Знать в радостном предвкушении обновляла свои экипажи и доставала из шкатулок сверкающие драгоценности, а саваннские белошвейки искололи себе все пальцы, создавая бальные платья по последним парижским выкройкам. Каждая гостиная полнилась вопросами и сплетнями; и хотя ответов пока не было, но это-то и воодушевляло.
Соланж вручила приглашение мужу:
– Она, может быть, и принцесса, но её почерк заслуживает сожаления. Любой ребёнок написал бы лучше.
– А что говорит доктор Майклс? Следует ли тебе ездить на бал в таком деликатном положении?
Соланж надула губы:
– Он говорит, что у меня родится здоровый, счастливый малыш. И настоятельно рекомендует больше двигаться. Сейчас же не мрачное Средневековье.
Услышал ли её Уэсли? В эти дни он так отдалился.
– У фирмы сейчас напряжённое время. Учредители…
– Милый Уэсли! – воскликнула она, беря в ладони его лицо. – Сейчас же Рождество!
– А потом Бал в честь дня рождения Джорджа Вашингтона и проклятые патриотические тосты, а затем…
– Разве мы не можем просто насладиться там компанией друг друга?
– Конечно можем… – уступил Уэсли.
Дом Филиппа Робийяра на деревянном каркасе стоял на северном углу улиц Броутон и Аберкорн. Два урагана и городской пожар уничтожили большую часть саваннских деревянных домов, но этот – посеревший и покосившийся, выстоял. Стихия опустошила окрестности, и, когда мать Филиппа отошла в мир иной, даже самые верные его друзья ожидали, что он переедет в лучший район.
Экипажи начали прибывать к восьми. При свете пылающих факелов слуги направляли повозки и помогали пожилым гостям подняться по высоким жёлтым каменным ступеням в дом. Двери стояли нараспашку, и на фоне ярко освещённого холла знакомые черты Неемии невозможно было разглядеть, когда он приветствовал новоприбывших и препровождал к угрюмому маскоджскому кучеру Филиппа, который принимал у всех накидки.
– Вечер добрый, миссис Соланж, масса Уэсли, – произнёс Неемия. – Делаем всё, что в наших силах. Будьте уверены.
Женская рука будто и не коснулась холостяцкого жилища Филиппа. Пожилые гости помнили обои в гостиной, которые двадцать лет назад были ярче. Дамы помоложе завидовали слабому зрению старших, которые не могли разглядеть, кто поселился под неприглядными тёмными карнизами.
Дамы замечали нитки от половых тряпок, зацепившиеся за мебельные ножки мебели, но старались не прерывать разговора, когда смахивали пыль со стульев, перед тем как присесть.
Ветки бальзамина, омелы и алтея оплетали спинки стульев, а с люстры свешивалась борода серебристого мха.
– Этот мох – священное растение для дикарей? – спросила Антония Севье.
Гостиная была заставлена родительской мебелью прошлого века. Напившись уже больше, чем предписывало благоразумие, Филипп встречал гостей, представляя свою принцессу:
– Это моя дорогая супруга, Осанальги. Мистер Хавершем, Осанальги. Можете звать её Оса, как я, – со смешком добавил он.
Остриженные волосы у женщины были слишком чёрными и чересчур блестящими. Вычурное бальное платье скорее подошло бы человеку, более привычному к стесняющей движения одежде. Улыбка словно приклеилась к лицу Осы, взгляд метался по комнате.
– Маскоджи – первые жители Джорджии. Существует восемь… или девять племен, в зависимости от того, как их считать.
– Ну что ж, Филипп, это очень увлекательно. Миссис Робийяр, вы должны рассказать нам об этом.
– Да, – только и ответила Оса.
Гости всё прибывали.
Филипп отменил неповоротливый, старомодный, хорошо знакомый менуэт, и когда музыканты заиграли новый (и, по некоторым отзывам, непристойный) вальс, Филипп со своей невестой закружились по полу, настолько поглощённые друг другом, что не слышали перешёптываний за веерами и не замечали насмешливых подмигиваний.
Пьер, исполняя обязанности кузена, танцевал один танец за другим с вдовами и старыми девами. Некоторые дамы, знававшие и лучшие дни, держались у буфета, которого сторонились их более разборчивые сестры, несмотря на уверения Пьера, что под тёмно-красным креветочным соусом не скрывается никаких дикарских блюд.
Крепкий пунш всё же поднял настроение, и довольно скоро, несмотря на то что па вальса приходилось осваивать прямо во время танца, невзирая на молчание хозяйки и суровость кучера, гости Филиппа начали ощущать нечто похожее на дух Рождества. Они ожидали увидеть принцессу? Ну что ж, теперь увидели. Из этого праздника вполне можно извлечь всё лучшее. Хавершемы общались с Севье, Минни с О’Хара.
Слуги праздновали в подвале. Няня Сериз приставила к детям няню Антигону, чтобы присмотреть за ними в детской, а кучер разыскал какого-то нелюдимого парня следить за лошадьми.
Кухня представляла собой кирпичное помещение со множеством закоулков и ниш, освещённых свечами, с очагом, где весело булькал чайник. Пьер Робийяр доверил Неемии разливать из бочки мадеру. Устроившись в торце длинного дощатого стола, няня Сериз зорко следила за тем, как Неемия выполняет свои обязанности, кивая, когда можно было наполнить жестяную кружку, и неодобрительно покашливая, если кружка наполнялась слишком часто.
