– О чём шла речь? – поинтересовалась Фрэнсис.
– О наших полях ниже по течению – тех, где прадед выращивал индиго. «Элизабет хочет их», – заявил Лэнгстон. Похоже, Элизабет вбила себе в голову безумную мысль, что они с Лэнгстоном будут устраивать пикники на берегу реки, – фыркнул Джек. – «Приди ко мне и стань моей!/Так насладимся мы полней/Красой долин, полей, лугов,/Крутыми склонами холмов…»[34]
– Спасибо за объяснение, Джек. Но чего Лэнгстон хочет на самом деле?
– На самом деле его амбиции достаточно ограниченны. Он только жаждет захватить соседние участки. А я и так продал уже больше земель, чем следовало. Мне бы хотелось, чтобы ты занялась нашими делами. Ты благоразумнее меня.
– Джек, – ответила Фрэнсис, – как ты меня обрадовал.
– Я никогда не мог понять, что ты нашла в старом солдате, помешанном на лошадях.
– Кем бы ты ни был, Джек, я бы не стала называть тебя «старым».
В Низинах плохой наездник считался никудышным человеком. Обычных воров сажали за решётку, конокрадов вешали. Бега устраивались на пересечениях дорог, на рынках крупного рогатого скота, на политических и патриотических праздниках – везде, где могли собраться державшие пари люди со своими лошадьми. Самые крупные и великолепные забеги проходили на чарлстонском ипподроме «Вашингтон» во время Недели скачек, на которую съезжались лучшие скакуны, наездники, владельцы и зрители с юга и с запада и даже янки. Нью-йоркские газеты предлагали важным особам «экскурсии для леди и джентльменов» на быстроходном, новейшем судне, комфортабельное проживание в Чарлстоне и билеты на лучшие места на трибуне Жокейского клуба.
Здесь кипели большие страсти и звенели большие кошельки. Все ожидали, что конь Лэнгстона Батлера, Валентин, снова выиграет, как в прошлом сезоне.
У Джека этой осенью дела обстояли неважно. Он понуро сидел, опрокидывая рюмку за рюмкой, в затхлом клубе ипподрома «Ноксвилль». Несмотря на проливные дожди, скачки состоялись по расписанию, лошадь Джека упала, покалечив чернокожего наездника. Её застрелили ещё до того, как жокея (которого винили в этом происшествии) оттащили с дорожки. Джек Раванель, взобравшись на табурет, угрюмо смотрел сквозь мокрое стекло на дождь, поставив на широкий подоконник бокал и сигару. Дождь барабанил по крыше, а удушливый дым от сигары мешался с неприятным запахом мокрой шерстяной одежды.
Джек погряз в долгах, а урожай риса в этом году оказался хуже прошлого. Он взболтал тёмную жидкость в бокале, словно в винных парах могла явиться какая-то мудрая мысль. Эх, лошади, лошади.
За столиком прямо позади него двое местных о чём-то секретничали:
– Я же рассказывал тебе об Индейце.
– А, что-то припоминаю.
Шёпот стал еле слышен:
– Господи Иисусе. Четыре мили за восемь и десять.
– Джуниор говорит, что Энди хочет продать его.
– Ну да. Брось. Такую лошадь продать?
– А разве Джуниор мне не кузен, а? Разве мы не вместе выросли на Маттон-Крик? Об Индейце немногие знают. Энди скрывает свои карты.
Словно заметив, как насторожился Джек, второй сказал:
– Тише, Генри. Здесь ни место, ни время неподходящие.
Два дня спустя полковник Джек Раванель, пустив лошадь рысью по полосе меж полей цветущего хлопка, подъехал к холму, на котором стоял двухэтажный кирпичный дом, больше похожий на фермерский домик, чем на особняк гранда-южанина. Преодолев подъём, он спешился и, после того как мальчик-слуга взял под уздцы его лошадь, вошёл в прихожую по приглашению пышной негритянки.
– Я Хана, сэр. Вы по какому делу? Как вас представить?
– Полковник Джек Раванель. Служил с генералом.
– А, он будет рад вас видеть. Присядьте, сэр. У генерала Джексона всегда найдётся время поговорить со своими старыми солдатами.
Долго ждать не пришлось. Джексон был невысоким, жилистым мужчиной с крупной головой, которая была чересчур велика для его тела, словно ее «приставили по ошибке», как он любил говорить. Генерал носил в себе две пули как память о дуэльных поединках и не долее двух лет назад был избран в президенты Соединённых Штатов, но был смещён с поста обманным путем. Никто не слышал от него ни слова жалобы.
– Ба, полковник, полковник Джек Раванель. Очень приятно, очень. Что привело вас сюда из Каролины, этого логова беззакония?
– Я работал над собой, генерал.
– Вы дали «зарок»?
– Я изменился, генерал, а не умер.
– Тогда вы должны попробовать мой виски. Пойдёмте ко мне в кабинет.
В небольшой комнате Джексон представил Раванеля мистеру Хармону из Нью-Йорка и мистеру Фитцбургу из Вирджинии, своих «консультантов». Виски оказался столь же превосходным, сколь беседа – напряженной. Письменный стол украшал сувенирный золотой меч, подаренный законодательным собранием штата Теннесси своему генерал-майору милиционной армии.
Консультанты так и рвались давать советы; их лица светились участием.
– Генерал, – начал Джек, – на землях вдоль реки Камберленд много прекрасных лошадей. И, похоже, большинство из них принадлежит вам.
