– Тогда и мы тоже дождемся петухов, – сказал Сюань-цзан.
Монахи попросили Сюань-цзана рассказать о возникновении восточных земель. Танский наставник выполнил их просьбу, а дойдя до самых древних времен, в свою очередь спросил, откуда получил свое название этот монастырь.
Пока шла беседа, снова подали еду.
В это время взошла луна.
Сюань-цзан с Сунь У-куном отправились полюбоваться видами при лунном свете. Вдруг к ним подошел служитель монастыря и сказал:
– Наш преподобный настоятель желает повидаться с тобой, жителем Серединного цветущего государства.
Сюань-цзан поспешно обернулся и увидел, что навстречу ему идет пожилой монах с бамбуковым посохом в руке. Танский монах шагнул вперед и совершил приветственный поклон.
– Должно быть, ты и есть почтенный наставник, прибывший из Серединного цветущего государства? – вежливо спросил он.
Сюань-цзан ответил на поклон как положено и скромно промолвил:
– Это я, недостойный…
Настоятель монастыря начал рассыпаться в любезностях.
– Сколь велик твой возраст, уважаемый наставник? – спросил он.
– Живу на свете зря и попусту вот уже сорок пять лет, – учтиво отвечал Сюань-цзан и в свою очередь спросил не менее церемонно: – Дозволь и мне узнать о твоих высоких летах, достопочтенный владыка.
Настоятель монастыря усмехнулся.
– Я старше тебя на шестьдесят лет, но, увы, ума так и не набрался, – с легкой иронией ответил он.
– Значит, тебе в этом году исполнилось сто пять лет, – вмешался Сунь У-кун. – А как по-твоему, сколько мне лет?
– Ты хоть и ученик уважаемого наставника, но лицо у тебя чересчур диковинное, – произнес старец, вглядываясь в Сунь У-куна. – Мои глаза плохо видят, тем более при лунном свете, так что я не могу сказать, сколько тебе лет.
Продолжая беседовать, они подошли к задней стене монастыря.
– Мне только что рассказали о том, что за монастырем кое-где еще сохранились следы Сада для сирот и одиноких, – сказал Сюань-цзан. – Где же они?
– Здесь, за воротами заднего двора, – ответил настоятель и велел тотчас же открыть задние ворота. За ними оказался большой пустырь, лишь кое-где виднелись разрушенные цоколи каменных стен и заборов.
Танский наставник молитвенно сложил руки, печально вздохнул и прочел стихи:
Как подумаешь, сколько сандалов
Здесь когда-то душистых вздымалось,
Сколько душ одиноких и сирых
Золотой талисман исцелил!
Сад покоя стоял здесь когда-то,
Но одно лишь названье осталось.
Где ж его основатель великий,
Что с архатами прежде дружил?
Танский монах и его спутники медленно прогуливались, любуясь лунным сиянием. Они вышли из задних ворот монастыря, взошли на террасу и только было расположились на ней, как до их слуха донесся чей-то плач. Сюань-цзан прислушался: кто-то жаловался, взывая к родителям. Комок подступил к горлу сердобольного наставника, и слезы закапали из глаз.
– Кто это так горько плачет? – спросил он сквозь слезы, обернувшись к монахам, сопровождавшим его. – Откуда этот плач?
Настоятель монастыря ответил не сразу. Он велел всем своим монахам удалиться и приготовить чай. Когда он убедился, что вблизи никого нет, он низко поклонился Сюань-цзану и Сунь У-куну.
– Что ты, владыка? – воскликнул Сюань-цзан. – За что воздаешь нам такие почести?
– Мне уже больше ста лет, и я кое-чему научился за свой век, – отвечал настоятель. – В часы блаженного созерцания мне не раз приходилось видеть знамения, и я кое-что знаю о тебе, уважаемый наставник, и о твоих учениках: вы – не простые смертные. Только твой ученик может понять истинную причину этого плача.
– Да говори, в чем дело! – нетерпеливо перебил его Сунь У-кун.
– Много лет тому назад, в этот же день, я наблюдал сияние луны, вникая в ее природу. Вдруг зашелестел порыв ветра, и я услышал этот же горестный, скорбный плач. Я сошел со своего монашеского ложа и направился в Сад покоя к развалинам. Там я увидел деву замечательной красоты, весьма благопристойную на вид. Я спросил ее: «Чья ты дочь? Как попала сюда и зачем?» Она ответила мне: «Я царевна, дочь правителя страны Зарослей небесного бамбука. Мне захотелось полюбоваться цветами при лунном свете, и я вышла погулять, а порыв ветра унес меня сюда!» Тогда я отвел ее в пустое помещение, запер там, обложил помещение каменными стенами, наподобие темницы, а в дверях проделал небольшое отверстие, через которое можно было просунуть только плошку с едой. В тот же день я сообщил монахам, что поймал оборотня, связал его и запер. Монахи мои, люди жалостливые, не могли допустить, чтобы дева погибла, и каждый день приносили ей еду и питье. Так она и живет здесь по сей день. Надо вам сказать, что дева эта оказалась очень смышленой: она сразу же поняла, почему я заточил ее. Опасаясь, что кто-нибудь из монахов все же осквернит ее тело, она притворилась сумасшедшей и чудит: лежит и спит там же, где отправляет свои естественные надобности. Днем она несет всякую чушь или сидит, тупо уставившись в одну точку, а когда наступает ночь и воцаряется тишина, мысль о родителях овладевает ею, и она начинает плакать. Много раз я ходил в город, узнавал про царевну, но мне говорили, что та жива и здорова. Вот почему я и не выпускаю эту деву и все время держу ее на запоре. К великому счастью, ныне ты, уважаемый наставник, прибыл в нашу страну, и я возлагаю на тебя все свои надежды. Прошу тебя, когда будешь в столице нашей страны, прояви свои волшебные силы, проникни в эту тайну. Тем самым ты, во-первых, спасешь из беды доброе и невинное существо; во-вторых, покажешь свое волшебство.
