– Да откуда мне было знать? Пусть кто другой с ним разбирается, а я бы лучше продал его подороже. Что скажешь, а?
Сторож медлил с ответом: его словно сковал страх, – опять вспомнились слова матери, которая не советовала обижать гномов.
– Не знаю, парень, сколько ты хочешь за него получить, – наконец отозвался Клемент, – но если отдашь кроху мне, заплачу двадцать крон.
Рыбак посмотрел на старого Клемента с величайшим изумлением: ему и в голову бы не пришло назначить такую высокую цену – и с радостью согласился.
Старик опустил своё приобретение в глубокий карман, вернулся в Скансен и направился к домику, около которого не было посетителей. Заперев за собой дверь, он вынул гнома из кармана и осторожно положил на скамью.
– Послушай, что я тебе скажу! – начал Клемент. – Мне известно, что ваш брат не любит попадаться людям на глаза, у вас свои тайные делишки, – вот я и хочу тебя выпустить, но при одном условии: ты должен оставаться в парке до тех пор, пока я не позволю тебе уйти. Если согласен, кивни три раза.
Клемент выжидательно смотрел на человечка, но тот не шевелился.
– Здесь тебе будет неплохо: всё-таки на воле, – продолжал сторож. – Я стану каждый день приносить тебе еду, да и чем заняться найдёшь. Только ты не должен никуда уходить, пока я не позволю. Выберем какой-нибудь условный знак: например, пока я буду ставить тебе еду в белой чашке, ты должен оставаться, а когда поставлю в голубой – можешь отправляться на все четыре стороны.
Клемент опять замолчал, ожидая от гнома хоть какого-то знака, но тот по-прежнему оставался безучастным.
– Если так, то делать нечего: придётся отнести тебя хозяину, – вздохнул старик. – Посадят тебя под стеклянный колпак, и все жители большого города Стокгольма будут приходить глазеть на такое-то чудо. Врагу не пожелаешь, ей-богу.
По-видимому, такая перспектива не на шутку испугала пленника: он тут же кивнул.
– Вот и ладно. – Сторож взял нож и осторожно перерезал верёвочку, которой были связаны руки гнома, и направился к двери.
Мальчик сразу же развязал путы на ногах и вытащил кляп изо рта, а когда обернулся, чтобы поблагодарить Клемента Ларссона, тот уже ушёл.
В этот же день случилось ещё одно удивительное событие. Едва сторож переступил через порог, как увидел величественного пожилого господина, который направлялся к беседке, откуда открывался великолепный вид на город. Сторож не помнил, чтобы ему приходилось раньше встречать в парке этого господина, но тот, вероятно, слышал о нём, поскольку окликнул старика и попытался заговорить с ним:
– Здравствуй, Клемент Ларссон! Как живёшь-можешь? Здоров ли?
Знатный господин был так приветлив, что старый сторож неожиданно для себя самого набрался смелости и признался, что скучает по родным местам.
– Как?! – воскликнул незнакомец. – Ты тоскуешь здесь, в славном городе Стокгольме? Возможно ли такое?
Господин готов был рассердиться, но вовремя вспомнил, что перед ним простой старик из Хельсингланда, и опять стал любезным.
– Ты, Ларссон, видно, ничего не знаешь об этом замечательном городе. Пойдём-ка присядем на ту скамейку, и я тебе кое-что расскажу.
Важный господин опустился на скамью, бросил взгляд на Стокгольм, который во всей красе расстилался внизу, и глубоко вздохнул, словно хотел вобрать в себя всю красоту этого места. Сторож не смел ослушаться незнакомца и почтительно присел рядом.
И пожилой господин поведал своему собеседнику историю этих мест и города. Он вёл свой рассказ с такой гордостью и так увлекательно, что Ларссон даже позабыл и о встрече с рыбаком, и о маленьком человечке.
– Никто не должен чувствовать себя чужим в Стокгольме и тосковать. Все шведы здесь – у себя дома, вот так-то, старик! А сколько всего интересного написано про этот город в книгах! Надеюсь, теперь ты не захочешь покинуть его! – С этими словами важный господин поднялся со скамьи и двинулся прочь, а сторож вслед ему отвесил глубокий поклон.
А на другой день в парке появился придворный лакей. Он разыскал старого сторожа и передал ему большую книгу в красном переплёте и письмо, в котором говорилось, что это подарок короля. У Клемента Ларссона голова пошла кругом, от него нельзя было добиться толкового слова. Через неделю он пришёл к директору парка и отказался от места, добавив, что ему срочно нужно вернуться домой.
– Зачем? Ты ведь вроде уже прижился здесь? – недоумевал директор.
– Так-то оно так, но всё-таки хочу вернуться.
Клемент оказался на распутье: король, сам король, не сомневался, что он останется в Стокгольме; он же не сможет успокоиться, пока не расскажет дома про то, что с ним беседовал сам король! Как можно отказать себе в удовольствии поведать землякам, что король был добр к нему, что сидел с ним на скамье, а потом прислал в подарок книгу? Что уж говорить о том, как не погнушался целый час беседовать с ним, старым сторожем и бедным музыкантом, чтобы разогнать его тоску. Конечно, можно было бы рассказать об этом и здесь, в Скансене, но дома – совсем другое дело. Теперь земляки будут смотреть на него иначе, и все к нему станут относиться с уважением и почтением! Поэтому и решил Клемент Ларссон отправиться домой.