– Да, есть несколько кляч, – обнажил зубы в улыбке Джексон и обернулся к Хармону: – Вы разбираетесь в лошадях, мистер Хармон?
Янки нетерпеливо поджал губы:
– Какая жалость. Полковник Раванель, если вы приехали посмотреть лошадей, я бы предпочёл показать их сам, но этих джентльменов никак не отвадить. Если не возражаете…
Хана отправила мальчика за управляющим, Айрой Уолтоном, который спешно примчался в клубах пыли, весьма раздосадованный тем, что его отрывают от полевых работ.
Пока они ехали к конюшням, Уолтон расспрашивал Джека, как ему удается собирать урожай там, где цветные не испытывают никакого уважения к белому человеку.
– С чернокожими нельзя нянчиться, сэр, – сказал он. – Главное – вовремя погрузить урожай на корабль. Никаких нежностей.
Уолтон зыркал глазами по сторонам, подмечая недоделанную работу и каждое неверно выполненное задание, отчего он показался Джеку самым ответственным и трудолюбивым управляющим, которого он когда-либо встречал.
Подъехав к конюшням, Уолтон принялся кричать:
– Данвуди! Выйди-ка сюда, мерзавец!
Негр, прибивавший подковы, не поднял головы, но другой светлокожий цветной вышел на свет, прикрывая ладонью глаза от солнца.
– Чем могу служить, господин Уолтон?
Слова были почтительны, но что-то в его голосе…
– Покажи полковнику Раванелю наших лошадей, – рявкнул управляющий. – У меня дел по горло.
– Конечно-конечно. Мне ли не знать, что без вас никакого урожая не получить.
Хмурое белое лицо было ответом на улыбку чернокожего; управляющий выругался, дёрнул удила и помчался на поле.
– Со старым урожаем столько хлопот, – многозначительно заметил Данвуди.
– Разумный управляющий – что бесценная жемчужина, – отозвался Джек столь же значительно.
– Ну, господин полковник, зачем пожаловали? Кого вам показать?
– Я бы хотел посмотреть Индейца.
– Ах, этого, – негромко присвистнул Данвуди.
– Похоже, это очень быстрая лошадь.
– О да, сэр. Он быстро бегает.
– Но…
– Никаких «но». Индеец самый быстрый из чистокровных скакунов, которых я видел, да генерал и не держит медленных.
– Но… – подталкивал Джек.
– Может, сами угадаете, – неспешно улыбнулся Данвуди. – А может, нет. Он пасётся на заднем дворе с нашими меринами.
– Как им здесь хорошо, – промолвил Джек.
– Индеец каждый раз обгоняет Бертрана, Бертран бежит следом за ним, и Индеец позволяет ему почти догнать, почти. Бертран каждый раз попадается на эту удочку.
Лошади были прекрасны и сильны. Солнце блестело на спине Индейца.
Ласточки носились в воздухе, охотясь за насекомыми, потревоженными сенокосилками. Какой-то работник в поле затянул песню, другие подхватили, и печальный напев разнёсся по округе, древний, как их тяжёлый труд.
Жеребец Прут повернул голову и фыркнул, заметив людей у забора. Он с ураганной скоростью помчался прямо на них, а Джек, засмотревшись на его развевающуюся гриву и бьющие об землю копыта, не сразу сообразил, что конь не собирается останавливаться, и уже приготовился отскочить в сторону, дабы сохранить себе жизнь, когда Индеец, упав на ляжки, в последнюю секунду остановился. Комья земли, травы и навоза полетели в лицо Джеку. Раванель, чихнув, невольно уставился в ясные карие глаза животного в нескольких дюймах напротив, словно спрашивая: «Кто ты?»
Индеец был чалой масти с чёрной гривой, хвостом и щётками[35]. Стройная шея, превосходная стать, высоко посаженный хвост, благородный круп, крепкие берцовые кости, раздувающиеся ноздри и недоверчивые умные глаза.
– Он говорит «привет», – сообщил Данвуди.
– Здравствуй, – ответил Джек, почесав коричневато-рыжий нос.
Конь фыркнул, мотнул головой и, встряхнувшись, побежал к остальным, высоко вскидывая копыта.
Джек был сражён. Сердце у него забилось, как у юнца, дыхание перехватило.
– Четыре мили за восемь и десять.
– Я сам засекал.
– Быстрее Бертрана.
– Почти как Трифл.
– Почему же, ради всего святого, генерал хочет продать его?
– Скрепя сердце идёт на это, – поморщился чернокожий.
– Тогда почему?
– Генерал Джексон сейчас очень занят, он ведь в президенты метит. У него нет времени на лошадей, – улыбнулся Данвуди.
Полковник Джек сглотнул. Подмышки от волнения вспотели.
– Индеец не привык к наезднику или коляске, – фыркнул Данвуди. – Коляска! Скорее мистер Конгрив взлетит, чем Индейца запрягут.
– Он принесёт кучу денег, – прошептал полковник Раванель.
– О да, сэр, – ответил Данвуди, выдавив из себя улыбку. – Конечно.
Оставшись наедине с Джеком после того, как политики удалились, генерал Джексон налил ему ещё «чрезвычайно приятного» виски, но сам пить не стал.
– А, полковник. Значит, посмотрели его? Во всём Теннесси не найдёшь продавца хуже меня. Как же неохота его продавать. Этот жеребец может составить репутацию хозяину. Но гл