азываю:
“То, что забыли написать классики”».
И вот ещё:
«Детская поэзия, созданная Чуковским и Маршаком, пережила ту эпоху и тот общественный строй, при которых она создавалась. Ведь наши классики детской поэзии понимали, что для маленьких детей стихи — это необходимейшая духовная пища, хлеб насущный. Отними у малыша эту пищу, и, как выразился Чуковский, он вызовет у вас щемящую жалость, будто он хромой или горбатый.
Все мои стихи для маленьких — это игра с детьми. А они — могучие мыслители, фантазёры и любители парадоксов. Они заново открывают и осваивают мир… А ещё в этих стихах выражается моя любовь к маленьким детям и огромная благодарность им за те прекрасные часы, которые я имел честь и счастье проводить в их обществе».
Валентина Берестова следует читать медленно и внимательно. На наше счастье, он написал действительно немало — взрослую лирику, детские стихи и сказки, фантастические рассказы, повести об археологах и научно-популярные истории; он пересказал библейские предания, которые вошли в знаменитую книгу «Вавилонская башня»; он переводил, — прежде всего, своего любимого поэта, бельгийца Мориса Карема, и переводы Берестова сделали Карема постоянным чтением наших малышей. Берестов оставил книги воспоминаний и литературоведческие исследования, работы о Пушкине. Берестов сформулировал — позволю себе сказать: гениально сформулировал — пушкинскую «лестницу чувств» и вывел эту формулу в работе под одноименным названием, которой он отдал два десятилетия жизни: «Национальное своеобразие русской народной лирики выражается в том, что в традиционной необрядовой песне одни чувства постепенно, как по лестнице, сводятся к другим, противоположным»[56]. Песня и в оригинальном творчестве Берестова занимала немалое место — он сам придумывал «народные», как он говорил, мотивы для своих песенных текстов и пел с такой самоотдачей и вдохновением, что казалось — вот, на твоих глазах, происходит рождение фольклора…
Совсем незадолго до своей внезапной кончины в апреле 1998 года, Валентин Дмитриевич подписал одну из своих последних книг нашему общему с ним другу Андрею Чернову; с позволения Андрея, хочу процитировать эти две строки, поскольку в них — весь Валентин Дмитриевич Берестов:
А всё же хорошо тому поэту, Кого везут по детскому билету!
Фрагменты о Берестове
Я не видел Берестова грустным —
я запомнил Берестова устным,
с песенкой да байкою о том,
как Чуковский спорил с Маршаком.
Что даётся детскому поэту?
Если повезёт — запомнить эту
заповедь, важней иных наук,
что в стихах всего дороже звук.
От того и не был он печален,
этот звонкий голос дяди Валин:
тенорок, переходящий в смех,
звук держал — за них, за нас, за всех!
В двадцатых числах ноября 1981 года в ленинградском отделении «Детгиза» проходила конференция по детской литературе. Семинар поэзии вели Валентин Дмитриевич Берестов и Александр Алексеевич Крестинский.
Вот несколько афоризмов Берестова, которые я записал по её ходу:
Чтобы писать стихи о детстве, нужно прожить большой кусок жизни.
В современной взрослой поэзии — сплошной эгоцентризм. В юношеской поэзии — чистота.
Объективный эгоцентрик: Я помню чудное мгновенье, перед тобой явился я. Субъективный: перед собой явился я.
В моём возрасте без чувства юмора жить нельзя.
Читатель — анонимная чёрная дыра.
Детские стихи — продолжение слов детей. Игра с детьми переходит в стихи. Должен быть точный расчёт на возраст. Это — эхо.
(Голосом Барто)
Барто: Оставляйте одни находки.
Берестов: Тогда многие строчки будут незарифмованы. Барто: Пускай они так постоят.
(Голосом жены, Татьяны Ивановны Александровой) Татьяна Ивановна: Зачем ты это написал?
Берестов: Я хотел сказать то-то, то-то и то-то. Татьяна Ивановна: Вот бы и сказал!
Я не могу, грешный человек, писать песни. Как говорил наш экспедиционный шофёр: «Твоим голосом можно только кричать: Занято!»
Маршак, когда чувствовал, что стихи фальшивы, читал их с немецким акцентом.
У Чуковского было основное требование к сказке: чтобы к каждой строчке можно было нарисовать картинку.
Заходер повторяет: всё — сюжет. Какие стихи можно написать про пепельницу? Лежат в ней окурки и говорят: «Всё тлен! Всё прах!»
Маршак говорил: надо всё время держать несколько утюгов на огне.
Ирландцы говорят: когда Бог создавал время, он сделал его достаточно.
— Наконец-то вы нашли себя! — сказал Чуковский, когда 36-летний Берестов принёс ему свои детские стихи.
