Дверь отворила полная сорокалетняя женщина в блузке с глубоким вырезом. Увидев Мишу в компании оборванных незнакомцев, она тут же захлопнула дверь.
– Мы, пожалуй, пойдем… – сказал Верещагин, все понимая.
– Нет! – остановил его Миша. – Это уже дело принципа!
Мужчина надавил кнопку звонка и держал ее долго, пока дверь не приоткрылась немного.
– Галочка, – сразу заговорил Михаил, – я пришел с этими людьми, потому что им нужна помощь. Ребятам надо переодеться, но сейчас купить новую одежду негде. Они мои друзья, а ты же знаешь, что я с кем попало не дружу…
Последний аргумент, судя по всему, подействовал на хозяйку, она распахнула дверь. Первой в квартиру вошла Лариса, потом Верещагин, а затем уж проскользнул водитель. Он поцеловал Галину, извинился за то, что без букета, и добавил: его друзья подберут себе что-нибудь и сразу уйдут.
Квартира оказалась двухкомнатной. В гостиной стоял накрытый скатертью стол – Мишу здесь явно ждали, не случайно он упоминал о важной встрече нынешним вечером. А вторая комната, служившая, по всей видимости, не только спальней, но и складом, была заполнена полосатыми сумками, набитыми китайским товаром.
– Только вначале помойтесь, – предложила хозяйка, – а то от вас такой запах, что весь мой товар провоняет, я потом ничего продать не смогу. И вообще снимайте с себя все и к порогу бросайте.
Алексей сбросил пиджак. Галина поморщилась и покачала головой:
– А ведь хорошая вещь была когда-то… Сразу видно, стопроцентный хлопок. И производства не китайского.
Она наклонилась и посмотрела на замусоленную, почти стершуюся от пота и пыли бирку:
– Армани? Турецкий костюм, что ли?
Затем приказала Ларисе:
– Ты тоже скидывай свой халатик. И вообще, как ты, русская девка, можешь чучмекские тряпки носить?
Галина отвела гостью в ванную и вышла оттуда с ее грязной одеждой в руках.
– Что это вы такие тощие? – спросила женщина Алексея. – На твою девушку без слез смотреть нельзя. Больная она, что ли?
– Мы с ней рабами были на плантации. Почти полгода там пробыли, сейчас только случай подвернулся, вот мы и сбежали. Километров сто, а может, и больше, по пустыне шлепали…
– Правда? – не поверила хозяйка. – Я про такие случаи слышала. Вернее, у нас все знают – люди иногда пропадают. Но пока никто оттуда не возвращался. Этих плантаций столько везде развелось…
– Я же сказал, нам повезло.
Михаил тоже стоял растерянный.
– Что ж ты сразу не сказал? – упрекнул он Верещагина. – Думаешь, я не понял бы?
Вскоре из ванной комнаты вышла Лариса, утонувшая в огромном махровом халате хозяйки. Галина сразу увела девушку примерять вещи.
Теперь наступил черед Алексея отмываться. Он стоял перед зеркалом, разглядывая отражение незнакомого худого и небритого человека с черным от загара и грязи лицом, не веря, что видит самого себя. Слушал, как льется из крана вода, наполняя ванну, и наслаждался этим звуком. Потом долго лежал в едва теплой воде, вспоминал ливень и бурную реку, переход по зною пустыни, свой ужас, когда стало ясно, что беглецов настигли… Ужас не от страха смерти, а от того, что сейчас все закончится, что уже не будет того, о чем мечтал, сжигая свое тело под палящим солнцем Кызылкума, ради чего жил, надеясь вырваться из ада, спасти себя и Ларису, спасти всех остальных… А мечтал он только об одном: жить спокойно где-нибудь подальше от смертельной жары, но не одному, конечно, а с девушкой, неожиданно ставшей ему самой близкой и самой родной на всем белом свете.
Алексей долго смывал с себя всю грязь и весь страх, который пропитал его насквозь за последние месяцы, старался смыть даже память о том, что с ним было, и вода уносила его недавнее жуткое прошлое в узкое сливное отверстие ванны. Он посмотрел под ноги и, увидев толстый слой песка, удивился: неужели на нем его столько налипло…
Наконец в дверь постучал Михаил и протянул ему тот самый халат, который только что был на Ларисе. Одеяние хозяйки Верещагину тоже оказалось немного великовато, и это обстоятельство рассмешило. Смех получился тихим, сдавленным, словно запретным. Он давился им, стоя перед зеркалом, держа в руке бритвенный прибор. Смотрел на себя, захлебывающегося слезами, и вдруг вспомнил тех несчастных девчонок на плантации, одна из которых так же ревела от счастья, когда увидела мертвое тело своего главного мучителя.
Алексей побрился и смазал щеки лосьоном, почувствовал аромат, от которого отвык, которого даже не мог уже представить себе, потому что целых полгода задыхался от удушливого запаха конопли, пропитавшего воздух на плантации. Ведь и ветер, раскаленный ветер, пролетавший над ней, был пронизан этим духом, въевшимся во все, что там было, – в хлипкие доски нар, в стены рассыхающегося барака, в людей и в самого Верещагина.
Он выбрался из ванной и заглянул в комнату, переполненную полосатыми сумками, на которых уже лежали вещи, отобранные для него Ларисой. Девушка стояла рядом, одетая в голубенькие джинсики и белую рубашку из плотной марли, смотрела на него огромными счастливыми глазами и радостно улыбалась. Алексей поцеловал ее глаза, потому что в самые тяжелые дни долгих последних месяцев мечтал об этом. Мечтал обнять Ларису спокойно, не опасаясь услышать оскорблений и криков озверевших от вседозволенности охранников.
