– А ты чего в такую рань нынче встала?
– Не терпелось отдать тебе кольцо и вообще начать день рождения, двадцать лет как-никак.
По дороге она вдруг спросила меня:
– Мамуля, а что ты наденешь?
– Сама не знаю, вообще-то я хотела белый костюм, но…
– Нет, белый костюм Марат Ильич уже видел.
– А при чем здесь Марат Ильич?
– А при том, что, если ты на свидание к нему надела такой шикарный костюм, значит, хотела сразить его наповал!
И впрямь психолог!
– Мамуля, ну скажи, у тебя с ним что-то было, это ведь неправда, что у него был роман с Алевтиной? Ну, мама, я ведь видела, как он на тебя смотрел. И на меня…
– Что?
– Мамуля, только не сердись, ты же знаешь, как я ко всему этому отношусь, ну скажи, это он, да?
– Кто?
– Это он, мой… отец? Да?
Она смотрела на меня синими, его глазищами.
– Данечка, тебе это так важно?
– Ага, значит, я права, это он! Ты спрашиваешь, важно ли, да нет, теперь уже не важно… но все равно, ужасно интересно посмотреть на своего отца, познакомиться с ним…
– Но ты уже познакомилась… – ляпнула я, и разговор из теоретического стал уже вполне конкретным.
– Эх, мамуля, была у тебя одна тайна и ту я разоблачила. Ты не сердишься?
Посреди пустынной в субботнее утро улицы она повисла у меня на шее.
– Чего ты боишься, мама? Мне же от него ничегошеньки не надо, тебе тоже, вон у тебя Кент какой клевый! Да ты сама подумай, как здорово – он придет, а ты вся такая из себя красивая, нарядная, и с тобой Кент, видный, остроумный, влюбленный… Да, мама, а он-то знает?
– Догадался. Вчера вечером звонил, говорил, что все высчитал.
– Что высчитал?
– Что ты его дочь.
– А он рад?
– Понятия не имею. Мы должны с ним завтра встретиться и поговорить. Но большой радости я как-то не почувствовала. Даже если и рад, все равно в результате чего-нибудь да испугается.
– А чего тут пугаться, мы же ему не навязываемся!
– Еще не хватало!
– А ты у меня, мамочка, большой молодец, гордая!
– Да какая там гордость, чёрта ли в ней, просто очень уж не ко времени он появился, папуля твой. Я так когда-то мечтала о встрече с ним, и именно о такой, но теперь…
– Ты ему не все высказала, когда вы встретились?
– Ах, Дашка, давай не будем портить себе этот день!
– Мам, а как же мне теперь себя с ним вести, когда я знаю, что он знает?
– Думаю, выяснять такие вещи публично, тем паче в присутствии твоей свекровушки, не стоит. Я просила его пока молчать, хотя бы сегодня, молчи и ты. А завтра, если захочешь, можем встретиться втроем, и пусть-ка он покрутится!
– Правильно! Какая ты у меня умная, мама!
О нет, я дура, набитая дура, такая же, как все бабы! Что мне, спрашивается, надо? А надо мне, видите ли, выглядеть сегодня на все сто, чтобы убить одним ударом и Котю, и Марата! Хотя оба, кажется, и так убитые. Да нет, если честно, больше всего мне хочется утереть нос этой противнейшей бабе, моей сватье. Ох, до чего же я ее не люблю! На редкость мерзкая особа! Мы с ней знакомы уже лет пятнадцать. Когда-то она тщательнейшим образом скрывала свое еврейское происхождение, носила фамилию первого мужа Уварова, работала в Госплане и была правовернейшей коммунисткой. Как только коммунизм пошел на убыль, так тут же стало убывать и ее коммунистическое сознание. Она быстренько оформила брак с мужем-евреем, с которым жила, так сказать, во грехе, заставила его усыновить родного сына, до той поры считавшегося незаконным, и при первой же возможности уволокла мужа в Израиль, где бедняга Беркович очень быстро умер от какой-то сердечной болезни. Тогда она стала требовать, чтобы сын тоже приехал в Израиль, а Даня, уже тогда женихавшийся с Дашей, ни за что не хотел. Но тут он окончил консерваторию, работы для него не было, а мамаша сулила ему в Израиле блестящую карьеру. Вот тогда он быстро женился на Дашке, и они смотались. Блестящая карьера, насколько я понимаю, ему тут тоже не светит, но, в общем, могло быть и хуже. К счастью, Даня пошел не в мать, а в милого славного Берковича. Пусть-ка теперь эта поганка увидит, что я приехала из Москвы, которую она с презрением оставила лет семь назад, и не только там не захляла, а, наоборот, можно сказать, процвела, и вокруг меня вьются два мужика, которые оба – она же подробностей не знает – смотрят на меня горящими глазами… Ого-го, это будет весело, а все драмы как-нибудь утрясутся, рассосутся… Приняв такое решение, я успокоилась, развеселилась, и Дашка, которой я, разумеется, ничего не сказала о своих не слишком красивых намерениях, тоже сразу повеселела.
– Ни фига, мамуля, прорвемся, да?
– Ну конечно, мое солнышко, куда ж мы денемся!
Мы искупались, и Дашка с изумлением спросила:
– И ты каждое утро ловишь такой кайф?
– Да.
– Здорово! Буду теперь с тобой ходить!
На обратном пути она опять спросила:
– Ма, а что же ты наденешь? Надо что-то убойное!
– Я думаю, серебряную блузку.
– А с какой юбкой?
– Помнишь мое дымчатое шифоновое платье? Оно уже совсем вышло из моды, а когда я получила от Ланки с Петей посылку со шмотками и увидала эту блузку, как мне объяснила Васька, последний писк, я сразу отдала платье в переделку, получилась отличная юбка и большой шарф. С этой блузкой должно быть здорово!
