Пока мы перебирались, пригнали захваченных конвоем бедуинов. Паши послали за ближайшим шейхом. Когда он приехал, выкурили с ним трубки, угостили кофеем, а грабителей жестоко отодрали и отпустили домой. Кроме того они вынесли не меньшее наказание, пока их гнали по каменистой дороге, скрученных и привязанных к лошадям.
Пред обедом многие из нас купались в затоне у моста против башни, а когда стемнело, Великий Князь пошел гулять по бивуаку. Лошади и вьючные животные уже выели корм; у одного костра нукеры пели и плясали под звуки рожка. С приходом Его Высочества круг расширился, и два нукера – араб с негром – стали танцовать, при дружных ударах в ладоши, притоптывая ногами и переминаясь с одной стороны круга на другую. За ними вышел другой араб, большого роста, в куртке и шароварах; ему подали две обнаженные сабли, и он стал танцовать «Сабэх» (Sabeh), или «Танец сабель». Описывая круги блиставшими при свете костра клинками, он скрещивал их над головой, за спиной, у ног, подвигался вдоль круга, все скорей и скорей вращая сабли, которые под конец, как молнии, сверкали около его туловища.
Перейдя на тот берег, мы были встречены пляской курдов, исполнявших при нашем караване должность заптиев. Обнимая друг друга за плечо и пояс, они составляли как бы подвижную стену, пели воинственную песнь, пристукивали каблуками, выбрасывая правую ногу, подавались вперед всем корпусом, и затем, твердо ударяя оземь ногою, выпрямлялись. Впереди этой фаланги двое танцовали, играя саблями. На курдах был очень живописный наряд: красная куртка с широкими белыми рукавами, шаровары в сапоги и тюрбан. Этот характерный танец чрезвычайно оригинален и красив, в особенности при свете факелов, озарявших своим неровным пламенем мужественные лица и белую одежду курдов.
К 10 часам лагерь наш уснул, и только вой неугомонных шакалов, да журчанье Иордана, стесняемого в своем быстром течении мостом и порогами, прерывали ночную тишину. Всякий вечер, пред тем, чтобы лечь спать, я писал дневник и любил прислушиваться к ночным звукам, наблюдая их почти неумолкаемый говор. Всякая местность имеет свой способ выражения, передающий ее характер, ее жизнь. Вникая в эти, с виду бессвязные речи, скоро заметишь их удивительное разнообразие и станешь понимать этот таинственный язык. А говорят они о том, чего, как музыки, не передашь словами…
Глава XIII
Генисаретское озеро. – Капернаум. – Магдала. – Место нагорной проповеди. – Тивериада. – Эммаус. – Закат солнца. – Порыв ветра. – Фавор. – Встреча с Патриархом Кириллом. – Назарет. – Церковь Архангела Гавриила
Еще солнце скрывалось за горами, когда, пользуясь утреннею прохладой, мы уже были на конях и пробирались по горам и долам к Генисаретскому озеру. После развалин, носящих имя «Колодца Иосифа» (в котором завистливые братья спрятали прекрасного отрока, пред продажей его египетским купцам), целые покатости и расселины гор были покрыты ноздреватыми, как губки, каменьями (буро-красного и серого цвета), которые походили на разлитую шоколадную пену. Лошади с трудом выбирали дорогу между этими вулканическими шлаками, и мы порядочно истомились, в особенности, от духоты спертого в долине воздуха, которого дуновение напоминало как бы близость очага.
После четырехчасового хода, дорога пошла на спуск и, обойдя скалу, вышла у развалин Капернаума на берег Генисаретского или Тивериадского озера, называемого также Галилейским морем (Мф. 4, 18). Палатка стояла на лужайке у источника, вытекавшего из-под отвеса скалы, среди зарослей и темнозеленых олеандров. Пред нами покоился зеркальный овал Галилейского моря, окруженный отражавшимся в его поверхности кольцом гор. За развалинами Капернаума цепь гор отступала от берега, образуя долину, по форме близкую к квадрату. На противоположном ее уступе, у самого берега, можно было отличить селение Магдалу, по направлению которой, между двух расступившихся вершин, высилась гора Фавор.
Я имел при себе маленькое Евангелие и отмечал в нем все места, проходимые нами.
Отдохнув на привале, я с одним из спутников пошел вперед, стараясь разглядеть развалины Капернаума, приморского, как его называет Евангелист Матфей (Мф. 4,13), и где Спаситель поселился после сорокадневного поста, начав свою проповедь в окрестностях Генисаретского озера. Следы Капернаума заметны только в грудах камней и глубоких ямах, скрытых между зеленью олеандров, различных миртовых и пальмовидных кустов.
Мы пробирались вдоль песчаного берега, по тем местам, где Спаситель, «ходя при море Галилейском» (Мф. 4, 18), начал проповедывать «следовавшему за Ним множеству народа из Галилеи и Десятиградия, и Иерусалима, и Иудеи, и из-за Иордана» (Мф. 4,25). Здесь же «Он увидел двух братьев, Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывавших сети в море, ибо они были рыболовы» (Мф. 4, 18), а теперь едва заметный прибой тихо роптал, боясь пробудить как бы заснувшее царство; по всему горизонту озера не было видно ни одного паруса, ни одной лодки рыболова и в течение суток, которые мы провели на его берегах, нам не довелось заметить даже следов лодок или каких-либо рыболовных снастей.
