– Невероятно! Не могу поверить, что такое возможно! – изумленно воскликнул я.
Дон Хуан воспринял мои слова буквально и сказал, что его утомляет моя привычка индульгировать на своем чувстве собственной важности, снова и снова требуя доказательств того, что мир непостижим и прекрасен.
Я попытался объяснить ему, что мои восклицания были чисто риторическими и не имели ровным счетом никакого значения. Он возразил, что в этом случае мне следовало бы выразиться как-нибудь по-другому. Казалось, он в самом деле серьезно раздражен. Я приподнялся на локтях и принялся было извиняться, но он рассмеялся и, передразнивая мою манеру говорить, предложил несколько забавных вариантов восклицания, которыми я мог бы воспользоваться. В конце концов я рассмеялся, настолько нарочито абсурдными были некоторые из них.
Дон Хуан мягко напомнил мне, что я должен полностью погрузиться в ощущение парения.
Успокаивающее чувство умиротворенности и самодостаточности пробудило эмоции, скрытые где-то в глубинах моего существа. Я заговорил о своей жизни. Я покаялся, что никогда не уважал и не любил даже самого себя и что от рождения порочен. Отсюда налет бравады и дерзости в моем отношении ко всему окружающему.
– Верно, – согласился дон Хуан. – Ты совсем себя не любишь.
Он усмехнулся и сообщил, что видел меня в то время, когда я говорил. Он посоветовал не сожалеть ни о чем когда-либо сделанном. Рассматривать чьи-то действия как низкие, подлые, отвратительные или порочные – значит придавать неоправданное значение личности их свершившего, то есть – потакать его чувству собственной важности.
Я нервно задвигался, и постель из веток и листьев зашуршала. Дон Хуан сказал, что если я хочу отдохнуть, то должен лежать абсолютно неподвижно, как он, а не ерзать и не приводить листья своей подстилки в состояние возбуждения. Только что он видел одно из моих настроений. Он некоторое время помолчал, подбирая подходящую формулировку, а потом сказал, что это настроение – некоторое ограниченное состояние сознания, в которое меня постоянно заносит. Он описал его как дверцу ловушки. Она открывается в самые неожиданные моменты и меня заглатывает.
Я попросил уточнить. Он ответил, что невозможно уточнять то, что видишь.
Прежде чем я успел произнести что-либо еще, он сказал, что мне нужно расслабиться, но не засыпать. И постараться как можно дольше оставаться в полностью сознательном состоянии. Он объяснил, что «постель из струн» делается исключительно для того, чтобы воин мог войти в особое состояние умиротворенности и внутреннего благополучия.
Драматическим тоном дон Хуан заявил, что внутреннее благополучие – это состояние, которое нужно взлелеять и тщательно за ним ухаживать. Чтобы его искать, необходимо сначала его понять.
– Ты никогда не испытывал состояния внутреннего благополучия, поэтому понятия не имеешь, что это такое, – сказал дон Хуан.
Я позволил себе с ним не согласиться. Но он стоял на своем, говоря, что внутреннее благополучие – это не просто состояние. Это – достижение, к которому нужно стремиться, которое нужно искать. Он сказал, что я знаю только как сбивать себя с толку в поисках внутреннего неблагополучия, смятения и неразберихи.
Дон Хуан насмешливо улыбнулся и заверил меня, что напряженный и самоотверженный труд моей жизни не прошел даром – мне вполне удалось сделать себя несчастным. Но самое смешное и абсурдное в этом то, что с теми же затратами я мог настолько же успешно сделать себя целостным и сильным.
– Весь фокус в том, на что ориентироваться, – сказал он. – Каждый из нас сам делает себя либо несчастным, либо сильным. Объем работы, необходимый и в первом, и во втором случае, – один и тот же.
Я закрыл глаза и снова расслабился, почувствовав, что плыву в пространстве. Я даже ощущал свое движение сквозь это пространство, словно был листом, отданным на волю ветра. Ощущение было очень приятным. Однако оно напоминало мне чувство вращения в пространстве, которое я испытывал при головокружениях во время болезни. Я решил, что, наверное, съел что-нибудь не то.
Дон Хуан что-то говорил мне. Но я не слышал и не особенно напрягался, чтобы услышать. Я усердно перебирал в памяти все, что в тот день ел. Но делал это как-то незаинтересованно. Похоже, для меня это не имело значения.
– Следи за тем, как изменяется солнечный свет, – проговорил дон Хуан.
Чистое звучание его голоса напомнило мне воду – текущую и теплую.
