— В самом деле? И он не рискует умереть под ножом? Его ослабленный организм выдержит столь продолжительную операцию?
— Без сомнения! Я готов поручиться, что менее чем через неделю он будет черен и блестящ, как хорошо начищенный сапог, и весел, как молодой орангутанг!
— Когда вы думаете начать операцию?
— Сразу же, как только он даст нам торжественную клятву выполнить наши требования.
Между тем Ибрагим мало-помалу приходил в себя. Андре подал ему большую тыквенную флягу с пивом из сорго, которую тот жадно осушил до дна.
Процедура торжественной клятвы заняла немного времени. Хотя работорговец был большой негодяй, но все-таки верующий мусульманин, строго соблюдавший все предписания и обряды своей религии. По его требованию старший помощник принес экземпляр Корана, вывезенный им из Каира и почитаемый этим небольшим отрядом абиссинцев из народности галласов[4] еще большей святыней, чем даже их священное знамя, украшенное полумесяцем.
Галласы в полном вооружении выстроились теперь по обе стороны хижины. Начальник стражи, правая рука Ибрагима, распростершись на земле, положил на цветной персидский ковер драгоценную святыню. Ибрагим поднялся на ноги, простер руку над Кораном и принес торжественную клятву в том, что если он совершенно вылечится от своего страшного недуга, то возвратит свободу трем французам, обеспечит их всем необходимым в дорогу и проводит до берегов Средиземного моря.
Но уговорить его переправить их во французские владения никак не удалось, вероятно, оттого, что этот торговец живым товаром, беспокоясь о сохранности своих невольников, считал более безопасным для себя направиться в колонии португальцев, единственных европейцев, смотрящих сквозь пальцы на эту возмутительную торговлю людьми.
Видя, что его никаким образом нельзя уломать изменить свой обычный маршрут, доктор и Андре вынуждены были пойти на уступку в одном этом пункте.
После принесения клятвы Ибрагим приказал своим людям относиться с величайшим почтением к трем европейцам, а в случае, если он, Ибрагим, умрет, применить к ним самые ужасные пытки.
— Ну а теперь, — произнес доктор, — наступил мой черед; тут нужен верный глаз и твердая рука.
— Но что вы думаете делать? — спросил Андре.
— Я решил приступить к операции.
— К какой?
— Это слишком долго объяснять. Вы сами поймете, когда увидите. Но, черт побери! У меня нет никаких инструментов; мне необходимо иметь хоть пинцет и ланцет, а эти дикари, когда захватили меня, первым делом поспешили отнять у меня мои инструменты. Хорошенькие ножички и иголочки чрезвычайно прельстили их!
Ибрагим во все время этого разговора не проронил ни слова; он с покорностью истинного правоверного терпеливо ждал окончания беседы белых людей, в руках которых теперь была его дальнейшая судьба.
Признав необходимым достать хоть часть нужных для операции инструментов, Андре по поручению доктора предложил Ибрагиму потребовать от осиебов возвращения доктору его медицинского набора.
Долго Андре не мог ему втолковать, чего, собственно, тому следовало приказать туземцам, но наконец Ибрагим сообразил и тотчас приказал позвать к себе вождя осиебов, то есть господина в красном английском мундире с жезлом тамбур-мажора.
На его зов привели африканского властелина, еле державшегося на ногах, так как перед тем он поглотил громадное количество привезенной абиссинцами водки, отчего поначалу ему зажгло все внутренности, а потом он окончательно одурел.
Поэтому понадобились чудеса дипломатии и новое угощение алкоголем, чтобы заставить его наконец расстаться с этими маленькими ножичками, которые так хорошо режут и колют.
Получив свои инструменты, доктор вооружился пинцетом и ланцетом, уложил больного на циновке, подложил ему под голову подушку, затем ухватил левой рукой самый большой желвак на животе и стал медленно и осторожно делать надрез, прорезая слой за слоем с удивительной осмотрительностью и проворством, тогда как Андре ватным тампоном стирал выступающую кровь. Развернув края раны, доктор обнаружил какое-то белое постороннее тело, похожее на гитарную струну. Он схватил его пальцами и стал осторожно и медленно тянуть на себя постепенным непрерывным движением.
— Идет! — сказал доктор, видя, что у него под рукой образуется петля.
— Что это такое? — воскликнул вполголоса удивленный Андре.
— Это особый род белых червей, живущих под кожей и причиняющих громадный ущерб здоровью человека. Как вы видите, наш больной буквально кишит ими, в каждом желваке сидит по червю!
— Он должен ужасно страдать! — заметил Андре.
— Нет. Впрочем, спросите его.
На вопрос Андре больной отвечал, что боль, причиняемая ему операцией, весьма терпима.
Доктор не прерывал свою работу; он тянул червя то с одного, то с другого конца, смотря по тому, как паразит ослаблял или усиливал степень своего сопротивления, присасываясь к стенкам проточенных им подкожных ходов.