Был в Ленинграде замечательный мальчик Вова Торчинский, автор очень любопытных и весёлых стихов. Однажды приехал из Москвы Валентин Дмитриевич Берестов. На встречу с ним пригласили не только детских писателей, но и пишущих детей. Вова прочёл наши любимые стихи:
Да здравствует осень! Да здравствует школа! Да здравствует время и форма глагола!
Берестову стихи тоже очень понравились.
— Кем ты собираешься быть? — спросил он Вову.
— Не знаю, — потупился тот.
— Правильно! — обрадовался Берестов. — Жизнь — загадка.
В октябре 1982 года я в очередной раз приехал в Москву и добрался до Берестовых. Дядя Валя огорошил с порога:
— Из всех детских поэтов я могу сейчас читать только Яснова, и то потому, что он взрослый поэт.
Ещё один приезд в Москву — в апреле 1983 года. Вечером — визит к Берестовым. Мы с дядей Валей шли из разных мест и оба попали под ужасный дождь. Сели у обогревателя. Берестов — совершенно мокрый: «Давайте стихи!.. Нет, сначала почитайте!» Я, тоже совершенно мокрый, начал читать стихи из рукописи, приготовленной для издательства «Малыш». Пришла Татьяна Ивановна с чаем. Берестов, не обращая внимания на чай, принялся читать мою рукопись и при этом сразу же выдавал варианты тех мест, которые ему не глянулись. Так мы и отходили от дождя — теплом и стихами.
Через несколько месяцев, осенью, Валентин Дмитриевич приехал в Ленинград на пятидесятилетие Детгиза. Пошли с ним гулять по городу.
Я: «Валентин Дмитриевич, какие у вас новости?»
Он: «Послушайте, что написал Андрюша Чернов про Пушкина!»
Через полчаса я нахожу лазейку в его монологе и спрашиваю: «Что у вас-то новенького?»
Он: «А вот что написала Олеся Николаева…» И т. д.
В апреле девяностого Берестов был у нас — сидели и складывали рукопись Мориса Карема: после первого нашего совместного каремовского опыта (книжка «Песенка волынки» вышла в 1986 году) мы замахнулись было на толстую книгу переводов из Карема. Потом оказалось, что времена пошли не те, и книжка не состоялась. Но тогда мы ещё были полны энтузиазма. Валентин Дмитриевич много говорил о точности каремовской рифмы:
— Рифма — ключик к мысли. Например: «К чему стремиться к истинам, коль нету в них корысти нам?».
Берестов говорил про себя: «ископаемый прадед» (потому что писал в археологических партиях песенки).
О народной песне: «Каждая народная песня касается всех и каждого — и малый, и старый найдёт в ней всё, что ему надо. Не в этом ли суть поэзии?»
«Стихи для детей — это лирика индивидуальной судьбы».
И ещё: «Я пережил период застоя, потому что попал во время этой грозы под грибок детской поэзии».
«По большому счёту читатель поэзии — поэт. Я не разделяю на отдельные группы тех, кто пишет стихи, и тех, кто умеет их прочесть».
«Наше дело — высокая степень порядка и близости к самой природе поэзии, мнемонической, побуждающей малых детей к пляске и мечте, а взрослых — тоже к чему-то хорошему. Необыкновенно важен звук в поэзии, легко и весело берущий за душу и внушающий надежду ‹…› “Голубчик, берегите вашу звонкость!” — это сказал Маршак в 1964 году». (10 июня 1983 года)
В день смерти Берестова я вспомнил, что четверть века назад, когда мы познакомились, В. Д. вроде бы в шутку сказал: «Сегодня вакансия детского поэта пустует». Это было вовсе не так.
Вакансия детского поэта опустела сегодня.
Что сказал карандаш…Сергей Погореловский
Среди старых, ещё ленинградских, поэтов, чьи имена непосредственно связаны с именем Маршака, прежде всего вспоминается Сергей Васильевич Погореловский (1910–1995). Стихи, которые приходят на память, написаны давным-давно, лет сорок назад, а то и все пятьдесят: Сергей Погореловский не только прожил большую и плодотворную жизнь (он автор свыше семидесяти сборников стихов для детей, многих поэтических переводов, песен и даже либретто трёх детских опер), — самое интересное, что по его стихам можно буквально изучать историю нашей страны. Начиная с 30-х годов, когда стали появляться его детские стихи, поэт, чутко улавливавший веяния времени, в каждый свой сборник старался привнести приметы и детали всего, что его окружало.
Недавно дочь поэта, Татьяна Сергеевна, подарила мне оставшиеся в архиве отца дубликаты его старых книжек. Многие стихи, напечатанные в них, кажутся сегодня немного наивными и восторженными. Но сколько же в них, в этих книжках, неподдельного аромата времени, той задушевности и простоты, которыми отличались стихи верных учеников маршаковской школы!
От станции Кушетка
До станции Комод
Вожу я матерьялы —