– Да Брент Тарлтон сидит на лошади, как мешок с мукой.
– Я уверена, что Брент прекрасно осознаёт свои недостатки, дорогая. Как и все мы, не так ли?
Не думаю, что мисс Кэти считала, что у неё вообще есть какие-то недостатки. Я улыбнулась, и мисс Кэти продолжила разговор со мной:
– Мамушка, разве в Библии не сказано, что лгать нехорошо?
– Не знаю, деточка. Не стоит поминать имя Господа нашего всуе, но эта ложь – особенная, не повседневная. Сколько раз я убеждалась, что лучше солгать, чем дурное дело допустить.
– Мамушка!
Мисс Кэти, выбрав свой путь, скорее перестала бы выезжать на барбекю, чем свернула бы с него. Когда мисс Эллен говорила: «О’Хара едут в гости», – она имела в виду всех О’Хара, включая и домашнюю прислугу, поскольку мы все О’Хара, даже самые чёрные.
Но мисс Кэти, избрав собственный путь, скакала прочь на этом рыжем дьяволе Вельзевуле. Этот конь не знал другого наездника, никто даже не садился на него, кроме мисс Кэти. Когда она на рассвете, в утреннем тумане, шла с ним на выгон, он с задорным ржанием пускался бегом, радуясь жизни и своей хозяйке. Она сжилась с Вельзевулом крепче, чем с собственной плотью и кровью. На своих сестёр, Сьюлин и Кэррин, она обращала внимание, лишь когда они преграждали ей путь.
Отца она обожала, и не раз после обеда я видела, как господин Джеральд с мисс Кэти вместе скачут верхом, будто отец и сын.
Без мисс Элеоноры и господина Эшли, который был в отъезде, господин Джон не знал, куда себя деть. По вечерам, если господин Джеральд не ехал в «Двенадцать дубов», то господин Джон приезжал в Тару, где они говорили о хлопке, скачках и «Компромиссе»[45] и что-то насчёт рабовладельцев в Канзасе – есть у них рабы или нет?
Четыре всадника Апокалипсиса всё приближались, но ни у кого не было желания их обсуждать. Когда миллериты говорили, что близится конец света, все с утра до вечера болтали о том, что явится Иисус, а миру придёт конец. Но в тот день, когда Он должен был явиться, ничего не случилось, и все забыли преподобного отца Миллера и его пророчества.
Но вот война приближалась так быстро, принимая такие угрожающие размеры, что я почти слышала бой барабанов! Но о войне никто не говорил. Будто слова о войне принесут её, так что лучше держать рот закрытым. Вместо этого говорили о президенте Пирсе и его делах и Стивене Дугласе и Генри Клэе и пили виски, пока не выпивали всё до капли.
Господин Эшли Уилкс уехал почти три года назад. Он побывал и в Англии, и во Франции, повсюду. И всё расписывал господину Джону свои впечатления в письмах.
Когда господин Эшли вернулся домой, больше всего обрадовался господин Джеральд. Мисс Эллен тоже была рада, надеясь, что теперь господину Джону будет не так одиноко. Вся семья О’Хара, за исключением мисс Кэти, отправилась в «Двенадцать дубов», когда господин Эшли вернулся домой. Мисс Кэти растянула лодыжку и осталась дома.
Джинси поехал на станцию забрать его, а мы все устроились на веранде, попивая в ожидании чай с сахаром. Мисс Эллен и сёстры Уилкс обмахивались веерами. Над розовыми кустами, посаженными миссис Уилкс, которые сильно разрослись после её ухода, жужжали пчёлы. Господин Уилкс, бледный, как комок хлопка, всё-таки улыбался, словно годы его не тронули, и потягивал вместе с господином Джеральдом джулеп[46], приготовленный Порком. Порк славился своим умением его готовить. Они беседовали о том, какая стоит жара и как вчера вечером напился господин Хью Калверт, который в результате свалился с лошади и что-то там себе сломал, и смеялись над ним, будто сами никогда в жизни не напивались. Слуги топтались неподалёку, не уходя, даже когда мисс Милочка гнала их прочь.
Когда на лужайке показалась повозка Джинси, разговоры оборвались. Молодой господин Эшли уезжал ещё мальчиком, и всем было интересно, остался ли он таким, как прежде?
Повозка ещё не успела остановиться, как молодой господин Эшли соскочил на землю и подбежал к отцу. Он взял его за руки, словно видел впервые в жизни. Они были похожи, только Джон Уилкс выглядел уставшим и помятым, как старая облигация, а Эшли Уилкс весь сиял, сверкая точёными формами, словно новенький медный пенни.
Эшли изменился. Он был тихим мальчиком, в серых глазах которого читалось, что он вроде бы здесь, но вот-вот исчезнет, стоит только сморгнуть. Теперь он стал другим. Узнал женщин, и от прежнего мальчика не осталось и следа.
Он не утратил привычки смотреть в пространство, но уже не задумывался так надолго. Лёгкая, грустная улыбка блуждала на его лице.
Господин Джон расспрашивал о Риме и Греции, а господин Джеральд – об Ирландии. Господин Эшли везде побывал. Только на Гаити и в Африку не заглянул.
Мы все столпились вокруг него, наперебой выкрикивая приветствия. Джинси поставил у парадной двери какую-то коробку.
– Я нашёл это в Париже, – сказал господин Эшли.
Гсподин Джон вопросительно поднял бровь.
– Я подумал, что тебе понравится. Так сентиментально.