Мало-помалу петля увеличивалась. Ее длина достигала уже по меньшей мере тридцати сантиметров, как вдруг один из концов петли выскочил наружу и глазам зрителей показалась отвратительная головка червя, тело которого извивалось, как змеиное.
— Если бы у нас была лупа, то вы увидели бы, друг мой, что этот червь имеет четыре присоски, которыми прорывает себе ходы под кожей человека, — объяснял доктор, — но сейчас нам некогда изучать зоологию, дело спешное!..
Взяв небольшую палочку, он стал наматывать на нее вырвавшуюся наружу часть червяка, продолжая осторожно тащить его.
По прошествии четверти часа из раны был вытащен громадных размеров подкожный глист, так называемая «нитчатка», длиной не меньше девяноста пяти сантиметров, после чего от желвака не осталось и следа.
Начало было положено. Теперь доктор сразу же приступил к операции на второй шишке, с которой поступил точно так же, как с первой. Продолжая работать с той же осмотрительностью, он одновременно давал своему импровизированному ассистенту кое-какие объяснения относительно этого рода заболеваний.
— В сущности, — говорил он, — нитчатка, или подкожный глист, существо микроскопическое, обитающее в сырой почве, в болотистых местах и в трясинах экваториальной зоны. Когда самка оплодотворена, то в силу своего материнского инстинкта она ищет для своего будущего потомства надежное убежище. Поэтому она забирается под кожу человека всякий раз, когда для нее представляется случай. Так как негры почти всегда ходят босые и с голыми икрами, то этот чрезвычайно маленький червь безболезненно прокалывает кожу, впивается в ранку, сворачивается в ней клубочком и питается за счет человеческого тела, служащего ему жилищем. Вследствие обильного питания нитчатка, или, как его еще называют, волос или волосянка, непомерно толстеет и растет; кожа человека над ним вздымается и образует вздутие; затем он начинает пролагать себе подкожные пути, пока не доберется до торса, где, избрав себе какое-нибудь место, окончательно сворачивается и образует вот такие шишки, или желваки, которые вы видите.
— Но ведь это же ужасно!
— Действительно ужасно! — согласился доктор. — Тем более это еще не все: несчастный, служащий искусственным инкубатором для потомства подкожного глиста, быстро начинает худеть, терять силы, становится крайне раздражительным. Его начинает мучить сухой кашель, который надрывает ему грудь; у него появляется пот, словом, все симптомы, совершенно сходные с симптомами чахотки… Вы посмотрите только на этого гиганта, ставшего расслабленным и изнуренным, несмотря на свое сильное тело и железную волю.
Затем, когда у червя появляется потомство, на теле больного образуется громадный нарыв; он назревает, лопается, и молодняк возвращается в сырую почву, где, пробыв известное время, снова будет искать тело, в котором станет гнездиться и совершать свои путешествия в человеческом организме.
Готово! — воскликнул доктор, намотав на палочку вторую нитчатку. — Если только все пойдет и дальше так же удачно, — добавил он, — то я сегодня же закончу дело нашего освобождения от чужеземного ига!
— А вы не боитесь переутомить больного? — спросил Андре.
— Переутомить?! Полноте! Да ведь он чувствует только облегчение и, наверное, ужасно рад, что эта операция не причиняет ему сильных страданий. Как видите, он за все это время ни разу не пожаловался.
Действительно, надо отдать должное Ибрагиму — он был самым терпеливым и спокойным пациентом, какого только можно было себе представить. Как человек умный и сообразительный, он сразу понял, что этот тоби нашел истинную причину его болезни и что все чернокожие знахари, лечившие его до сих пор, были просто шарлатанами.
Он с невозмутимым равнодушием смотрел, как доктор вытаскивает третьего глиста, громадного по своим размерам; уже более половины было извлечено, как вдруг, оттого ли, что доктор слишком сильно его потянул, или же оттого, что сам глист, будучи необычайной длины и толщины, оказал слишком сильное сопротивление, но он порвался на самом краю раны, и, прежде чем хирург успел схватить его, оставшаяся внутри раны часть червя мгновенно скрылась, как порвавшаяся каучуковая нить.
Невольный крик досады вырвался у доктора:
— Тьфу ты пропасть! Опять начинать сначала… Но я его вытащу! Впрочем, этот маленький случай даст мне возможность познакомить вас с одним любопытным феноменом, который редко кому приходилось видеть. Видите белую жидкость наподобие жидкой кашицы, вытекающую из этого червя?
— Вижу! Как будто бы тысячи крошечных тел, одаренных способностью двигаться!
— У вас прекрасное зрение, это действительно так. Эти маленькие тельца — молодые нитчатки, которые не прочь переселиться в другое тело и зажить новой жизнью.
— Благодарю, — сказал Андре, поспешно вытирая свои руки. — Я вовсе не расположен к приему таких жильцов.