рла вырывался грозный рёв.
Наблюдая за оленьей схваткой, остальные животные наполнялись дерзкой силой, ощущали себя смелыми и энергичными, возродившимися с приходом весны. Хорошо, что схватка оленей вовремя закончилась, не то на площадке завязалась бы отчаянная драка, поскольку и у других животных появилось желание показать свою силу и отвагу.
Разгорячённые олени вернулись на место, и над площадкой пронеслось:
– Теперь черёд журавлей!
И вот, словно окутанные дымкой, со скалистого пригорка на пустошь двинулись серые длинноногие птицы с гибкими шеями и маленькими головками, увенчанными красными хохолками. Вскинув крылья, они будто сколь-зили по воздуху с невероятной быстротой, и казалось, что это серые тени затеяли игру, за которой едва удавалось уследить взглядом. Их танец очаровал всех собравшихся, а те, кто прежде не бывал на Куллаберге, поняли, почему это действо на горе названо журавлиным танцем. Этот танец был венцом весеннего праздника и пробуждал в зрителях благородные стремления. Никто уже и не помышлял о том, чтобы драться, зато все – и крылатые, и бескрылые – испытывали желание оторваться от земли и подняться ввысь, до самых облаков, преодолевая тяжесть собственного тела, и увидеть наконец, что же там, наверху.
Такую жажду к недостижимому звери остро чувствовали лишь раз в году, именно в этот день, когда видели большой журавлиный танец.
Сумерки опустились на гору Куллаберг. Праздник закончился, и все звери и птицы покинули место весеннего торжества, отправившись восвояси.
Ненастье
День, когда гуси пустились дальше на север, выдался дождливым, и Нильс на спине Мартина промок и озяб.
Небо подёрнулось серой пеленой, а солнце так далеко спряталось, что его и вовсе не было видно. Дождь был настолько сильным, что гусей не спасали даже покрытые жиром перья.
Нильс совсем замёрз, пока они летели, но мужества не терял, а вечером, когда стая опустилась на землю у болота, забрался под крыло к Мартину и, стуча зубами от холода, подумал, как было бы здорово оказаться сейчас дома.
«Вот если б хоть на часок к огню, погреться, обсохнуть, что-нибудь перекусить, а с восходом солнца можно и обратно».
Он осторожно выполз из-под крыла – ни Мартин, ни другие гуси не проснулись – и двинулся вперёд, к огням, видневшимся вдалеке.
Вскоре мальчик вышел на большую дорогу, обсаженную деревьями, которая привела его к селению. По обе стороны улицы, на которой он оказался, стояли деревянные дома с резными фронтонами и цветными стёклами.
«Интересно, меня впустят, если постучаться в дом? – подумал Нильс и уже поднял было руку, но передумал: – Пожалуй, сначала пройдусь по деревне, а уж потом попрошусь к кому-нибудь на ночлег».
Но чем дальше он шёл, заглядываясь на освещённые окна и прислушиваясь к оживлённым голосам в домах, тем больше его охватывали сомнения. Он уже не считал возможным просить приюта, только теперь Нильс Хольгерссон окончательно понял, чего лишился, превратившись в гнома. Он не мог показаться людям таким. Но как же снова стать человеком? Он отдал бы всё на свете, чтобы это узнать.
В доме с тёмными окнами он забрался на крыльцо и погрузился в грустные размышления, как вдруг услышал шелест крыльев – это большая болотная сова пролетела над головой и села на ближайшее дерево.
– Чивитт, чивитт! Ты уже вернулась, болотная сова? Как тебе жилось в чужих краях? – раздалось откуда-то сверху.
– Спасибо, лесная сова, недурно. А как вы здесь жили? Что у вас тут новенького?
– Есть одна новость. В Сконе один мальчик превратился в гнома и сделался маленьким, как белочка, а потом он с домашним гусем улетел в Лапландию.
– Удивительное дело! Удивительное дело! Что же, он теперь никогда не сможет опять стать человеком? Ах, бедняга!
– Это тайна, болотная сова, но я тебе её открою. Гном сказал, что если мальчик будет оберегать домашнего гуся и гусь благополучно возвратится домой…
– И что, лесная сова? Что? Скажи!
– Полетим на колокольню! Там я тебе всё расскажу. Боюсь, что здесь нас может кто-нибудь услышать.
И совы улетели, а Нильс от радости подбросил свой колпачок в воздух.
– Значит, если буду беречь гуся и он благополучно вернётся домой, то я стану человеком! Ура! Ура! Я снова смогу стать человеком!
И Нильс со всех ног побежал обратно к диким гусям.
Проделки Смирре
Случилось так, что лис Смирре снова встретился со стаей Акки Кебнекайсе. Пути их пересеклись у реки Роннебю. В ту пору Смирре, рыскавший в лесу в поисках добычи, увидел в воздухе диких гусей, а среди них и белого гусака. Лис сразу понял, что это за стая, и не столько голод, сколько старые обиды погнали его за гусями.
