Во дворцовых дворах
Тихо сочные зреют гранаты,
И на солнце подсолнух
Уже налился золотой.
А полуденный сон
Легкий звук потревожил незримо:
Это флейты напев
Разливается чистой волной.
Аромат ненюфара струится
И запах чилима,
И порыв ветерка
Их доносит под полог цветной.
Стих на картине, изображающей осенний вид, звучал тоскливо:
Наклонясь над могилою,
Листья желтеют резные
На печальном утуне –
Свидетеле горестных дней,
И запахнуты плотно
В домах занавески дверные,
Потому что ночами
Становится все холодней.
«День заветный» настал.[132]
И, приметы его узнавая,
С милым краем прощается
Ласточек дружных семья,
И гусиная стая,
Камыш на прибрежье ломая,
Устремляется ввысь,
Улетая в чужие края.
Стих на картине, изображающей зиму, был совсем грустный:
Облака пролетают,
И тусклое небо дождливо,
Всюду холод и мгла.
Застилает туман берега.
Скоро северный ветер
Дохнет над землей сиротливой,
И на тысячи гор
Серебристые лягут снега.
А из горниц укромных
Тепло по дворцу заструилось:
Там жаровни узорные
Докрасна раскалены.
Говорят, что вчера
Снова слива в саду распустилась,
И дворцовые лестницы
Юных красавиц полны.
Правитель заметил, с каким интересом Танский монах читал стихи.
– Уважаемый зять! – воскликнул он. – Ты, верно, сам любишь сочинять стихи, раз с таким любопытством смотришь на эти строфы. Если тебе не жаль своих слов, драгоценных, словно яшма или жемчуг, то, прошу тебя, сложи стихи в подражание этим.
Танский наставник был до того увлечен сопоставлением стихов и рисунков, так ясно представлял себе, что было на душе у художника и поэта, что невольно тут же сложил стих:
Солнышко греет, лед весь растаял,
Творить начинает земля…
Государь очень обрадовался и обратился к своему телохранителю:
– Принеси скорей кисть, тушечницу и бумагу! Мы попросим нашего зятя записать стихи, которые он сложил, а потом на досуге будем наслаждаться ими.
Наставник, вдохновленный удачей, не стал отказываться. Он взял писчую кисть и написал в подражание каждому стихотворению свое четверостишие.
К изображению весеннего пейзажа:
Снова солнышко греет,
И льдины темнеют и тают,
И, от сна пробуждаясь,
Творить начинает земля.
А в дворцовом саду
Молодые цветы расцветают,
Так легко и шутливо
Свои лепестки шевеля.
Веет ласковый ветер,
Колышется рис на равнине,
Льется дождь благодатный –
Все радует сердце крестьян.
Стихли волны морей,
Снова реки прозрачны и сини,
И тревоги исчезли,
Как тает на солнце туман.
К изображению летнего пейзажа:
Долго тянутся дни,
Не спешат разгореться закаты.
Звездный Ковш в небесах
Устремлен на полуденный край.
Как багряным огнем,
Лепестками оделись гранаты,
Облаками цветов
С ними спорят деревья хуай.
В старых парках дворца,
Среди зарослей ивы плакучей
Песня иволги вьется
И крики стрижей над рекой.
Свежий ветер струит
Отголоски их звонких созвучий
И под полог багряный
Доносит в дворцовый покой.
К изображению осеннего пейзажа:
Запах спелых плодов
Долетает из каждого сада,
Мандарин еще зелен,
Зато пожелтел апельсин.
Кипарисы и сосны темнеют.
Они словно рады,
Что серебряный иней
Покрыл их до самых вершин.
Приоткрыв лепестки,
Сотни астр вдоль оград запестрели,
Разноцветным узором
Блестя, как живая парча.
Где-то слышится песня
И вместе с напевом свирели
К облакам улетает,
В осенних просторах звуча.
К изображению зимнего пейзажа:
Как ясны небеса
После нескольких дней снегопада!
Легок воздух морозный,
И снег под ногами хрустит.
Удивительной стала
Хребта голубая громада,
Скал причудливый гребень,
Как белая яшма, блестит.
В печках тлеет кизяк,
Тянет запахом добрым и милым:
Это пахнет из комнат
Топленым, густым молоком.
Звонко девы поют,
Прислонясь к изумрудным перилам,
И в цветных рукавах
Прячут зябкие ручки тайком.
Правитель еще больше обрадовался, когда прочел эти стихи, так подходившие к стихам на картинах. От удовольствия он даже прочел вслух последнюю строку: «Звонко девы поют, прислонясь к изумрудным перилам, и в цветных рукавах прячут зябкие ручки тайком». Правитель тут же велел переложить на музыку стихи Сюань-цзана, и весь день музыканты их исполняли.
