– Похвально, – заверил Уэсли.
И, помолчав, добавил:
– Но можно было бы и выгоднее разместить.
У подруги Луизы Антонии Севье никогда не хватало сил отказать ей в чём бы то ни было, к тому же и очаровательная простушка, жена Джеймса О’Хары, весь вечер бросала в её сторону убийственные взгляды, и ведь, как знать, жена-то была ирландкой, с неё сталось бы взгляды перевести в дело! Поэтому Антония позволила подруге выставить напоказ все свои новшества. И вынуждена была признать, что ватерклозет и вправду очень интересен! Что еще принесёт новый век?
– И ты садишься прямо на него?
– Сначала, дорогая, нужно поднять крышку. – и Луиза подняла её вверх.
Антония оглядела сиденье с аккуратной круглой дыркой.
– И что, садиться прямо на это?
– Да, это сиденье для того, чтобы облегчиться. Как на горшке. Точно так же.
– А потом?..
– А потом, моя дорогая, природа делает своё дело. Как видишь, комочки чёсаной шерсти подходят для… э-э…
– А потом…
– Бросаешь использованный комок в это приспособление, а затем…
Луиза дёрнула цепочку, свисающую с лакированного деревянного бачка наверху, и вода с оглушительным шумом закрутилась внизу.
– Но куда всё это уходит?
– В резервуар в подвале.
Миссис Севье приложила руку ко рту.
– Луиза, ты так… оригинальна.
Возможно, она выбрала не лучшие слова для похвалы. Глаза у Луизы наполнились слезами:
– Этот… этот неблагодарный англичанин. У нас он получил свой первый заказ в Америке. Наш дом стал бы его образцом для демонстрации. Простая вежливость… Обычные правила приличия… Можно было бы и появиться хоть ненадолго сегодня вечером!
– По-моему, этот… э-э… предмет совершенно чудесен. Как же я тебе завидую, Луиза. Как бы мне хотелось обладать твоим мужеством!
– Да, спасибо. Ну что ж. Хочешь попробовать?
Антония захихикала, прикрывшись веером.
– Если бы я была тобой, Луиза, но я всего лишь Антония. Ты наверняка припрятала несколько горшков для своих консервативных друзей.
Луиза вздохнула:
– В комнатке за библиотекой.
Дамы вышли. В малой гостиной, мимо которой они прошли, стоял такой густой дым, что у Луизы заслезились глаза. Мужчины, развалившись в креслах, храпели, открыв рты. Кто-нибудь обязательно здесь останется до утра.
Большие напольные часы пробили час. Антония подавила зевок.
Капитан Форнье с кузеном Филиппом топтались у чаши с пуншем, словно она могла убежать. В начале вечера пунш, приготовленный по рецепту матери Луизы, имел розоватый оттенок и благоухал цитрусом. Теперь, когда чаша была почти пуста, он приобрёл тёмно-коричневый цвет и разил спиртом.
Но оркестр до сих пор сохранял бодрость! Луиза услышала, как кто-то выкрикнул. О, боже! Неужели ирландцы заказали джигу?
– Рождественский бал у Робийяров, – напомнила Луиза подруге, – устанавливает новые стандарты в Саванне – нет, во всей Джорджии!
– Ну конечно же, дорогая, – вздохнула Антония. – Мы все так признательны.
Кроша в пальцах невидимую землю, капитан Форнье объяснял разомлевшему Филиппу, какой должна быть «хорошая почва – La Bonne Terre».
Дамы уводили мужей домой и благодарили Луизу.
А эта чернокожая служанка – крестница Пьера! – сидела, скрестив ноги, на оттоманке у окна, наполовину скрытая занавесками.
На её оттоманке! Крестница Пьера!
Луиза втянула воздух, словно волчица, почуявшая жертву, как бы ни потрясло её это сравнение.
– Бедняга, – сказала она, как бы про себя. – Если бы он только знал.
Было уже поздно, у Антонии начала болеть голова.
– Кто «бедняга», дорогая? Филипп?
– Что ты! Вовсе не он.
Они вошли в зал, где уставшие музыканты выжимали из себя остатки энтузиазма.
– Ах, стать бы снова молодой, – сказала Луиза.
– Кто? Кто «бедняга»?
– Хмм.
– Служаночка миссис Форнье такая миленькая.
– Хмм.
– Нетрудно понять, почему Пьер согласился… – Она хлопнула себя по губам. – Дорогая Луиза, ты ведь не была против, правда?
Эта крестница, этот капризный архитектор, абсурдные ватерклозеты – во всём виноват Пьер.
– Бедный капитан Форнье.
– Что? Капитан Форнье?
Луиза философски печально покачала головой, выказывая сожаление о многочисленных неудачных современных браках.
– Партнёр моего мужа – янки. Как можно от него ожидать, что он поймёт наш образ жизни? Принятый в Саванне – такой надёжный и правильный.
Антония удивилась, но пришла в такой восторг, что не смогла скрыть улыбки:
– О, боже! Ты, безусловно, не хотела сказать…
– Ума не приложу, куда они могли отлучиться. Верно, в библиотеку. Скорее всего обоих не оторвать от книжек. Антония, дорогая, обещай, что не скажешь никому ни слова.
Антония гордо выпрямилась, словно сахарное изваяние.
– Луиза! Разве я не само благоразумие?
