– Кровь! – неожиданно взвизгнула тётя Настя, указывая на бурое пятно у подножки автобуса.
– Успокойтесь, – устало сказал ей Гриша. – Это глина.
Тётя Настя затряслась и расплакалась. Дядя Гена, придерживая её за локоток, помог зайти в салон.
Эд посмотрел сквозь стекло. Он увидел, как сотни сотен лет назад Тая выходит из шатра. Солнце уже высоко. Голову ломит от наркотического похмелья. В вечернем напитке оказалось многовато сон-травы. «И почему она не придала значения пряному аромату?»
Пошатываясь, Тая подходит к кострищу. Угли ещё тлеют.
– Где все? – говорит Тая, массируя виски.
Смутно всплывают события вечера. Тая замечает следы волочения. Идёт по ним к пригорку. Но дальше ступить не решается. Она помнит: вчера должно было свершиться жертвоприношение.
– Тая, – слышит она с воды голос Марка. – Иди к нам.
Девушка леденеет. Она медленно поворачивается.
Иришка, Соня, дядя Гена с тётей Настей, Эд, Кирюха и Марк стоят по колено в воде и машут руками, приглашая присоединиться к ним.
От воды веет холодом. Тая хочет броситься в противоположную сторону, но в руку ей утыкается нечто влажное и мягкое. Тая опускает глаза: белый волк трётся носом о ладонь, а смотрит совсем по-человечески. Тая замирает в оцепенении. И в этот момент Гриша, подкравшись к ней со спины, набрасывает ей на плечи волчью шкуру. Сухие ладони в плотном прикосновении приваривают мех к плечам. И внутренний хищник перерождается в Грише, вырывается вперёд и, как литой, встаёт на давно готовое место. У него больше нет клыков. Он остался тяжёлым, опасным животным и коронован трензельным оголовьем.
Гриша развернёт пробудившуюся мощь на запад, направит её на родную деревню, и пики домов вытянутся к небесам. Теперь он сумеет присоединить и удержать соседей и заложить, быть может, первый в истории город.
Эду показалось, что на секунду он оторвался от настоящего и оказался между двумя временами.
– Смотри, смотри! – вернула его к действительности Иришка. Она тыкала пальцем в окно. Эд так и не понял, что она хотела ему показать.
Автобус высадил пассажиров на вокзале. Ночной поезд подхватил их, оставив приключения позади.
– Я её домой отпустил. Как дикого зверя на волю… – мрачно сказал Гриша, глядя в окно вагона.
В соседнем купе ютилось семейство Смолиных и Кирюха. Эд с Марком тоже слышали Гришины слова. Только Сонечка, кажется, уже уснула.
Поезд мерно покачивал своих пассажиров. В Карелию Гриша ехал с любимой, а увозил лишь воспоминания о ней.
Смолины не общались с Гришей, и только Иришка бросала на него жалостливые взгляды. Эд всё время проводил с ней. И почему-то слова для Иришки находились легко. Тётя Настя, конечно, никогда не призналась бы, но с Таиным исчезновением она испытала странное облегчение. Жизнь стала радостнее.
И в глубине души тётя Настя не хотела, чтобы Тая вернулась. Она жадно присвоила то счастье, что причиталось красивой молодой женщине, себе. Поэтому, наверное, не хотела сообщать о её исчезновении в официальные инстанции. А себя оправдывала тем, что ответственность лежит на Грише.
Когда Тая исчезла, Соня подвисла в пустом пространстве. Она не общалась с Гришей, но не потому, что считала его виноватым, а, скорее, потому, что вообще ничего не считала.
Больше всего она боялась, что он, заглянув ей в глаза, увидит не ненависть или осуждение, не любовь или сочувствие, а почувствует пустоту. Она же художник! Её обязанность – вскрывать нарывы общества, преподносить истину. Да она просто обязана… Обязана что?
Сонечка хотела сбежать.
Платформа. И Соня вздохнула с облегчением. Можно больше не насиловать себя выбором и не прятать глаз. Всё!
Приехали.
И Соне на секунду показалось, что они опять на платформе одинокого города на краю мира. Только дождь не тревожит небо. Тут она заметила, что к Марку подошла группа людей, человек десять. Видимо, друзья и родители.
Одна из встречающих – бледная девочка, сидела в кресле-коляске. Марк тепло обнял её, и Соня отчётливо услышала:
– Иди сюда, сестрёнка! Скучала по мне? Сознавайся!
И тонкие бледные ручки обвили его шею. Он подхватил сестру и закрутился с ней. А она засмеялась.
Лёгкий ветер пронёсся по платформе.
«М-да, – услышала Соня свой внутренний голос. – Легче сбежать, чем признать, что струсила. В конце концов, предать того, кого любишь, не смертный грех».
Ржавая струна лопнула меж рёбер. Соня болезненным взглядом наткнулась на Гришу.
Он курил у края платформы. Не человек – сложенная из табака фигурка.
Она подошла, медленно. Земля под ногами стала ватной. Соня до сих пор не знала, как относиться к пропаже Таи. Но откуда-то пришла уверенность, что по-другому и быть не могло, что уход девушки как-то легко и логично завершил сказанные Таей слова, стал ровным звеном цепи в Таином путешествии, да и в жизни тоже.
Но что ей, Соне, нужно от этого хмурого мужчины? От ржави в его голосе? От пепла, застывшего на губах? Что так неотвратимо влечёт к нему? Дикая, опасная свобода, которую он дарит той, что рядом? Отсутствие границ? Или одиночество, то самое, из недр души, которое всегда прячется, а рядом с ним – как на ладони?
