ще одну вещь, самую важную из всех. Сейчас, чтобы успокоить твой разум, я кое-что расскажу тебе о том, почему ты находишься здесь. Причина того, что ты продолжаешь приезжать ко мне, очень проста. При каждой нашей встрече твое тело учится определенным вещам. Даже вопреки твоему желанию. Так было с самого начала. И теперь твое тело постоянно нуждается в том, чтобы научиться большему. Скажем так: твое тело знает, что его смерть неизбежна, хотя ты об этом никогда не задумываешься. И я рассказал твоему телу, что моя смерть так же неизбежна, и что прежде чем я умру, я хотел бы показать ему кое-что такое, чего сам ты ему дать не можешь. Ну, например, твоему телу нужен испуг. Ему нравится пугаться. Твоему телу нужна тьма, и ему нужен ветер. Теперь оно узнало походку силы и ждет не дождется случая как следует испытать этот способ передвижения. То есть твое тело возвращается меня навестить, потому что я — его друг.
Дон Хуан молчал довольно долго, словно собираясь с мыслями.
— Я говорил тебе, что секрет сильного тела не в том, что ты для него делаешь, а в том, чего не делаешь, — проговорил он наконец.
— И теперь пришло время не делать то, что ты всегда делаешь. Так что до нашего ухода сиди здесь и не-делай.
— Я не понимаю, дон Хуан.
Он забрал у меня блокнот, аккуратно закрыл его и перетянул резинкой, а потом запустил его, как диск, куда-то в чапараль. Блокнот скрылся в кустах.
Я был в шоке и начал было возмущаться, но он закрыл мне рот ладонью. Потом указал на большой густой куст и велел сосредоточиться на нем. Но не на самих листьях, а на их тенях. Он сказал, что бег во тьме не обязательно должен быть действием гонимого страхом человека. Это может быть самая естественная реакция ликующего тела, которое знает, как не-делать. Снова и снова дон Хуан шептал мне в правое ухо:
— Не-делать то, что ты знаешь как делать, — ключ к силе.
В случае смотрения на дерево, тем, что ты знаешь, является немедленная фокусировка на листве. Тени от листьев и промежутки между листвой никогда меня не интересовали. Последнее, что сказал дон Хуан, была инструкция начать фокусироваться на тенях листьев на одной ветке и постепенно перейти к такого рода созерцанию всего дерева, не давая глазам возвращаться обратно к листьям, потому что первый сознательный шаг в накоплении личной силы — позволить телу «не-делать».
Наверное, причиной тому явилась моя усталость или нервное перевозбуждение, но я настолько погрузился в созерцание теней листьев, что к тому моменту, когда дон Хуан поднялся на ноги, я мог формировать тени в зрительно воспринимаемые массивы настолько же свободно, насколько обычно в массивы формируется листва. Эффект был поразительный. Я сказал дону Хуану, что хочу посидеть так еще. Он засмеялся и похлопал по моей шляпе:
— Я же говорил. Тело любит такие штучки.
Потом он сказал, что я должен позволить своей накопленной силе вести меня к блокноту, и легонько подтолкнул меня к чапаралю. Некоторое время я шел бездумно и бесцельно, а потом обнаружил, что стою перед блокнотом. Я решил, что подсознательно запомнил направление, в котором дон Хуан его метнул. Но дон Хуан объяснил случившееся иначе. Он сказал, что я вышел прямо на блокнот потому, что мое тело в течение нескольких часов пребывало погруженным в «неделание».
Глава 15. «Неделание»
Среда, 11 апреля 1962
Когда мы вернулись, дон Хуан посоветовал мне заняться моими записями, и делать это так, словно со мной ничего не случилось, не упоминая и даже не думая о том, что произошло ночью.
После однодневного отдыха дон Хуан сообщил мне, что нам необходимо на несколько дней уехать подальше от его дома, так как желательно отделить себя от «сущностей» некоторым расстоянием. Он сказал, что их воздействие на меня оказалось весьма глубоким, хотя я пока что этого не замечаю, так как тело мое еще недостаточно чувствительно. Однако если сейчас я не отправлюсь на свое «избранное место», чтобы очиститься и восстановиться, то очень скоро серьезно заболею.
Мы выехали перед рассветом и направились на север. Вечером, после изнурительной езды и очень быстрого перехода, ближе к вечеру мы добрались до вершины холма.
Как и в прошлый раз, дон Хуан выложил место, на котором я спал, ветками и листьями. Затем он дал мне горсть листьев, чтобы я положил их на кожу живота, и велел лечь и отдыхать. Для себя он подготовил второй пятачок на расстоянии полутора метров за моей головой и немного слева, на котором и улегся.
Буквально через считанные минуты я почувствовал очень приятное тепло и исключительное благополучие. Я ощущал себя словно взвешенным в воздухе в состоянии какого-то небывалого физического комфорта. Теперь я в полной мере мог согласиться с утверждением дона Хуана относительно того, что «постель из струн» поддерживает меня на плаву. Я поделился с доном Хуаном своим удивлением по поводу невероятного качества моих сенсорных ощущений. Дон Хуан спокойно сказал, что это нормально и что «постель» для того и делалась.
