Путешествие на Запад. Том 4 — страница 88 из 118

те:

Блещут величавые ворота,

     Рассыпая пестрые лучи,

Солнце ослепительно играет

     На одеждах из цветной парчи.

Из дворцовых расписных покоев

     Веют благовещие пары,

А весна цветы и травы всюду

     Стелет, словно нежные ковры.

Реют звуки стройных песнопений,

     Им свирелей вторят голоса,

Словно небожители толпою

     Пировать сошлись на небеса.

Взад-вперед, блестя, летают кубки

     И подносы, полные сластей.

Рад владыка, весело вельможам,

     Развлекают дорогих гостей.

И придворные и чужеземцы —

     Все душой умиротворены,

И сердца полны довольства, славят

     Мир и счастье радостной страны.

Танский монах не мог ни к чему придраться, поскольку государь относился к нему с большим почтением, и ему ничего не оставалось, как, пересиливая себя, казаться веселым. Верно говорится: «На лице радость, а в душе горе». Неожиданно Танскому монаху бросились в глаза четыре картины в золотых рамках, висевшие на стене, с изображением четырех времен года: весны, лета, осени и зимы. К каждой картине была соответствующая стихотворная надпись, сочиненная известнейшим придворным ученым-стихотворцем из ученой палаты.

Вот какие были строки на картине, изображающей весенний пейзаж:

Вот опять небосвод

     Оборот завершил ежегодный,

И ликует земля,

     Обновляя свою красоту.

И поля и леса —

     Все вздохнуло живей и свободней,

И сады и луга —

     Все стоит в негасимом цвету.

И опять на заре

     Состязаются персик и слива

Розоватой красой

     Ароматных нарядов своих.

Возвращаются ласточки,

     Кружатся с песней счастливой,

Чтобы тысячи гнезд

     На стропилах лепить расписных.

Стих на картине, изображающей лето, был уже иной:

Веют знойные ветры,

     И, жаркою ленью объяты,

Мысли тянутся смутной,

     Медлительною чередой.

Во дворцовых дворах

     Тихо сочные зреют гранаты,

И на солнце подсолнух

     Уже налился золотой.

А полуденный сон

     Легкий звук потревожил незримо:

Это флейты напев

     Разливается чистой волной.

Аромат ненюфара струится,

     И запах чилима,

И порыв ветерка

     Их доносит под полог цветной.

Стих на картине, изображающей осенний вид, звучал тоскливо:

Наклонясь над могилою,

     Листья желтеют резные

На печальном утуне —

     Свидетеле горестных дней,

И запахнуты плотно

     В домах занавески дверные,

Потому что ночами

     Становится все холодней.

«День заветный»137 настал.

     И, приметы его узнавая,

С милым краем прощается

     Ласточек дружных семья,

И гусиная стая,

     Камыш на прибрежье ломая,

Устремляется ввысь,

     Улетая в чужие края.

Стих на картине, изображающей зиму, был совсем грустный:

Облака пролетают,

     И тусклое небо дождливо,

Всюду холод и мгла.

     Застилает туман берега.

Скоро северный ветер

     Дохнет над землей сиротливой,

И на тысячи гор

     Серебристые лягут снега.

А из горниц укромных

     Тепло по дворцу заструилось:

Там жаровни узорные

     Докрасна раскалены.

Говорят, что вчера

     Снова слива в саду распустилась,

И дворцовые лестницы

     Юных красавиц полны.

Правитель заметил, с каким интересом Танский монах читал стихи.

– Уважаемый зять! – воскликнул он. – Ты, верно, сам любишь сочинять стихи, раз с таким любопытством смотришь на эти строфы. Если тебе не жаль своих слов, драгоценных, словно яшма или жемчуг, то, прошу тебя, сложи стихи в подражание этим.

Танский наставник был до того увлечен сопоставлением стихов и рисунков, так ясно представлял себе, что было на душе у художника и поэта, что невольно тут же сложил стих:

Солнышко греет, лед весь растаял,

Творить начинает земля…

Государь очень обрадовался и обратился к своему телохранителю:

– Принеси скорей кисть, тушечницу и бумагу! Мы попросим нашего зятя записать стихи, которые он сложил, а потом на досуге будем наслаждаться ими.

Наставник, вдохновленный удачей, не стал отказываться. Он взял писчую кисть и написал в подражание каждому стихотворению свое четверостишие.

К изображению весеннего пейзажа:

Снова солнышко греет,

     И льдины темнеют и тают,

И, от сна пробуждаясь,

     Творить начинает земля.

А в дворцовом саду

     Молодые цветы расцветают,

Так легко и шутливо

     Свои лепестки шевеля.

Веет ласковый ветер,

     Колышется рис на равнине,

Льется дождь благодатный —

     Все радует сердце крестьян.

Стихли волны морей,

     Снова реки прозрачны и сини,

И тревоги исчезли,

     Как тает на солнце туман.