Луиза похлопала её по руке:
– Конечно, дорогая. Без сомнения. Бедный капитан Форнье. Сначала его выгнали с великолепной плантации – Форнье не жалели денег! – а теперь ещё это! И невинное дитя на скамье под окном. Возможно ли, – понизила голос Луиза, – что детские глаза видели больше, чем пристало ребёнку?
– Ребёнок – не лучшая дуэнья, – хихикнула Антония и удалилась.
Луиза почувствовала укол совести, наблюдая, как подруга беседует с другими женщинами, но не особенно ощутимый.
Огюстен почувствовал, как на него поглядывают. И услышал пересуды.
Дело не в алкоголе. Солдаты – офицеры Наполеона – привыкли к выпивке! Он окунул бокал прямо в тёмный пунш и протянул его новому закадычному другу, Филиппу. Заметил тот бокал или нет, осталось неясным. Филипп внезапно тяжело сел, откинув голову назад, и захрапел. Неемия отправился за его кучером.
А теперь эта проклятая девчонка дёргает за рукав.
– Масса, я схожу за госпожой, и мы поедем домой.
– Чёрт с ней, – услышал Огюстен свой собственный голос.
– Масса, мы едем домой сейчас.
– Кто здесь хозяин? – сказал он, обращаясь к утратившему способность реагировать Филиппу. – Кто здесь хозяин?
Клара была уже вполне взрослой девочкой, чтобы ложиться спать самостоятельно, но родители пошли вместе с ней наверх.
Взяв мужа под руку, Луиза сказала:
– Как же мы будем скучать по этим незабываемым мгновениям, когда наша девочка вырастет.
Пьер с облегчением накрыл её пальцы ладонью, радуясь, что ссора окончена. Но когда из оранжереи донёсся какой-то шум, хозяева не смогли ничего сделать, чтобы предотвратить скандал.
Станешь драться?
«Я обвиняю Уэсли Эванса в трусости и малодушии».
Вызов Огюстена Форнье появился 2-го числа в январском выпуске «Коламбиан мьюзеум энд Саванна эдвертайзер». Секундант Форнье, граф Монтелон, поместил его и на доске Дома Аукционов среди других объявлений о продаже рабов, о скачках и племенных жеребцах-производителях. Когда граф зашёл в таверну Ганна, её завсегдатаи забросали его вопросами: явились ли друзья того янки, чтобы принять вызов? На что граф с обычной жёсткостью отвечал, что вопросы чести – это не повод для развлечения.
Французы-беженцы так полюбили таверну Ганна, что саваннцы прозвали её «Брат Жак»[16], а родившийся и выросший в Джорджии Уильям Ганн переделал своё заведение на французский манер. Большинство посетителей «Брата Жака» были, как и капитан Форнье, беженцами из Сан-Доминго, а несколько эмигрантов, в том числе и граф Монтелон, прибыли к этим берегам, по неточным сведениям, вместе с генералом Лафайетом. Граф поддерживал своё благосостояние продажей лошадей неизвестного происхождения и смазливых мулаточек и мулатов. Он тщательно разработал меры предосторожности, чтобы его не отравили, и избегал появляться в некоторых местах после наступления темноты. В доки он старался не заглядывать.
Хотя граф никогда не упоминал генерала Лафайета, французские патриоты любили спрашивать его:
– Кто из генералов лучше? Наполеон или Лафайет?
– Le Bon Dieu, один Он ведает.
Сдержанность графа явно свидетельствовала о его проницательности. Хулителей, упоминавших о чарлстонских скандалах, находилось мало, да никто о них толком ничего и не знал, и в любом случае то дело было полностью замято.
В таверне Уильяма Ганна бурно отмечали каждую победу французов. В варварской, негостеприимной, нефранцузской Америке эти победы поддерживали гордость беженцев, и это был вопрос чести: ведь не будь проклятой британской блокады, каждый завсегдатай «Брата Жака» наверняка вернулся бы во Францию, чтобы поступить на военную службу.
Победы Наполеона были популярной темой для разговоров и среди коренных саваннцев, чья налаженная торговля была подорвана блокадой и повадками британцев насильно вербовать американских моряков.
За несколько дней до Рождества в Саванну стали просачиваться новости о великой битве, поначалу – в виде слухов, затем – в виде разрозненных фактов и, наконец, хлынули широким потоком. В самых первых сообщениях говорилось, что пруссы одержали победу над французами, и по этому поводу саваннцы мрачно осушили немало бокалов. Со следующим сообщением – не прошло и двадцати четырёх часов! – те же самые бокалы наполнились в честь победы Наполеона. Новости о втором сражении – и втором триумфе Наполеона – достигли Саванны уже в новом году, когда «Брат Жак» полностью увяз в собственном скандале. Капитан Форнье (bon homme[17], если он таковым когда-нибудь был) обнаружил, что его жена (французская дама с ранее безупречной репутацией) скомпрометирована неким Уэсли Эвансом, приезжим янки. Капитан спугнул эту парочку в новой оранжерее Пьера Робийяра на рождественском балу вышеупомянутого джентльмена, где само место и повод попахивали скандалом. Несмотря на то что Пьер Робийяр ни разу не появлялся в «Брате Жаке», его там уважали. Когда Робийяры обедали с губернатором Джорджии Милледжем, французское сообщество Саванны преисполнялось приятной гордостью.