– Ты еще это не надевала?
– Да нет, когда? Сейчас придем, померим!
Но когда мы пришли домой, нам было не до примерок. Заспанный Даня накинулся на нас:
– Куда вы подевались в такую рань? Тут телефон разрывается. Уже звонила ваша Алевтина, Валерия Васильевна, Васька и еще твоя Иришка!
Иришка – Дашина подруга с первого класса.
– А что ты им сказал?
– Что я мог сказать? Сказал, не знаю, теща по утрам купается, может, и дочку с собой прихватила.
– Они еще позвонят?
– Надо думать! Вряд ли их удовлетворит разговор со мной.
– Ой, – вдруг вспомнила я, – Дашка, тут для тебя еще есть подарок! – И я выволокла из-за шкафа Верин ковер.
– Мама, откуда эта прелесть, нет, это с ума сойти, какая красотища! Мамуля, откуда?
– Это тебе прислала Котина сестра. Она сама делает эти ковры.
– Сама? Вручную?
– Не знаю, у нее стоит там какой-то станок, но все равно это ручная работа.
– И какая! Сколько вкуса! Мама, ты можешь меня с ней познакомить? Я тоже хочу делать такие ковры! – загорелась Дашка. – Как ты думаешь, она сможет меня научить?
В этот момент раздался телефонный звонок, явно междугородный.
– Алло! – схватила я трубку.
– Кирюшка! – донесся до меня родной голос Алевтины. – Кирюшка, поздравляю, желаю и очень скучаю, это, кажется, чуть ли не первый день рождения, когда мы врозь! Кирка, до меня дошли слухи, что у тебя там роман века? Это правда?
– Откуда?
– Секрет фирмы. Скажи скорей, это правда?
– Правда, правда!
– Он тамошний или тутошний?
– Тутошний.
– То есть израильский?
– Алька, что с тобой? Он москвич, пятьдесят восемь лет, вдовец, умный, веселый, интересный, архитектор и во мне души не чает! Вот тебе полный отчет!
– А ты?
– Я тоже, но…
– Говори быстро, какое «но», а то я разорюсь!
– Алька, я тут Марата встретила!
– Мать твою! И что?
– Они оба догадались, и он, и Дашка.
– И что теперь?
– Понятия не имею, Аленька, я тебе лучше завтра из автомата позвоню, так, кажется, дешевле.
– Кирка, но я просто сойду с ума, черт с ними, с деньгами, говори – ты опять с ним спуталась?
– Ну так это назвать нельзя…
– Рассиропилась, дура несчастная? Да?
– В общем-то нет!
– А в частности?
– Ой, Алька, у меня голова кругом идет, я половину людей, с кем хотела повидаться, еще не видела, я почти нигде не была, тут такое творится, и сегодня они оба придут, представляешь?
– Кирка, а этот, архитектор, он как, ничего?
– Он – чистое золото, мы с ним друг друга с полувзгляда понимаем, вот как с тобой…
– И ты хочешь все это пустить под хвост своему Марату? Даже не вздумай, гони этого кретина в шею, мало тебе, полжизни, считай, на него угрохала, а теперь еще последние годочки… Да он небось и не годен ни на что! Признавайся, ты с ним уже спала?
– С Маратом? Нет!
– И не вздумай! А то я тебя знаю – у него ничего не выйдет, а ты из жалости до конца дней будешь с ним возиться! Скажи, а с тем, как его зовут, кстати?
– Котя. Ой, Алька, а как там мой Жука?
– Жука в порядке, трескает «Китекэт», короче, жив-здоров, велел кланяться. Ты на мой вопрос не ответила, ты с этим Котей спала?
– Да.
– Ну и как?
– Потрясающе!
– Значит, так, подруга: чтобы о Марате я больше ни слова не слышала, ты чем думаешь? У тебя есть голова на плечах? Он тебе опять наплетет с три короба, и ты уже до гробовой доски будешь расхлебывать эту кашу!
– Алька, ты чего так разоралась?
– А мало я тебе, корове, слезы утирала с этим Маратом? Мне одно имя его обрыдло! Даже в Израиле от него спасу нет! Ты его, случаем, не у Гроба Господня встретила, а? И теперь считаешь это роковой встречей, да? Отвечай!
– Ну где-то как-то…
– Я ж тебя, дуру, знаю… А как Дашка-то?
– Пока просто сгорает от любопытства!
– Слава Богу, хоть у этой котелок еще варит!
– Алька, кончай наставления, ты же в трубу вылетишь, вернее, в трубку! Целую тебя и непременно позвоню!
– Ладно, Кирюшка, расстроила ты меня.
– Алька, если будешь с Леркой говорить, предупреди, чтобы Вольке ни звука…
– Ясное дело! Ладно, подруга, целую. Не знаю, как я до твоего приезда доживу.
– Да, Алька, как там твой Смирнов поживает?
– Смирнов в порядке, смирный! Ну ладно, пока!
Телефон звонил не переставая, звали то меня, то Дашку. Поскольку друзей разбросало по всему свету, то звонили из Америки – Петя, из Зимбабве – Мишка-маленький… Интересно, увидимся мы с ними еще когда-нибудь? Но я же оптимистка! Вот кого мне сейчас действительно не хватает, так это Алевтины. Мы бы с нею просидели ночку, разобрали бы всю ситуацию по косточкам, разработали бы четкие стратегемы… Правда, потом каждая из нас поступила бы по-своему, но эти разговоры снимают напряжение, дают одновременно и разрядку, и зарядку.