— Невероятно! Не могу поверить, что такое возможно! — изумленно воскликнул я.
Дон Хуан воспринял мои слова буквально и отчитал меня. Он сказал, что устал от того, что я веду себя как предельно важное существо, снова и снова требуя доказательств того, что мир непостижим и прекрасен.
Я попытался объяснить ему, что мои восклицания были чисто риторическими и не имели ровным счетом никакого значения. Он возразил, что в этом случае мне следовало бы выразиться как-нибудь по-другому. Казалось, он в самом деле серьезно раздражен. Я приподнялся на локтях и принялся было извиняться, но он рассмеялся и, передразнивая мою манеру говорить, предложил несколько забавных вариантов восклицания, которыми я мог бы воспользоваться. В конце концов я рассмеялся, настолько нарочито абсурдными были некоторые из них.
Дон Хуан мягко напомнил мне о том, что я должен полностью погрузиться в ощущение парения.
Успокаивающее чувство умиротворенности и полноты, которое я испытывал на этом таинственном месте, пробудило эмоции, скрытые где-то в глубинах моего существа. Я заговорил о своей жизни. Я покаялся, что никогда не уважал и не любил никого, даже самого себя, и что всегда чувствовал, что был от рождения порочен. Отсюда налет бравады и дерзости в моем отношении ко всем окружающим.
— Верно, — согласился дон Хуан. — Ты совсем себя не любишь.
Он усмехнулся и сообщил, что «видел» меня в то время, когда я говорил. Он посоветовал не сожалеть ни о чем когда-либо сделанном, потому что рассматривать свои действия как низкие, подлые, отвратительные или порочные — значит придавать себе неоправданную значительность.
Я нервно задвигался, и постель из веток и листьев зашуршала. Дон Хуан сказал, что если я хочу отдохнуть, то должен лежать абсолютно неподвижно, как он, а не ерзать и не приводить листья своей подстилки в состояние возбуждения. Он сказал, что в своем видении натолкнулся на одно из моих настроений. Он, казалось, некоторое время старался подобрать подходящие слова, а потом сказал, что то настроение, о котором идет речь, было некоторым расположением духа, в которое я постоянно проваливался. Он описал его как дверцу ловушки. Она открывается в самые неожиданные моменты и меня заглатывает.
Я попросил уточнить. Он ответил, что невозможно уточнять то, что «видишь».
Прежде чем я успел произнести что-либо еще, он сказал, что мне нужно расслабиться, но не засыпать. И постараться как можно дольше оставаться в полностью сознательном состоянии. Он объяснил, что «постель из струн» делается исключительно для того, чтобы воин мог войти в особое состояние умиротворенности и внутреннего благополучия.
Драматическим тоном дон Хуан заявил, что внутреннее благополучие — это состояние, которое нужно взлелеять и тщательно за ним ухаживать. Чтобы его искать, необходимо сначала с ним познакомиться.
— Ты никогда не испытывал состояния внутреннего благополучия, поэтому понятия не имеешь, что это такое, — сказал дон Хуан.
Я позволил себе с ним не согласиться. Но он стоял на своем, говоря, что внутреннее благополучие — это достижение, к которому человек должен намеренно стремиться, искать его. Он сказал, что я знал лишь как искать чувство неразберихи, неблагополучия и смятения.
Дон Хуан насмешливо улыбнулся и заверил меня, что для того, чтобы совершить подвиг по превращению себя в несчастное и жалкое существо, я должен был работать исключительно напряженно, и что абсурдным здесь было то, что я никогда не осознавал, что точно так же я мог работать и для того, чтобы сделать себя целостным и сильным.
— Весь фокус в том, на что ориентироваться, — сказал он. — Мы либо сами делаем себя жалкими, либо делаем себя сильными. Объем работы, необходимой и в первом, и во втором случае — один и тот же.
Я закрыл глаза и снова расслабился, почувствовав, что плыву в пространстве. Я даже ощущал свое движение сквозь это пространство, словно я был листом. Ощущение было очень приятным. Однако оно напоминало мне чувство вращения в пространстве, которое я испытывал при головокружениях во время болезни. Я решил, что, наверное, съел что-нибудь не то.
Дон Хуан что-то говорил. Но я не слышал и не особенно напрягался, чтобы услышать. Я пытался перебирать в памяти все, что в тот день ел. Но делал это как-то незаинтересованно. Похоже, для меня это не имело значения.
— Следи за тем, как изменяется солнечный свет, — проговорил дон Хуан.
Чистое звучание его голоса напомнило мне воду — текущую и теплую.
Небо на западе было совершенно безоблачным, а солнечный свет очень эффектным. То, что дон Хуан указал мне на него, делало желтоватое сияние вечера действительно фантастическим.
— Позволь этому сиянию зажечь тебя, — сказал дон Хуан.
— Сегодня, до того, как зайдет солнце, ты должен быть абсолютно спокоен и восстановлен, потому что завтра или послезавтра тебе предстоит учиться