Эдуард Успенский
Проза Эдуарда Николаевича Успенского принесла ему всенародную известность. Чебурашка и крокодил Гена, почтальон Печкин и кот Матроскин, дядя Фёдор и старуха Шапокляк — это уже не просто авторские персонажи, а герои фольклора, сродни Мойдодыру Чуковского или Рассеянному Маршака: они накрепко вросли в быт нашего сегодняшнего детства.
Стихи Успенского на фоне его прозы, вроде бы, отошли на второй план, однако достаточно вспомнить популярнейшие песни, озвученные в своё время «Радионяней», или «Пластилиновую ворону», положенную на музыку Григорием Гладковым, чтобы понять, что эти стихи так же широко известны и любимы детьми. Эдуард Успенский одним из первых сделал песню и мультипликацию серьёзным подспорьем для бытования детской поэзии в современном мире.
Павел Крючков опубликовал в «Новом мире» интервью с Успенским — с таким примечательным диалогом:
«— Вы работаете во всех жанрах и видах литературы, долгие годы пишете и стихи, и прозу. Это, кажется, развивается параллельно. Или проза появилась раньше?
— Раньше появились стихи, их у меня меньше, чем прозы.
Я всегда считал, что проза — более сложный вид искусства.
— Многие считают ровно наоборот.
— Пусть считают. Кажется, Гёте говорил, что стихосложение обусловлено и подкреплено ритмом, рифмой — всеми этими костылями. А проза — очень открытая вещь. Помните историю о человеке, который бежал из лагеря? Перед ним открыты все дороги, а перед теми, кто его ищет, — только одна. Та, на которой они могут его найти».
И потом ещё Успенский добавляет: «Проза всегда сильнее стихов».
Как ни обидно для человека, пишущего именно стихи, должен полностью согласиться с Эдуардом Николаевичем, — исходя, например, из своего переводческого опыта: я всегда полагал, и с годами моя уверенность окрепла, что переводить прозу куда сложнее, чем стихи. При переводе стихов, по крайней мере, классических, ты всегда вооружён «всеми этими костылями» — ритмом, рифмой, т. е. жёстким каркасом. При переводе прозы он рассыпается. Остаётся главное: интонация автора — а её поди улови и интерпретируй!
Свои стихи Успенский «рассказывает» — как рассказывают байки, анекдоты, это рассказы «с преувеличениями», отчего они становятся ещё более заразительными и соблазнительными. При этом Успенский мастерски (а подспудно и назидательно) обыгрывает бытовые штампы (сколько их мы навидались на нашем веку!), превращая стихотворение то в сказку, то в приключение, то в смешной ужастик:
Уж как хочешь —
Верь не верь,
Но живёт за лифтом зверь.
Любит он машинный запах,
У него отвёртка в лапах.
Ночью чудищем лохматым
Он съезжает по канатам,
По решёткам лазает,
Механизмы смазывает.
Провода, контакты, двери —
Всё исправит, всё проверит.
А под утро
Зверь-чудак
Залезает на чердак,
В темноте весь день сидит
И одно себе твердит:
— Детям пользоваться лифтом
Без сопровождения взрослых строго запрещается.
— Детям пользоваться лифтом
Без сопровождения взрослых строго запрещается.
Уж как хочешь —
Верь не верь,
Это очень мудрый зверь.
Этот фольклорный зачин («Уж как хочешь — верь не верь») даёт автору прекрасную возможность превращать обыденное событие почти в сказочную историю, в сюжетную «обманку» и разыгрывать на этом поле словесные игры:
Верьте хотите,
Хотите не верьте,
Только вчера мне
Прислали в конверте.
Жирафа, весьма добродушного
С виду,
Большую египетскую пирамиду,
Айсберг из Тихого океана,
Кита-полосатика
Вместе с фонтаном,
Целое стадо гиппопотамов
И очень известный Вулкан — Фудзияма.
Кроме того,
Я достал из конверта
Четыре корвета
Различного цвета.
Четыре корвета
Различного цвета
И королеву Елизавету.
И интересно, что королева
Не проявляла ни капельки гнева.
Представьте, нисколько
Она не ругалась,
Что в этой компании
Вдруг оказалась!
Вы получали такие подарки?
Значит, и вы собираете марки.
Нередко это целые повести в стихах — вот, к слову, маленькая история «Что едят дети»: про мальчика Вову пяти лет, который съел автобусный билет. Когда контролёр не поверил, что маленькие дети едят билеты, и стал требовать штраф, все пассажиры набросились на несчастного с рассказами о том, что на самом деле едят их малыши. Крохотный билетик превратился в целую лавину съеденного чужими детьми — тут были и картон, и опилки, и мыло, и штукатурка… А дальше — как накатило: один ребёнок «съел пятнадцать штук пелёнок», а другой «по кусочкам съел “Орлёнок”», и нашлись такие, что «объели до колёс» грузовик, а ещё одни «обглодали» танк… Беднягу-контролёра как ветром сдуло:
— Обойдусь я без ихнего рублика.
