— В случае с этим маленьким камнем, — продолжал он, — первое, что делание с ним осуществляет, — это сжимает его до такого размера. Следовательно, тем, что надлежит сделать воину, если он хочет остановить мир, является увеличение маленького камушка или чего-либо другого посредством неделания.
Дон Хуан встал и положил камушек на крупный валун, а потом предложил подойти и хорошенько его изучить. Он велел внимательно разглядывать отверстия, впадины и трещины на камушке, стараясь рассмотреть все до мельчайших деталей. Он сказал, что, если мне удастся выделить все детали, то отверстия, углубления и трещинки исчезнут, и я пойму, что такое «неделание».
— Этот проклятый камушек сведет тебя сегодня с ума, — пообещал дон Хуан.
Наверное, на лице моем отразилось полнейшее недоумение. Он взглянул на меня и раскатисто захохотал. Потом он изобразил гнев, словно камушек его разозлил, и несколько раз стукнул по камушку шляпой.
Я потребовал, чтобы дон Хуан объяснил свое последнее утверждение. Я заявил, что когда он хочет, он может объяснить все что угодно в лучшем виде. Стоит лишь постараться.
Дон Хуан хитро взглянул на меня и покачал головой, словно признавая безнадежность ситуации.
— Безусловно, я могу объяснить все что угодно, — согласился он. — Но сможешь ли ты понять? Вот вопрос.
Я несколько опешил от такого его намека.
— Делание заставляет тебя разделять камушек и валун, — продолжил он. — Чтобы научиться неделанию, тебе, скажем так, нужно слить их воедино.
Он указал на небольшое пятнышко тени, которую камушек отбрасывал на валун, и сказал, что это не тень, а клей, который связывает их вместе.
Потом он повернулся и пошел прочь, сказав, что вернется попозже, чтобы взглянуть, как я тут себя чувствую.
Я долго пристально разглядывал камушек. Сосредоточиться на мельчайших деталях отверстий на его поверхности мне так и не удалось, но крохотная тень, которую он отбрасывал на булыжник, стала явлением весьма интересным. Дон Хуан оказался прав. Она была подобна клею. Она двигалась. У меня возникло впечатление, что тень как бы выдавливается из-под камушка.
Когда дон Хуан вернулся, я поделился с ним результатами своих наблюдений.
— Неплохо для начала, — сказал он. — Глядя на тени, воин может рассказать о многих вещах.
Затем он предложил мне взять камушек и где-нибудь его захоронить.
— Зачем? — спросил я.
— Ты очень долго его созерцал. Теперь в нем есть частица тебя. Воин всегда старается повлиять на силу делания, обращая его в неделание. Оставить камушек лежать на этом месте, считая, что это — просто кусочек камня — это делание. Неделанием же будет продолжать действовать в его отношении так, как если бы он был далеко не просто камнем. В нашем случае этот камень долгое время был пропитан тобой, и сейчас он — это ты. А раз так, то ты не можешь оставить его лежащим здесь, а должен захоронить.
Однако если бы у тебя была личная сила, то неделанием было бы превратить этот камушек в предмет силы.
— Могу ли я сделать это сейчас?
— Сейчас твоя жизнь слишком разболтана для того, чтобы ты мог это совершить. Если бы ты мог видеть, тебе стало бы ясно, что твое воздействие на этот камушек было очень тяжелым. Оно превратило его в нечто настолько неприглядное, что невозможно придумать ничего лучше, чем вырыть ямку и захоронить камушек. Пусть земля поглотит всю эту тяжесть.
— Это все правда, дон Хуан?
— Если я отвечу «да» или «нет», я совершу делание. Но поскольку ты учишься неделанию, я должен ответить, что не имеет никакого значения — правда это или нет. И в этом — преимущество воина по отношению к обычному человеку. Вопросы правды и лжи беспокоят обычного человека; ему важно знать, что правда, а что нет. Воину до этого ровным счетом нет никакого дела. Обычный человек по-разному действует в отношении того, что считает правдой, и того, что считает ложью. Ему говорят о чем-то: «Это правда». И он действует с верой в то, что делает. Ему говорят: «Это неправда». И он не пытается действовать или не верит в то, что делает. Воин, с другой стороны, действует в обоих случаях. Если ему говорят о чем-то, что это правда, то он действует для того, чтобы совершать делание. Если ему говорят, что это неправда, то он по-прежнему будет действовать, но уже для того, чтобы совершать неделание. Понимаешь о чем я?
— Нет, я совершенно не понимаю, что ты имеешь в виду.
Туманные изъяснения дона Хуана вызвали во мне всплеск раздражения. Я не видел в них абсолютно никакого смысла. Я заявил, что все это — сплошной бред, а он высмеял меня, сказав, что у меня отсутствует безупречность духа даже в том, что мне больше всего нравится, — в разговоре. Он поднял на смех мое владение языком, назвав его несовершенным и не отвечающим моим потребностям.
— Взялся быть одним большим сплошным языком — так уж будь языком-воином, — сказал он и покатился со смеху.