Орёл Горго
Среди Лапландских скал, на крутом и неприступном склоне, прилепилось орлиное гнездо. Когда-то его сложили из еловых ветвей, а затем в течение многих лет достраивали и укрепляли, так что теперь по величине оно могло сравниться с чумом – жилищем лапландцев.
Скала с орлиным гнездом высилась над широкой долиной, куда каждое лето прилетала стая диких гусей. Это место было для них идеальным: так надёжно скрыто в горах, что даже из лапландцев мало кто знал о нём. Посреди долины лежало небольшое, богатое кормом для гусят озеро, на берегах которого, поросших ивняком и карликовыми берёзками, имелось множество подходящих мест для высиживания птенцов.
С давних пор на скале гнездились орлы, а в долине – дикие гуси. Каждый год орлы похищали гусей, но старались не губить слишком много птиц, чтобы не выжить стаю из долины. Дикие же гуси получали немалую выгоду от соседства с орлами: пусть они и враги, но зато другие хищники их боялись как огня.
Однажды утром – это было давным-давно, когда Нильс Хольгерссон ещё и не помышлял о путешествии с дикими гусями, – предводительница Акка Кебнекайсе наблюдала за орлиным гнездом. Хищники вылетали на охоту вскоре после восхода солнца, и в течение тех лет, что жила в долине, Акка каждое утро ждала, когда орлы покинут гнездо, чтобы знать, где они будут охотиться на сей раз.
Ей не пришлось долго ждать: вскоре со скалы снялись две большие птицы и полетели в сторону гор, – и Акка вздохнула с облегчением.
Старая предводительница сама уже давно не высиживала птенцов, но зато давала советы молодым родителям, как кормить и воспитывать гусят, как заботиться о них и оберегать от опасности. Так что наблюдала Акка не только за орлами, но и за горными лисицами, совами – словом, за всеми хищниками, которые представляли угрозу для диких гусей и их потомства.
Около полудня Акка возвращалась к скале и караулила орлов. По полету птиц она могла распознать, насколько удачной была их охота и можно ли не тревожиться о своих питомцах. В тот день гусыня так и не дождалась возвращения орлов, хотя простояла у скалы до темноты. «Должно быть, стара я стала и рассеянна: не заметила, как птенцы залетали в гнездо».
И после полудня гусыня всё глядела на скалистый уступ, поджидая, не покажутся ли орлы на площадке, где обычно отдыхали после обеда; вечером высматривала птиц у озера, где те в это время всегда купались, но опять тщетно. И снова Акка посетовала на свою старость: привыкнув видеть орлов на вершине горы, она и мысли не допускала, что птицы могли не вернуться.
На следующее утро Акка проснулась раньше обычного и стала поджидать орлов, но и в этот раз не увидела, зато в утренней тишине услышала крик, который звучал сердито и в то же время жалобно и как будто доносился из орлиного гнезда. Встревожившись, старая гусыня взлетела повыше и заглянула в гнездо. Взрослых птиц там не оказалось – лишь беспокойный неоперившийся птенец, который кричал от голода.
Акка медленно и нерешительно подлетела к орлиному гнезду и ужаснулась: сразу видно, что здесь обитают хищники, – и само гнездо, и скалистый уступ были усеяны костями, окровавленными перьями, птичьими головками, клювами и лапами. И среди всего этого смердящего кошмара копошился безобразный крупный птенец, покрытый пухом, с огромным разинутым клювом и едва заметными крыльями, из которых, как шипы, торчали будущие маховые перья.
Наконец Акка, с трудом преодолев страх и отвращение, села на край гнезда, беспокойно оглядываясь по сторонам – как бы не вернулись родители малыша.
– Ну вот, хоть кто-то явился, – раздался противный голосок. – Давай корми меня, и поскорее!
– Ну-ну, не торопись! – попыталась успокоить птенца Акка. – Скажи лучше, где отец с матерью.
– Если б я знал! Они вчера утром улетели, а мне оставили всего лишь тощего зайчонка. Сама видишь: я его уже давно прикончил. И где только их совесть – обрекают кроху на голодную смерть.
Тогда Акка и поняла, что взрослых птиц скорее всего подстрелили. В голове пронеслась мысль, что если орлёнок умрёт от голода, то с ним погибнет и его род хищников, которые держали в страхе всю долину. Но как бросить на верную гибель беспомощного птенца, пусть даже и такого непривлекательного?
– Ну что уставилась? – гаркнула кроха. – Оглохла, что ли, я есть хочу!
Акка распластала крылья и полетела вниз, к озеру, а вскоре вернулась с лососем в клюве и положила его перед птенцом. Орлёнок страшно рассердился, увидев рыбу:
– Ты воображаешь, что я стану это есть? – Он отшвырнул рыбу и попытался клюнуть Акку. – Принеси куропатку или другую птицу, побольше, слышишь!
Возмущённая поведением маленького монстра, гусыня вытянула шею и больно ущипнула его за затылок.