Приехал я однажды в Москву. Утром, в половине девятого, вышел на платформу в предвкушении длинного «литературного» дня. Морозец, солнце, градусов шестнадцать, шубейка ладная и греющая. Иду себе по платформе, дохожу до головного вагона и хочу свернуть в метро — благо вход в него тут же, почти с платформы. И тут меня останавливает очень симпатичный молодой человек.
— Извините, ради бога, — говорит, — вы, кажется, с этого поезда?
— С этого.
— А вы не скажете, как у вас там, в Питере, сейчас с билетами? А то я вот встречаю мою знакомую и не знаю, приехала или нет…
Только я собираюсь что-то ответить, как к нам подходит ещё один человек, не менее симпатичный, постарше, и спрашивает у моего визави:
— Вы случайно не такси предлагаете?
— Нет, — искренне удивляется тот. — А что случилось?
— Да вот, — вздыхает второй, — метро перекрыли… Нашли там какой-то чемодан, возможно, с бомбой… Всё закрыто.
Тут сердце у меня ёкает, поскольку дел невпроворот и всё наперёд расписано.
— Понятно, — говорит первый. — Вам куда надо? — обращается он ко мне.
— На Беговую!
— А вам?
— Мне подальше, но хоть до Беговой довезите! — отвечает второй.
— Ладно, мужики, по полтиннику скинетесь?
— Скинемся!
— Тогда подождите, я всё-таки посмотрю, не приехала ли моя дама, пять минут, и тут же поедем.
И он исчезает в толпе, а мы остаёмся и обмениваемся с моим товарищем по несчастью разными незначащими фразами: он меня про Питер, я его про Москву. Наконец, он спрашивает:
— А вы сюда, небось, в командировку приехали? — Да нет, — отвечаю, — так… — А чем вы занимаетесь?
И тут я говорю первое, что приходит в голову:
— Литературой.
При этом слове лицо его, буквально на моих глазах, меняется, глаза тускнеют, он мгновенно теряет ко мне интерес, быстро отворачивается и, вынимая из кармана мобильный телефон, бросает через плечо:
— Идите, метро уже открыли!
И в эту секунду я понимаю всё: я тут же вижу, что метро так и было открыто — вон ведь он, вход, тут же, и никакой толпы при дверях! Пожалуй, впервые в жизни слово «литература» спасло мне жизнь.
Я вспоминаю эту историю всякий раз, когда слышу о том, как размывается преподавание литературы в школе или изымается преподавание детской литературы в педагогических вузах. Будущие педагоги перестают изучать детскую книгу как таковую. Это значит, что через несколько лет само понятие детской художественной литературы в принципе может исчезнуть — сначала из сознания воспитателей, а затем постепенно и из круга непосредственно детского чтения. Мы в очередной раз готовы уничтожить то, что создавалось десятилетиями, то, что цементировало, объединяло в пристрастной любви все слои советского и постсоветского общества, то, что стало действительно всенародным достоянием: нашу детскую литературу.
Но ведь мы уже всё это проходили! В 20-е годы наших родителей спрашивали: нужна ли сказка пролетарскому ребёнку? Сегодня вас, дорогие родители, спрашивают: нужно ли знание детской литературы воспитателям ваших детей?
Я могу только догадываться, почему так происходит. Но опасаюсь, что мои догадки справедливы. У нас уже давно есть национальная идея, способная объединить всех от мала до велика, — это детская литература, детская поэзия. На одних и тех же произведениях воспитывались все, кто сегодня представляют нашу страну в политике и промышленности, бизнесе и культуре. Но игра в стихи — опасное дело: в такой игре юный человек учится думать. Неспроста же именно детской литературе оказалось по силам пробуждать объединяющие всех чувства — любви, гордости, сострадания, совершенствования, то есть чувства понимания и удовольствия, которые так необходимы детям в общении друг с другом и со взрослыми.
Вот, может быть, найдены ещё два важных слова: понимание и удовольствие — суть поэзия для детей.