На свой же счёт она не скупилась и донимала Руфь расспросами о Джеху и тех подробностях, о которых Руфь предпочла бы не распространяться. Няня Сериз знала, каковы молодые девушки.
– Я сама была такой.
– Да что ты, нянюшка Сериз!
– Мы одинаковые, деточка; нам, женщинам, всем нужна любовь.
Руфь умчалась в спальню, где Полина строила башню из кубиков, а другие дети усердно её разбирали. Няня Антигона только отмахнулась, когда Руфь предложила её сменить.
– Лучше уж здесь останусь, с детьми. Мне они нравятся куда больше взрослых.
Руфь надеялась, что любопытство Сериз перекинется на тайны других, но подогретая мадерой и воспоминаниями о своей юности няня Сериз принялась за расспросы:
– Этот Джеху очень практичный. Когда-нибудь он заработает много денег для жены и детей. Может, даже купит собственный дом.
– Может быть.
Няня Сериз улыбнулась, словно наконец добралась туда, куда стремилась всё это время:
– Джеху говорил о Веси? Пасторе Веси?
– Говорил, что он убеждённый христианин.
– Г-м-м, г-м-м. Веси – свободный цветной, как и Джеху. Выиграл денег в лотерею и выкупил сам себя. Он говорит, Бог подсказал ему счастливый номер. Он, – няня Сериз понизила голос, – он…
– Он что? Я хожу на мессу каждое утро. Мы с Полиной всегда приходим.
– Веси – не католик, милочка. Он проповедует для цветных!
Руфь медлила с ответом, вяло улыбаясь.
Сериз нахмурилась:
– Я не знаю, деточка. Точно ничего не могу сказать. Это-то меня и беспокоит.
Она налила Руфи полчашки мадеры.
– Я не пью…
– Тогда пришло время попробовать. В этом мире не так уж много хорошего. Дети, хороший любящий человек, – она ткнула Руфь локтём, – и вот это. Я иногда думаю, что это лучшее. И уж точно, проще достаётся.
Но Руфи не понравился вкус вина, и, пока Сериз не видела, девушка поставила чашку. Няньки смеялись и веселились, забыв обо всём. А вдруг их детям нужна помощь?
У массы Уэсли уже было красное лицо, они с массой Хавершемом и массой Пьером над чем-то смеялись. Миссис Соланж с миссис Антонией о чём-то шептались, будто всегда были лучшими подругами. Руфь подёргала Соланж за рукав.
– Мы сейчас уходим, миссас? Малышке Полине пора домой.
– Сегодня Рождество, детка. Мне, без сомнения, позволено раз в году забывать о своих обязанностях.
Руфь никак не могла придумать, о каких обязанностях следует забыть миссис Соланж.
– Я же с Полиной, – сказала она.
Она пошла в детскую, где двое сонных малышей устроились на старинном диванчике вместе с няней Антигоной, которая лишь приоткрыла один глаз.
Руфь присела в углу, прижавшись спиной к тёплым кирпичам дымохода, и заснула неспокойным сном, просыпаясь каждый раз, когда очередная нянюшка забирала своих подопечных. Проснувшись окончательно, когда Неемия разбудил её, она почувствовала, что во рту пересохло, а в глаза словно насыпали песку.
Неемия вручил сонную Полину Руфи в прихожей. Поскольку Филипп был не в состоянии прощаться с гостями, их провожал Пьер, желая всем доброй ночи.
– Миссис Эванс, как хорошо, что вы почтили нас своим присутствием. Филипп очень признателен, что вы с Уэсли украсили наш маленький праздник. Филипп говорит, – добавил он шёпотом, – что Эвансы – «сливки саваннского общества».
Услышав, что Пьер говорит тот же самый комплимент и другим, Соланж улыбнулась:
– А что же наша хозяйка?
Пьер посмотрел по сторонам.
– Возможно, она…
Соланж вернулась в гостиную и застала там двух пьяных, спавших на стульях, и какого-то бородача, который свернулся в углу и протестующе бормотал слуге:
– Не пойду. Тут посплю.
У миссис Робийяр руки до самых запястий были вымазаны в супе гамбо[25], на платье пролился соус. Она что-то бросила – креветку? сосиску? – обратно в супницу. Глаза у неё так и бегали.
– Так вы, – сказала Соланж, дотронувшись до своего живота, – вы… тоже.
Оса порывисто схватила Соланж за руку:
– Поговорим? Поговорим?
Борясь с желанием вытереть жир с руки, Соланж склонилась к хозяйке дома. Они проговорили десять минут – две будущие матери, – пока Оса не перестала дрожать и не успокоилась. Когда Соланж сказала, что ей нужно идти, гостеприимная хозяйка зачерпнула в супнице половником кушанье и предложила его гостье. Нарочито осторожно Соланж достала пальцами единственную серо-бурую креветку и повертела, с восхищением осматривая со всех сторон. Оса просияла.
– Мы обе беглянки, – поведала ей Соланж. – Саванна бывает такой жестокой. – Она вытерла руку о скатерть. – Беглецы вынуждены играть не свою роль.
Руфь понесла Полину к экипажу. Уэсли был слишком пьян, поэтому Соланж положила Полину на переднее сиденье, а Руфь взобралась наверх и устроилась рядом с извозчиком. Она не устала, ни капельки. Зимние звёзды ярко светились в небе.