Я был удручен. В ушах звенело. К голове прилил неприятный жар. От смущения я, наверное, даже покраснел.
Я встал, зашел в кусты и закопал камушек.
Когда я вернулся и сел, дон Хуан сказал:
— Я позволил себе немного тебя подразнить. Но все равно отлично знаю — ты ничего не поймешь, пока не поговоришь. Для тебя разговоры — это делание. Но для понимания того, что есть неделание, такое делание, как разговор, не подходит. Сейчас я покажу тебе простое упражнение. Оно поможет тебе понять, что такое неделание. И, поскольку речь идет о неделании, не имеет никакого значения, попробуешь ты выполнить это упражнение сейчас или через десять лет.
Он заставил меня лечь на спину, взял мою правую руку и согнул в локте под прямым углом. Кисть ее он развернул ладонью вперед, а пальцы согнул к ладони, придав кисти такое положение, словно я держусь за ручку дверного замка. Потом он начал двигать мою руку круговым движением вперед-назад, как будто вращая рукоять колодезного колеса.
Дон Хуан объяснил, что воин выполняет это движение каждый раз, когда хочет вытолкнуть что-либо из своего тела. Например, болезнь или непрошеное чувство. Идея упражнения состояла в том, чтобы тянуть и толкать воображаемую противодействующую силу до тех пор, пока не появится ощущение чего-то тяжелого и плотного, препятствующего свободному движению руки. «Неделание» здесь заключалось в повторении движения до возникновения ощущения рукой тяжелого тела, вопреки тому факту, что абсолютно невозможно поверить в то, что ты чувствуешь это.
Я начал двигать рукой, и очень скоро кисть сделалась холодной, как лед. Вокруг нее я почувствовал что-то мягкое, словно она двигалась в плотной вязкой жидкости.
Неожиданно дон Хуан схватил меня за руку и остановил движение. Все мое тело вздрогнуло, словно некая невидимая сила встряхнула его изнутри. Дон Хуан придирчиво осмотрел меня. Я сел. Он обошел вокруг меня, а потом опять уселся на свое место.
— Достаточно, — сказал он. — Будешь делать это упражнение потом, когда у тебя накопится побольше личной силы.
— Я что-то сделал не так?
— Все так. Просто неделание — для очень сильных воинов. У тебя еще недостаточно личной силы, чтобы браться за практику такого рода. Сейчас ты можешь только нагрести в себя рукой какую-нибудь жуткую пакость. Поэтому тренируйся очень-очень постепенно, понемногу. Кисть не должна остывать. Если она остается теплой, ты сможешь действительно ощутить ею линии мира.
Он замолчал, как бы предоставляя мне возможность спросить о линиях мира. Но я не успел. Он начал рассказывать о существовании бесчисленного количества линий, которые связывают нас с вещами. Он сказал, что с помощью упражнения в «неделании», которому он только что меня обучил, любой человек может ощутить линию, исходящую из движущейся кисти. Эту линию можно забросить куда угодно или дотронуться ею до чего-либо. Дон Хуан сказал, что это — не более чем упражнение, потому что линии, формируемые рукой, недостаточно прочны и не имеют реальной ценности на практике.
— Для формирования более прочных линий человек знания использует другие части тела.
— Какие, дон Хуан?
— Самые прочные линии, создаваемые человеком знания, исходят из середины тела. Но такие же он может создавать глазами.
— Эти линии реальны?
— Конечно.
— Их можно увидеть? Или дотронуться до них?
— Скажем так: их можно почувствовать. Самое сложное на пути воина — осознать, что мир есть чувство. Когда человек не-делает, он чувствует мир. Он чувствует мир посредством линий мира.
Он замолчал, с любопытством меня изучая. Он приподнял брови, выпучил глаза и мигнул. Это напомнило мне птицу. Почти мгновенно я ощутил неудобство и подташнивание, словно что-то оказало давление на мой живот.
— Понимаешь, что я имею в виду? — спросил дон Хуан и отвел глаза.
Я отметил, что меня тошнило, а он сказал, что знает об этом, причем сказал таким тоном, как будто иначе и быть не могло. Он объяснил, что пытался глазами сделать так, чтобы я почувствовал линии мира. Но я не мог согласиться с утверждением, что это он заставил мое самочувствие измениться. Я высказал сомнения по этому поводу. Он никак на меня не воздействовал физически. Поэтому то, что именно он вызвал у меня тошноту, казалось мне, мягко говоря, крайне маловероятным.
— Неделание — очень просто, но одновременно и очень сложно, — сказал он. — И дело тут не в понимании, а во владении им. Конечно, окончательным достижением человека знания является видение. Но оно приходит лишь после того, как посредством неделания остановлен мир.
Я невольно улыбнулся, потому что не понял ничего.
— Когда делаешь что-то с людьми, — сказал он, — следует заботиться лишь о том, чтобы предоставить определенную возможность их телам. И с тобой я поступаю именно таким образом — я предоставляю твоему телу узнавать определенные вещи. А понимаешь ты или не понимаешь — кого это волнует?