Господин Джон расхохотался, и вскоре все стали смеяться, хотя никто и не пошутил.
Там оказалась картина, изображающая солдат в сражении, которые не идут в атаку, потому что заняты маленькой раненой собачкой.
– Верне, – объявил господин Эшли торжественно, как судья.
Господин Джон так же важно кивнул, пока у него не затряслись от смеха губы:
– Для холла? Или гостиной?
Теперь смеялись только Уилксы. Все остальные просто восхищались картиной господина Верне, где солдат во время войны волнует раненая собака. Почему бы им, не воспользовавшись моментом, сбежать, спасая свои жизни, вот о чём я подумала.
Господин Джон, пожевав губами, изрёк:
– Грандиозно.
– Люди сражаются, а страдает собака, – подхватил господин Эшли.
Взгляд господина Джона стал другим, словно шутка уже стала несмешной.
– Человек обречён оплакивать своих близких.
Отец Эшли говорил уже не о картине.
– Мама не мучилась?
Господин Джон готов был разрыдаться, но ему очень не хотелось показывать свою слабость.
– Смерть милосердна. Мама теперь в руках Спасителя.
– О Эшли, дорогой Эшли! – прервали молчание Индия и Милочка.
Они кинулись обнимать его с такой силой, что он потерял равновесие и взмолился:
– Стойте, пожалуйста, прекратите! Не сбейте уставшего путника с ног!
Милочка показала ему язык.
Разговор вернулся в обычное русло. Господин Джеральд принялся расспрашивать об Ирландии и не успокоился, пока Эшли не описал ему каждый день поездки от Дублина до Корка, где всё время льёт дождь, а солнце и не садится полностью, а лишь медленно погружается в туман.
– О да, там довольно влажно, – гордо проговорил господин Джеральд, хлопнув себя по бёдрам, словно он сам напустил сырость в эту страну.
– А как наш любимый народ? Кого изберут: Фримонта[47] или Бьюкенена?[48] – спросил отец.
И господин Эшли сказал: в Европе полагают, что у нас вот-вот начнётся война. У меня резко кольнуло в сердце, и я села в кресло-качалку, в котором любила сидеть мисс Элеонора. Я начала обмахиваться, тяжело дыша, все расплылись у меня перед глазами, а до слуха донёсся невнятный голос мисс Эллен, которая сунула мне в руку стакан с чаем.
– Всё в порядке, – ответила я. – Просто я не хочу никакой войны.
– Чувствительные умы возобладают, Мамушка, – промолвил господин Джон.
Но господин Эшли, подняв глаза, грустно возразил:
– Разве? Глупец не блещет пониманием. Он блестяще рассуждает лишь у себя в голове.
– Без сомнения, возобладают, – отрывисто ответил господин Джон.
А я мысленно согласилась с господином Эшли.
Затем на лужайке показался фургон, запряжённый шестёркой лошадей, с огромным ящиком, привязанным верёвками.
Господин Эшли сказал Мозу отправить несколько человек в мамин розовый сад. Они принесли тормозные колодки, блоки, ломы и всё такое.
Мы всей толпой направились в сад, где миссис Элеонора посадила столько роз, что два негра изо дня в день ухаживали за ними. Розам нужно больше заботы, чем некоторым детям. Полевые работники стянули ящик с фургона, и Моз ломом вскрыл его. Там оказался металлический конь с зеленоватым отливом. Он встал на дыбы, размахивая передними ногами в воздухе. Видала я лошадей и получше.
Господин Джон смахнул слезу.
– Этрусский, – доложил господин Эшли, словно господин Этрусский был особенно хорошим мастером по изготовлению зелёных металлических коней.
– Элеонора… она… была бы в восторге.
– Я купил его для мамы. Её чудесному саду так не хватало фонтана.
– Она часто говорила об этом…
Все чувствовали себя так, что лучше бы их здесь не было, словно мы вторглись в чужие владения. Уилксы всегда заставляли людей так себя чувствовать.
В этом ящике прятался не только большой зелёный конь. Эшли привёз для господина Джеральда серебряную стопку из Ирландии. Не знаю, почему она называется «стременная» – даже ребёнок в неё ногу не засунет. Господин Джеральд почувствовал себя обязанным. Он захотел узнать, где именно господин Эшли купил её, и когда тот сообщил, господин Джеральд улыбнулся, потому что отлично знал этот магазин и не раз проходил мимо.
Для мисс Эллен господин Эшли привёз чудесную шаль с каймой, а сёстрам воротнички и манжеты на шнуровке. Может быть, он купил шаль для своей матери, но подарил её мисс Эллен.
Когда господин Эшли спросил о мисс Кэти, мисс Эллен сказала:
– Вчера конь сбросил её, и она слегка повредила ногу. Я посоветовала ей остаться дома.
Господин Эшли улыбнулся, словно они с мисс Эллен знали о чём-то, неизвестном остальным.
– Мисс Кэти… упала? Она скорее репей, а не маленькая девочка.
– Она уже не маленькая девочка, Эшли, – ответила мисс Эллен.
– А.
Вечером того же дня я с мисс Кэти сидела на крыльце в Таре, когда подъехал Эшли. Он всегда одевался безупречно. Даже когда господин Эшли был маленьким, я ни разу не видела его одетым неряшливо. Он уже сменил дорожный костюм: на нём были ярко начищенные рыжие сапоги, серые брюки, которые казались уже, чем надо, новенькая белая рубашка, на галстуке красовалась золотая булавка, а на голове – шляпа, почти такая же белая, как