В те времена «земля Завулонова и Иевфлимова, Галилея языческая» (Мф. 4, 15) была оживлена густым населением. Теперь же это пустыня, несмотря на теплый климат, тропический характер растительности, живописную природу и изобилие рыб. В том месте, где горы опять подходят к берегу, стоит убогое селение Магдала, сбитое в кучу мазанок с плоскими крышами и двумя-тремя пальмами, – это родина Марии Магдалины.
Не доходя этого селения, на самом берегу, стоит одинокая могила, под развесистою смоковницей. Вокруг нее молча, сидели несколько темнолицых арабов, куря трубки и не обращая на нас никакого внимания. В Магдале женщины занимались хозяйством около своих порогов, а в озере купались три мальчика, цветом кожи напоминавшие жареный кофе.
А вот и та священная гора, с которой Спаситель произнес проповедь о блаженстве и высказал сущность Своего учения: «Любить, благословлять, благотворить и молиться за врагов наших, и совершенствоваться, как совершен Отец наш небесный» (Мф. 5, 44, 48).
От Магдалы мы поднялись в гору и ехали около часа по обрывам над озером, жарясь на раскаленных скалах. Можно было идти и по берегу озера, но, к сожалению, я это поздно заметил, а опуститься вниз с утесов не было никакой возможности. Чрез час мы подошли к Тивериаде. Построенная Иродом Агриппой, она была одним из значительнейших городов Галилеи. После взятия Иерусалима Веспасианом, в ней поселились знаменитейшие еврейские ученые и толковники. Теперь в городе считают около 2000 жителей, из которых половина еврейских выходцев из Испании и Польши.
Несмотря на то, что Тивериада много пострадала от землетрясений, ее базальтовые стены достаточно сохранились, и, хоть сколько-нибудь, оживляют местность. В городе много пальм, которые своими грациозными формами напоминают путнику о тропическом характере климата. Тивериада и Генисаретское озеро лежат как бы в пазухе земли, на глубине 700 футов ниже уровня океана. Жители ее не пользуются плодородием ее почвы; большинство населения из выходцев, живет, в ожидании Мессии, на счет пожертвований своих единоверцев.
Подходя к городу, я издали заметил знакомые фигуры польских евреев, в длинных, засаленных и лоснящихся сюртуках; они сидели, ничего не делая, по два и по три, на стенах и у городских ворот.
Заглянув в Тивериаду, мы обратились к ним по-немецки с вопросом:
– Где расположился наш лагерь?
Они отвечали:
– Южнее города, по дороге в Эммаус.
Чрез 10 минут мы слезли с лошадей и вошли под зеленый шатер, где уже отдыхали некоторые из наших товарищей.
Жара была так велика, что при всем желании я не решился сходить пешком в Эммаус, хотя до него было не более версты.
Эммаус издревле славится своими целебными серными ключами, которые почти одного состава с Ахенскими минеральными водами. До самого вечера пред нами проходили больные, возвращавшиеся из Эммауса в Тивериаду; между ними было особенно много фигур, напоминавших наших русско-польских евреев.
Когда жара стала спадать, мы пошли купаться, а потом сели на камни у берега, полюбоваться солнечным закатом. Едва только солнце скрылось за горами, как началась бесконечно разнообразная игра цветов на небе, в воде и на горах противоположного берега. Живопись не в состоянии передать силу и яркость этих переливов, происходящих от низкого уровня долины (700 футов) и от густоты в ней воздуха. (Обыкновенно мы наслаждаемся этим чудным зрелищем с местностей, лежащих выше поверхности моря.) Глядя на этот закат, я пришел в восторг и не мог достаточно им налюбоваться. Он напоминал игру электрических цветов в струях и брызгах фонтана, когда так и кажется, что бьет не вода, а рассыпающаяся струя драгоценных каменьев. Совершенно то же и здесь, – противоположный берег, отражаясь в воде, менял цвета и казался, сначала будто вылитым из золота, а потом, как бы гигантскою разноцветною кристаллизацией, то аметистов, то сапфиров, то изумрудов…
Во время обеда стемнело и зажгли свечи; как вдруг, среди оживленного разговора, совершенно неожиданно, с озера налетел шквал, заревел ветер, свечи разом потухли, нас окружила темнота, а на берегу начался сильный прибой… Все на минуту замолкли… и мне невольно вспомнилось Евангелие от Матфея (Мф. 8, 16, 18, 23, 24): «Когда же настал вечер, Иисус велел отплыть на другую сторону и вот сделалось великое волнение на море, так что лодка покрылась волнами; а Он спал». Должно быть, эти вечерние шквалы и бури более или менее постоянны на Генисаретском озере, и происходят от сильного нагревания окрестных гор, которые, быстро охлаждаясь после заката, производят движение в воздухе и разводят, как сказано у Евангелиста, «великое волнение на море».
Изо всех мест Галилеи и Израиля, берега Генисаретского озера, конечно, принадлежат к самым живописным, самым поэтическим.
Я, по крайней мере, считаю счастливейшим днем в моей жизни день, проведенный в любимом из мест пребывания Иисуса Христа.