В это время Сунь У-кун, Чжу Ба-цзе и Ша-сэн пировали в беседке Весна. Каждый из них хлебнул несколько чарок вина и слегка захмелел. Они собрались было пойти за своим наставником, но, увидев, что он сидит вместе с правителем, раздумали. Чжу Ба-цзе разобрал хмель, и он принялся горланить:
– Эх-ма! До чего же весело живется! Сегодня уж я наелся и напился как следует! Пока сыт, надобно пойти поспать!
– Да разве можно! – засмеялся Ша-сэн. – Ты, братец, видно, совсем не занимался самоусовершенствованием. Как же можно сразу спать после такой сытной еды?
– Что ты понимаешь! – возразил Чжу Ба-цзе. – Есть такая пословица: «Кто поевши не растянется, тот жир себе не нагуляет!».
В это время в беседку вошел Сюань-цзан и накинулся на Чжу Ба-цзе.
– Мерзавец! Совсем обнаглел, мужлан этакий! – гневно закричал он. – Где ты находишься? Как смеешь горланить здесь! Знаешь ли ты, что, если правитель рассердится, тебе несдобровать?
– Ничего он мне не сделает! – ответил Чжу Ба-цзе. – Мы породнились с ним, и он должен относиться к нам как к родственникам. Ему даже и укорять нас теперь неудобно. Как говорится, мы с ним «неразлучная родня, разлюбезные сватья»! Чего же ты боишься? Мы ведь шутим…
Наставник не вытерпел. Он грозно прикрикнул на Чжу Ба-цзе и обратился к остальным ученикам:
– Ну-ка, держите покрепче этого дурака! Я ему всыплю сейчас двадцать палок, чтобы он прозрел!
Сунь У-кун не долго думая схватил Чжу Ба-цзе и повалил ничком, а наставник вооружился палкой и принялся бить его.
– Отец! Зять! Смилуйся! Пощади меня! – завопил Чжу Ба-цзе.
Стоявшие сбоку придворные чины вступились за него. Чжу Ба-цзе с трудом поднялся на четвереньки и загнусавил:
– Хорош дорогой гость, нечего сказать! Вот так «зять»! Еще не породнился, а уже начинает расправляться по-царски!
Сунь У-кун зажал ему рот и крикнул:
– Замолчи! Ложись лучше спать скорее!
Они провели еще одну ночь в беседке Весна. На другой день с самого утра снова началось пиршество.
В радости и веселье незаметно прошло несколько дней и, наконец, наступило утро счастливого дня, – двенадцатое число! Чины трех разных отделов, состоявшие при стольничьем приказе, явились к правителю с докладом:
– Со дня получения всемилостивейшего повеления восьмого числа было начато сооружение свадебного помещения для уважаемого зятя, каковое ныне уже закончено! – сообщили они. – Все готово для приема приданого от царевны-невесты, и мы почтительно пребываем в ожидании оного. К свадебному пиру тоже все готово. Скоромных и постных яств будет подано более, чем на пятьсот столов!
Государь был очень рад и уже хотел предложить своему нареченному зятю отправиться на пир, как вдруг из внутренних покоев дворца появился придворный чин. Он предстал перед государем и доложил ему:
– Десять тысяч лет тебе здравствовать, государь! Тебя просит пожаловать матушка-государыня! – проговорил он.
Государь тотчас же направился во внутренние покои. Тем временем царицы из трех дворцов и придворные девы из шести палат провели царевну-невесту во дворец Озаренный солнцем и там весело шутили. Вот уж поистине всех этих девиц можно было бы сравнить с букетом цветов или с разноцветной парчой! Они были так прелестны, что, право, превосходили любую красавицу из Лунного дворца и даже из небесных чертогов. И уж во всяком случае ни одна из них не уступала придворным служительницам бессмертной Небесной царицы.
Вот послушайте, что говорится о них в стихах:
Прекрасная свадьба!
Радость! Радость! Радость!
Веселитесь и пойте,
В брак вступает чудесная пара,
На прекрасной царевне
Муж достойный желает жениться,
А невеста красива
И нежна, как цветок ненюфара,
С ней и лунной царице –
Величавой Чан Э – не сравниться!
На вишневые губки,
На жемчужные зубки взгляните,
На пунцовые щечки,
Что алее весенних пионов,
В волосах, как живые,
Золотые колышутся нити,
И блестят ее шпильки
С головами жар-птиц и драконов.
Легок стан ее гибкий,
Словно стебель цветка молодого.
В пышный зал она сходит
По ступеням сверкающих лестниц.