Танский наставник и Сунь У-кун крепко запомнили все, что сказал им настоятель.
Пока они разговаривали, подошли два послушника звать к чаю, и все вернулись в монастырь.
Чжу Ба-цзе и Ша-сэн, которые находились в келье настоятеля, все время ворчали.
– Завтра с петухами надо отправляться в путь, а их все нет!
– Ну-ка, повтори, что ты сказал? – набросился Сунь У-кун на Чжу Ба-цзе, входя в келью.
– Ложись-ка лучше спать, – отвечал тот, – нашел время любоваться природой!
Настоятель поспешил покинуть их, а Танский наставник сразу же лег в постель.
Ночь была поистине прекрасна. Вот послушайте:
Смолкли люди в домах,
И луна в небесах потонула,
И в глубокой дремоте
Устало притихли цветы.
Теплым ветром в окошко
Сквозь занавес легкий дохнуло,
Все уснуло, лишь звезды
На землю глядят с высоты,
А из медных сосудов
Вода равномерно сочится,
Вот уж третий сосуд
Постепенно, по капле, иссяк.
Млечный Путь серебром
Отражается на черепице —
Это кровли кумирен
Блестят сквозь полуночный мрак.
Вскоре после того как наши путники уснули, запели петухи. Проезжие купцы поднялись, начали шумно собираться в дорогу, зажгли фонари и принялись готовить пищу. Наш наставник тоже проснулся, разбудил Чжу Ба-цзе и Ша-сэна, велел им оседлать коня и собрать вещи. Сунь У-кун позвал служку и велел ему зажечь фонари. Монахи монастыря уже успели приготовить чай и разную еду. Они расположились на заднем дворе и почтительно ожидали Танского наставника. Чжу Ба-цзе на радостях съел целое блюдо хлебцев, подхватил поклажу и вывел коня. Сюань-цзан и Сунь У-кун поблагодарили монахов за радушие и распрощались с ними. Напутствуя Сунь У-куна, настоятель монастыря шепнул ему: «Помни, помни, что я рассказал тебе о страданиях девушки!»
– Не забуду, почтеннейший! – улыбаясь, ответил ему Сунь У-кун. – Как только мы прибудем в столицу, я сразу же узнаю обо всем. Мне достаточно поглядеть на царевну, чтобы определить, кто она на самом деле!
Проезжие купцы с шумом и криками отправились вместе с нашими путниками и вышли на большую дорогу. Когда они проходили заставу Петушиный крик уже наступил час инь[47], и только к часу сы[48] они увидели стены столичного города. Какие же неприступные у него были стены, словно железные! А какие блестящие крыши, будто золотые! Поистине можно было подумать, что здесь находятся Небесные дворцы Священной земли.
Высоко расположен город:
Сверкая, как цветной кристалл,
Он, величавый и нарядный,
На неприступных кручах встал.
Пестрей, чем чешуя цилиня
Иль оперение жар-птиц,
Блестят богатые хоромы
И кровли расписных светлиц.
Внизу медлительные воды
Во рвах струятся крепостных,
Кольцом текучим опоясав
Громады стен сторожевых.
Стоит счастливый, светлый город,
Пестрея на крутой горе,
И сотни разноцветных флагов
Играют в утренней заре.
В лучах рассвета, как живые,
Переливаясь и горя,
Знамена реют вдоль дороги,
Ведущей ко дворцу царя,
А вешний ветер, легкий ветер
Доносит флейт веселый зов
И мерный рокот барабанов
До разукрашенных мостов.
Да, по одеждам и по шляпам,
По мирным лицам горожан
Увидишь сразу: здесь народу
Властитель благосклонный дан.
А житницы переполняет
Зерна рассыпчатый янтарь,
И это тоже значит: правит
Страной достойный государь.
В тот же день путники вошли в восточную часть города. Купцы разбрелись по гостиницам и постоялым дворам. Танский наставник со своими учениками остановился на постоялом дворе почтовой станции. Служащие немедленно доложили о прибывших смотрителю станции.
– Какие-то весьма странные на вид монахи зашли к нам по двор, – сказали они, – их четверо, и с ними белый конь.
Услыхав о том, что есть конь, смотритель станции решил, что приезжие прибыли с казенным поручением, а потому сам вышел в приемную встретить их.