Переодевшись, Верещагин вышел к столу, поражаясь тому, что одежда ласкает тело, а не раздирает его в кровь. Увидел телефонный аппарат и попросил разрешения позвонить. Набрал номер квартиры родителей и почти сразу услышал голос отца.
– Это я, – произнес он, стараясь говорить спокойно.
Но в ответ было молчание.
– Это я, Алексей, – повторил Верещагин. – Меня хорошо слышно?
– Нормально, – донесся до него тихий, изменившийся отцовский голос. – Ты где?
– Я в Казахстане, думаю, как отсюда выбраться.
– Оставайся, где стоишь, – велел отец, – я прилечу завтра. Может быть, не один. Тобою тут следователь интересовался: этот парень не верит, что ты… Если народу нужно побольше собрать, только скажи…
– Все хорошо, – уже весело произнес Алексей, – теперь все очень хорошо!
Ночью опять начался сильный ливень. Едва тлевшие костры погасило сразу. Бывший полковник, перед самым началом дождя скомандовавший своим людям садиться в машины, чтобы отправиться на поиски Юнуса Маджидовича, отменил собственный недавний приказ.
– Дождь ненадолго, – объявил опытный человек. – С Бачиевым ничего не случилось, он просто отключил рацию, чтобы в тишине отдохнуть.
Но, похоже, экс-гэбист и сам в свои слова не верил.
К пяти утра, когда дождь уже едва моросил, к лагерю подкатил на старом «уазике» молодой узбек, который сообщил, что, как и все жители его поселка, выехал в пустыню на поиски опасных преступников. Ночной дождь не остановил его, и он кое-что обнаружил… Поверить в сказанное молодым человеком полковник не мог. По словам парня, который, по его уверению, еще совсем недавно был ментом, в тридцати километрах стоит сожженный внедорожник, в котором находятся три обгорелых трупа. Кто такие погибшие, местный житель не знает, он уехал сразу же после того, как заглянул в сгоревший джип.
Молодой человек вызвался показать дорогу и по колее своего «уазика» привел к тому месту.
Полковник увидел остов «Дифендера», но попытался себя убедить, что это неизвестная ему машина. Но когда осмотрел почерневший салон, понял, чьи трупы находятся внутри. Узбека обыскали, избили и допросили. Потом во все стороны отправились автомобили, которые возвращались один за другим ни с чем: ночной дождь уничтожил все следы. Напрашивался вывод: люди, устроившие засаду на Юнуса Маджидовича, скорее всего, выехали на находящуюся не так далеко трассу и скрылись. В какую сторону – теперь уже было неважно.
Полковник лично ломал пальцы молодому узбеку, требуя признаний, но тот, крича от боли, повторял, что произошедшее, как ему кажется, дело рук торговцев наркотиками, которые давно охотились на господина Бачиева.
Автоматных гильз возле сожженного «Дифендера» было немного: очевидно, с Юнусом, Рахимом и Юлдашем расправились быстро. Вызвали их из машин и сразу расстреляли. Потом загрузили в один джип, облили его бензином и подожгли. Хотя, судя по ранам на теле, Бачиева заперли в салоне живым, так что конец его был страшным. Кроме того, во рту у него обнаружился почти расплавленный брикет гашиша, который затолкали явно перед тем, как запихнуть Юнуса в машину. Так что рассказанное бывшим ментом очень походило на правду. А правда тем и отличается от лжи, что обходится очень дорого.
Джафар сидел черный от горя. И когда полковник поинтересовался, что он думает по поводу слов подозреваемого, признался, что, видимо, так все и было. Потому что Юнус Маджидович имел здесь ту самую плантацию, о которой теперь и полковник знает, без разрешения местных наркодельцов, а те хотели, чтобы Бачиев или убрался отсюда, или платил им. Юнус же ответил им, что никому никогда не платил и не собирается, а потом приказал убрать местного барона, что Юлдаш и сделал не так давно.
Встревать в чужие войны экс-гэбист, опытный человек, не пожелал: бывший полковник приказал своим людям рассаживаться по машинам. А перед тем, как сесть в свою, он подошел к парню, обнаружившему трупы, сунул в карман его рубашки стодолларовую купюру и сказал:
– Будет нужна работа, найди меня. Так уж и быть, возьму водителем.
Джафар уезжать отказался: все сидел на размокшей глине и плакал.
Днем туда прилетели два полицейских вертолета, которые забрали и трупы, и Джафара. Молодой узбек к тому времени уже уехал на своем «уазике» (непонятно только, каким образом парень управлял машиной со сломанными пальцами). Когда Джафара спросили, куда тот делся, ответить он не смог. Сказал только, что не видел, как исчез тот парень, – исчез, словно его не было вовсе.
Эпилог
Увидев подъезжающие полицейские машины, Серикбай помчался прятаться в поле. Узбеки-охранники сопротивляться не стали, отдали автоматы и сами направились к фургончику с решетками на узких окошках. Идти им пришлось мимо рабов. А те молчали, видимо, не веря в свое освобождение. И только когда за мучителями захлопнулись двери автозака, поняли – они свободны. Но сил радоваться у них не было: люди стояли и тихо плакали, словно боялись спугнуть свое счастье. Некоторые опустились на землю и уткнулись лицами в застывающую после дождей глину, пытаясь погасить раздирающие их души рыдания.