Это очень опасная публика!
Здесь смешно всё: от чудовищно преувеличенного обжорства маленьких едоков до столь же преувеличенной «опасности» пассажиров, вернее, их единения под знаменем очередного детского ужастика.
Эдуард Успенский, помимо всего прочего, ввёл в обиход образцы поэтических аллюзий на известные всем и каждому детские поэтические шедевры, превращая стихи в пародийные уроки «игры в классиков», дополняя или по-своему доигрывая эту игру, — будь то экивоки в сторону почитаемой им Агнии Барто, или вот такая презабавнейшая история по мотивам Маршака, «Случай в мебельном магазине»:
— Глубокоуважаемый глубокопродавец,
Продайте мне, пожалуйста, глубокоогурец!
Мы все после обеда на огурце сидим,
И он мне, понимаете, весьма необходим.
— Глубокоуважаемый глубокопокупатель,
Мы продаём диваны, серванты и кровати.
Быть может вы ошиблись, глубокогражданин,
И забрались глубоко не в этот магазин?
— Глубокоуважаемый глубокопродавец,
Ведь я же иностранец, поймите, наконец.
У нас у иностранцев, так завелось отцами:
Диваны и серванты зовутся огурцами.
— Глубокоуважаемый глубокоиностранец,
Наверно, вы китаец или американец,
Поскольку среди наших обычных молодцов
Я не встречал ни разу подобных огурцов…
Это стихотворение поразительно совпадает с одной из лингвистических сказок Эжена Ионеско, в которой отец заставляет свою маленькую дочку Жозетту играть в слова, объясняя ей «правильные» значения слов. «Стул это окно. Окно это ручка с пером. Подушка это хлеб. Хлеб это коврик перед кроватью. Ноги это уши. Руки это ноги. Голова это зад. Зад это голова. Глаза это пальцы. Пальцы это глаза.
И вот Жозетта говорит, как её научил папа. Она рассказывает:
— Я смотрю в стул и откусываю подушку. Открываю стену и иду на ушах. У меня десять глаз, чтобы ходить, и два пальца, чтобы смотреть. Я сажусь головой на пол. А задом на потолок. Когда я ела музыкальную шкатулку, я намазывала варенье на коврик перед кроватью, и было очень вкусно. Папочка, возьми окно и нарисуй мне картинки!»
Вот какие глупости говорит Жозетта (как говорит мама Жозетты), — а на самом деле не такие уж это «глупости»: это истории про то, как язык, повседневная речь может стать источником не просто познавательной игры, но и вполне серьёзного узнавания жизни.
Произведения Эдуарда Успенского обогащены интертекстуальностью — то в них читается подспудная полемика, то скрытый диалог с кем-нибудь из предшественников, то цитата, то перекличка с известными стихами. Мир взрослых Успенского — это мир весёлых и умных, простодушных и подначивающих друг друга детей: в этом своеобразие его прозы и обаяние стихов.
Большая новостьАлександр Кушнер
Рядом с подобными аллюзиями всегда существуют стихи сами по себе, которые впоследствии аукаются в воспоминаниях о первозданном, весёлом и умном чтении выпавшем тебе в детстве, — такие, например, как стихи Александра Семёновича Кушнера.
Александр Кушнер давно и прочно вошёл в наше сознание как замечательный лирический поэт, внимательный читатель и исследователь русского стиха. В семидесятые годы раскрылась ещё одна грань его таланта — он заявил о себе как своеобразный детский поэт. В ту эпоху у Кушнера одна за другой выходили книги для детей — от «Заветного желания» в 1973 году, до сборника «Как живёте?», выпущенного в 1988.
Вообще 70-е — 80-е годы были временем расцвета русской детской поэзии. В ней по-прежнему «позволялось» делать немного больше, чем во взрослой. К ней по-прежнему было приковано внимание власти, понимающей, что надо пестовать «своих» писателей, но «пестовалось» совсем другое: и в детской литературе наряду с бездарным официозом существовала, развивалась и доставляла огромное удовольствие маленьким и взрослым читателям настоящая поэзия, весёлая, лукавая, подначивающая, разрушающая идеологические рамки и запреты. Литчиновники старались вычеркнуть из читательского сознания того же Олега Григорьева или Генриха Сапгира, но непечатание приводило, как известно, к обратному эффекту. Стихи переписывались, передавались из рук в руки, им на помощь приходила авторская, бардовская песня, мгновенно распространявшая тексты, вытесненные из печати.
Славе детских стихов Александра Кушнера тоже помогла песня — положенные на музыку Григорием Гладковым, они звучали на детских праздниках, записывались на пластинках, передавались по радио. Но и сами по себе, «на уровне текста», они были оценены самой широкой читательской аудиторией. Потому что Кушнеру было органично присуще то, что далеко не всегда удаётся взрослым поэтам, сочиняющим стихи для детей: он умел превращаться в своего героя, все его детские книжки наполнены полноценной мальчишеской жизнью, весёлой, доброй, подчас трудной, всегда интересной: