции в Вене".
"Имею честь уведомить вас, г. Начальник, что один из опаснейших вождей панславизма, Петербургский профессор Осипов, по полученным мною сведениям, должен сегодня вечером прибыть из России в Краков для агитации среди сельского населения Галиции и Буковины. Арест и обыск его необходимы. Подробности можете получить лично от меня".
"Теодор Шарп, профессор астрономии Венского университета".
— Гм… Один из вождей панславизма… — повторил вслух барон. — Да, тут нужны энергичные меры… Послушайте вы, — обратился он затем к секретарю, в раболепной позе стоявшему у дверей, — пригласить завтра ко мне господина Шарпа для личного объяснения!