Только все его «подарки» отпугнут любого нормального человека. Но она, Соня, идёт к нему. И знает, что не повернёт назад.
Она остановилась рядом.
Он, слегка сощурившись, взглянул на неё и взглядом вернулся к потёртой крыше вокзала.
Помолчали.
– Я тут… – Соня мягко вздохнула, растеряв все слова.
Его близость пробуждала в ней что-то странное, незнакомое, как если бы сила высокой волны разбилась о берег авангардом кавалерийских скакунов.
– Прости, – сказала она и отвернулась.
Он кивнул.
Из папки с работами юной художницы выбился угол листа. Гриша выхватил его.
С рисунка смотрела великанша и большими губами выщёптывала образ Таи – вот она, смотрит в упор, строго сведя брови. Но её глаза уже не могут раскрыть в нём то, что ему самому неведомо.
Он прошёл этот путь наперекор ей, по-своему. И, может быть, поэтому вернулся.
– Пошли, – сказал он и подхватил Сонечкину сумку.
Эда привычно никто не замечал – кроме Иришки, конечно. Он перекинул сумку через плечо. Ему вспомнились слова, сказанные вначале путешествия Марком, о том, что Карелия обязательно берёт себе жертву. И он подумал, что часть его самого вместе с Таей навсегда осталась в Карелии.
Жертва?
Эд заметил, как из-под куртки Марка выглянула ручка ножа в кожаном, прикреплённом к ремню чехле. Марк одёрнул куртку. Оружие спряталось от чужих глаз.
Поздно! Колокольчик отчаянно зазвенел в мозгу Эда.
– Я что-то упустил! – кричало в голове.
Память вернула Эда сквозь сотни сотен лет к бороздящим Карельские реки язычникам. Из множества нитей прошлого, перепутанных между собой и ветвящихся паутиной, он, Эд, принялся тщательно распутывать одну. А что другие?
Эд нащупал на задворках памяти клубок отголосков событий прошлого, что тенями прошли сквозь него на островах. И отблеск повторяющегося через равные отрезки времени обряда – жертвоприношения.
Только на этот раз язычник Марк, претендующий на роль вожака, вонзает нож в бьющееся в темноте сердце. Вскрик, хрипы и кровавый кашель. Тая мертва. Жертва принесена? Глупец! Он даже не знает, что жертвой раз в три поколения становится не юная дева, а её окружение. Деву же принимают волки. Разбойник Марк ломает обычай – вдыхает в него новую жизнь, вливает новый смысл.
И волки дыханием предков взвывают от боли. Приходит конец старому порядку. Никто больше не пополнит их ряды.
Эд держал одну из потерянных во времени нитей древнего, глухого прошлого. А сколько их ещё? Какие комбинации дикого пасьянса могла придумать судьба? Слишком много сил требовало погружение во время. Эд почти выгорел изнутри.
Он вспомнил, как вскрикнула тётя Настя, увидев бурое пятно на земле. Может, всё иначе сложилось?
Дыхание перехватило.
Марк стережёт Таю как добычу. Он хочет почувствовать над ней власть, поиграть жизнью. А через неё ощутить власть и над Гришей.
Он готов резать ей кожу.
Эд почувствовал ярость Марка. И если бы на небо вышла багровая луна, то земля бы окрасилась Таиной кровью. Жертва притягивает палача.
Но стоило Марку выглянуть из палатки с ножом наготове, как зашипел, обрушился на него лес и загорелись во тьме по-человечески красные глаза.
Эд совсем запутался.
Пожертвовать всеми ради одного. Что, если Тая принесла их всех в жертву, разом вычеркнув из своей жизни? Как монахи в монастырях отдают Богу сытость, довольство или плотские наслаждения, Тая отдала своих спутников в собственность небу.
Эду нужен был проводник – сигнал из реального мира. Сил говорить не осталось.
Он умоляюще смотрел на Иришку: «Ну же, спроси меня, и время выстроится в чёткую линию от прошлого к будущему. Тогда я смогу безошибочно определить Таину судьбу».
Иришка молчала и глупо улыбалась. Эд болезненно поморщился. Он заблудился. И не мог найти, где его жизнь, а где тени прошлого.
Он просто мёртвый мальчик из языческой деревни, который умер от ножа вожака.
Он заснул от зелья сон-травы, и оно увлекло его в путешествие – нарисовало целую жизнь в далёком будущем, а смерть поселила его там навсегда.
Иришка же твёрдо стояла на ногах. Таино исчезновение ничуть не смутило её. Банальность.
Часть огромного мира отошла, чтобы освободить место новой.
Никто же не оплакивает волосы на расчёске. Они всего лишь часть системы под названием «человек». Человека же Иришка точно так же не выделяла из общей картины бытия. Понятия «я» для неё не существовало.
Марк нежно обнял мать.
«Мог ли он – не древняя его копия, а заботливый брат и сын – сотворить с Таей…» Эд сам себе не верил.
Иришка, знай она о душевных терзаниях Эда, нашла бы слова утешения.
– Глупенький, – сказала бы она. – Да ты за деревьями леса не видишь!
И Эд бы понял: неважно, растерзали ли деву волки или приняли в своё племя, или разум просто покинул Таю, даже если она приняла смерть от руки соплеменника. Свершившееся – лишь варианты одного и того же события.