А дикие гуси, увидев под скалистой кручей песчаную отмель, где могла разместиться вся стая, очень обрадовались. Перед ними шумела бурная река, в которой после таяния снега заметно прибыла вода; позади высились скалы, а ветви ползучих растений скрывали птиц от посторонних глаз. Ничего лучше для ночёвки нельзя было и придумать. А Смирре в это время стоял на высокой скале и с тоской смотрел вниз на диких гусей, уговаривая себя оставить эту затею – отомстить Акке и её стае. Спуститься по отвесной скале он не мог, переплыть через бурный поток – тоже, а другого пути к гусям не было. И если бы не упрямство, лис убрался бы восвояси, но Смирре не любил бросать дела незаконченными, а потому решил ждать. Лис улёгся на краю обрыва, не спуская глаз с гусей. Его распирала такая злоба, что он стал призывать на головы обидчикам все кары небесные.
В этот момент прямо над головой, на большой сосне, раздался шум – это выскочила белочка, за которой гналась куница. Ни та ни другая не заметили Смирре, и он продолжал наблюдать за зверьками, которые перескакивали с дерева на дерево. Вот белка бесшумно проскользнула в листве, будто пролетела, а вот и куница, хотя и менее искусная, чем белка, пробежала по стволу дерева, словно по земле.
Всё, охота закончилась – куница поймала белку. Смирре направился к кунице, но остановился чуть поодаль, всем своим видом демонстрируя, что не покушается на её добычу.
– Меня удивляет, – обратился лис к кунице, – что ты, такая ловкая охотница, довольствуешься белкой, тогда как совсем рядом полно отличной дичи. Разве ты не видела стаю диких гусей под горой? А может, боишься спускаться?
Уловка лису удалась – куница, выгнув спину, вся взъерошенная, подбежала к нему и прошипела:
– Ты вправду видел диких гусей? Где они? Говори скорее, не то перекушу тебе горло!
– Советую быть повежливее: я как-никак покрупнее буду. И не ершись – я собирался тебе их показать.
Через минуту куница уже спускалась по обрыву, а Смирре наблюдал, как её гибкое тело извивается между ветками, и предвкушал скорую расправу. Однако случилось непредвиденное: куница шлёпнулась в воду – только брызги полетели во все стороны. Гуси шумно захлопали крыльями и стремительно поднялись в воздух.
Раздосадованный, Смирре подождал, пока куница вскарабкается наверх, и презрительно сказал:
– Это ж надо – бултыхнуться в реку.
– Напрасно ёрничаешь, – обиделась куница. – Я уже сидела на нижнем сучке и присматривала гуся пожирнее, как вдруг откуда ни возьмись – крохотный мальчишка, ростом не больше белки, да как в меня запустит камнем. Вот я и не удержалась. А когда выбралась из воды…
Но Смирре её уже не слышал – что есть духу лис мчался вслед за гусями.
А стая Акки направилась на юг, искать новое пристанище для ночлега. Гуси летели над рекой, освещаемой лунным светом, и наконец добрались до водопада. Река в этом месте низвергалась в узкое ущелье, разбиваясь о дно сверкающими брызгами и белой пеной. Здесь-то и опустилась стая.
Дикие гуси, устав от позднего перелёта, тотчас же заснули, а Нильс устроился около Мартина – ведь теперь он защитник белого гуся.
А вскоре до гремящего водопада добрался и Смирре. Лис сразу заметил гусей, которые расположились внизу на скользких камнях, среди пенившейся воды, и понял, что к ним не добраться, но уйти не мог и уселся на высоком берегу, поглядывая вниз. Вдруг из-за валуна показалась речная выдра с рыбой в зубах. Смирре приблизился к ней, но остановился в двух шагах, выказывая добрые намерения.
– Удивляюсь я тебе: носишься с какой-то рыбой, когда совсем рядом, на камнях, целая стая гусей, – заметил лис и насмешливо добавил: – Хотя где тебе до них доплыть.
Выдра, которую природа одарила плавательными перепонками, крепким хвостом, заменяющим руль, и непромокаемой шубой, обиделась и, разглядев на камнях гусей, бросилась с крутого берега в бурную воду. Но подобраться к спящим птицам оказалось непросто: волны не раз отбрасывали выдру назад к берегу или увлекали ко дну. Сдаваться хищница не собиралась и упорно продвигалась вперёд, всё ближе к валунам. Наконец она добралась до камней и уже начала карабкаться вверх, как вдруг с пронзительным криком опрокинулась в реку, и поток понёс её словно слепого котёнка. Тотчас же гуси встрепенулись, захлопали крыльями, поднялись и полетели искать новое пристанище.
Вскоре выдра вылезла на берег. Вид у неё был жалкий, к тому же она поранила переднюю лапу и теперь зализывала её. Смирре принялся насмехаться над ней, а выдра, отряхиваясь, стала оправдываться:
– Да нет тут моей вины: плавать я умею. Уже было добралась до гусей, но тут какой-то маленький человечек кольнул меня в лапу чем-то острым. От боли я и сорвалась…
Когда горе-охотница подняла голову, Смирре уже исчез из виду, погнавшись за гусями.
Бежать пришлось долго, прежде чем лис напал на след стаи. Акка уверенно вела подопечных к месту, птицам давно знакомому. Летом к целебным источникам Роннебю устремлялись отдыхающие, а зимой домики для приезжающих пустовали. Здесь-то, на балконах и верандах, и находили приют перелётные птицы и сюда привела на ночлег стаю Акка Кебнекайсе.