К изображению летнего пейзажа:

Долго тянутся дни,

     Не спешат разгореться закаты.

Звездный Ковш в небесах

     Устремлен на полуденный край.

Как багряным огнем,

     Лепестками оделись гранаты,

Облаками цветов

     С ними спорят деревья хуай.

В старых парках дворца,

     Среди зарослей ивы плакучей

Песня иволги вьется

     И крики стрижей над рекой.

Свежий ветер струит

     Отголоски их звонких созвучий

И под полог багряный

     Доносит в дворцовый покой.

К изображению осеннего пейзажа:

Запах спелых плодов

     Долетает из каждого сада,

Мандарин еще зелен,

     Зато пожелтел апельсин.

Кипарисы и сосны темнеют:

     Они словно рады,

Что серебряный иней

     Покрыл их до самых вершин.

Приоткрыв лепестки,

     Сотни астр вдоль оград запестрели,

Разноцветным узором

     Блестя, как живая парча.

Где-то слышится песня

     И вместе с напевом свирели

К облакам улетает,

     В осенних просторах звуча.

К изображению зимнего пейзажа:

Как ясны небеса

     После нескольких дней снегопада!

Легок воздух морозный,

     И снег под ногами хрустит.

Удивительной стала

     Хребта голубая громада,

Скал причудливый гребень,

     Как белая яшма, блестит.

В печках тлеет кизяк,

     Тянет запахом добрым и милым:

Это пахнет из комнат

     Топленым, густым молоком.

Звонко девы поют,

     Прислонясь к изумрудным перилам,

И в цветных рукавах

     Прячут зябкие ручки тайком.

Правитель еще больше обрадовался, когда прочел эти стихи, так подходившие к стихам на картинах. От удовольствия он даже прочел вслух последнюю строку: «Звонко девы поют, прислонясь к изумрудным перилам, и в цветных рукавах прячут зябкие ручки тайком». Правитель тут же велел переложить на музыку стихи Сюань-цзана, и весь день музыканты их исполняли.

В это время Сунь У-кун, Чжу Ба-цзе и Ша-сэн пировали в беседке Весна. Каждый из них хлебнул несколько чарок вина и слегка захмелел. Они собрались было пойти за своим наставником, но, увидев, что он сидит вместе с правителем, раздумали. Чжу Ба-цзе разобрал хмель, и он принялся горланить:

– Эх-ма! До чего же весело живется! Сегодня уж я наелся и напился как следует! Пока сыт, надобно пойти поспать!

– Да разве можно! – засмеялся Ша-сэн. – Ты, братец, видно, совсем не занимался самоусовершенствованием. Как же можно сразу спать после такой сытной еды?

– Что ты понимаешь! – возразил Чжу Ба-цзе. – Есть такая пословица: «Кто поевши не растянется, тот жир себе не нагуляет!»

В это время в беседку вошел Сюань-цзан и накинулся на Чжу Ба-цзе.

– Мерзавец! Совсем обнаглел, мужлан этакий! – гневно закричал он. – Где ты находишься? Как смеешь горланить здесь! Знаешь ли ты, что, если правитель рассердится, тебе несдобровать?

– Ничего он мне не сделает! – ответил Чжу Ба-цзе. – Мы породнились с ним, и он должен относиться к нам как к родственникам. Ему даже и укорять нас теперь неудобно. Как говорится, мы с ним «неразлучная родня, разлюбезные сватья»! Чего же ты боишься? Мы ведь шутим…

Наставник не вытерпел. Он грозно прикрикнул на Чжу Ба-цзе и обратился к остальным ученикам:

– Ну-ка, держите покрепче этого дурака! Я ему всыплю сейчас двадцать палок, чтобы он прозрел!

Сунь У-кун не долго думая схватил Чжу Ба-цзе и повалил ничком, а наставник вооружился палкой и принялся бить его.

– Отец! Зять! Смилуйся! Пощади меня! – завопил Чжу Ба-цзе.

Стоявшие сбоку придворные чины вступились за него. Чжу Ба-цзе с трудом поднялся на четвереньки и загнусавил:

– Хорош дорогой гость, нечего сказать! Вот так «зять»! Еще не породнился, а уже начинает расправляться по-царски!

Сунь У-кун зажал ему рот и крикнул:

– Замолчи! Ложись лучше спать скорее!

Они провели еще одну ночь в беседке Весна. На другой день с самого утра снова началось пиршество.

В радости и веселье незаметно прошло несколько дней и, наконец, наступило утро счастливого дня – двенадцатое число! Чины трех разных отделов, состоявшие при стольничьем приказе, явились к правителю с докладом.

– Со дня получения всемилостивейшего повеления восьмого числа было начато сооружение свадебного помещения для уважаемого зятя, каковое ныне уже закончено! – сообщили они. – Все готово для приема приданого от царевны-невесты, и мы почтительно пребываем в ожидании оного. К свадебному пиру тоже все готово. Скоромных и постных яств будет подано более, чем на пятьсот столов!