Абсолютно безоблачное на западе небо было ровно залито фантастическим желтовато-оранжевым сиянием склонявшегося к горизонту солнца. Тот факт, что дон Хуан обратил на солнечный свет мое внимание, делал картину в моем восприятии еще более величественной.
– Пусть сияние солнца зажжет тебя, – сказал дон Хуан. – Когда солнце коснется горизонта, ты должен быть абсолютно спокоен и полон сил, потому что завтра или послезавтра тебе предстоит учиться не-деланию.
– Не делать что?
– Сейчас это не важно. Подожди, пока мы доберемся вон до тех лавовых гор.
Он указал на далекие темные и грозные остроконечные пики на севере.
Вечером мы добрались до пустынного плоскогорья, на котором возвышались горы вулканического происхождения. На расстоянии темно-коричневые нагромождения застывшей лавы производили почти зловещее впечатление. Низкое солнце косыми лучами освещало западные склоны пиков, рассекая казавшуюся монолитной стену темного камня слепящей сеткой золотистых отражений.
Я не мог отвести глаз от этого поистине гипнотизирующего зрелища.
К началу сумерек показались подножия гор. Растительности на плоскогорье почти не было, до самого горизонта повсюду торчали только кактусы, отдельные кустики да редкие пучки какой-то высокой сухой травы.
Дон Хуан остановился и сел, аккуратно прислонив к камню тыквенные фляги с провизией. Он сказал, что на этом месте мы устроим ночлег. Мы находились на возвышенности. Оттуда, где я стоял, окружающая местность просматривалась довольно далеко во всех направлениях.
День был облачный, и все быстро погружалось в сумерки. Я увлекся созерцанием того, с какой скоростью малиново-пурпурные облака на западе становились равномерно-серыми. Дон Хуан встал и пошел в сторону кактусов. Когда он вернулся, массив лавовых гор уже превратился в однородный темный силуэт. Дон Хуан сел рядом со мной и обратил мое внимание на что-то, показавшееся мне естественным образованием на склонах лавовых гор на северо-востоке от того места, где мы сидели. Это было пятно, значительно более светлое, чем фон. В сумерках горный массив был одноцветным темно-коричневым, а пятно – желтовато-коричневым или темно-бежевым. Я не мог понять, что это такое. Я смотрел на него долго и неотрывно. Казалось, оно шевелилось, я бы даже сказал, что оно пульсировало. Сощурив глаза, я увидел, что оно как бы трепещет.
– Смотри непрерывно! – приказал дон Хуан.
В какое-то мгновение я вдруг почувствовал, что весь горный массив двинулся на меня. Этому сопутствовало странное ощущение под ложечкой. Дискомфорт стал настолько острым, что я встал.
– Сядь! – рявкнул дон Хуан, но я уже стоял.
Когда я поднялся, перспектива несколько изменилась. Пятно сползло вниз по склону горного массива. Я снова сел, не сводя глаз. Пятно поднялось. Я смотрел на него еще несколько секунд, а потом все стало на свои места. Я осознал, что пятно находится не в горах, а рядом, что это всего-навсего кусок желтовато-зеленой ткани, висящий на высоком кактусе прямо напротив меня.
Я громко рассмеялся и объяснил дону Хуану, что оптический обман возник из-за сумеречного освещения.
Он встал, подошел к кактусу, снял с него ткань, сложил ее и засунул в сумку.
– Зачем ты это сделал? – спросил я.
– Затем, что эта тряпка обладает силой, – как ни в чем не бывало ответил он. – В какое-то мгновение у тебя получилось хорошо, и неизвестно, что было бы дальше, если бы ты не встал.
Мы двинулись к горам, едва начало светлеть небо на востоке. Оказалось, до них на удивление далеко. Около полудня мы вошли в один из каньонов. В неглубоких озерцах там была вода. Мы присели отдохнуть в тени нависающего выступа.
Горы оказались сложенными гигантскими глыбами застывшего потока вулканической лавы. За тысячелетия отвердевшая лава выветрилась, превратившись в пористый коричневый камень. Растительности на скалах не было, если не считать отдельных чахлых кустиков, торчавших из трещин.
Я взглянул вверх на почти вертикальные стены каньона, высота которых достигала многих десятков метров, и под ложечкой у меня странно засосало. У меня возникло чувство, что стены каньона наползают на меня и вот-вот сомкнутся. Солнце стояло практически в зените, чуть отклонившись к юго-западу.
– Стой вот здесь, – велел дон Хуан и развернул меня лицом в сторону солнца.
Потом он сказал, чтобы я неподвижно смотрел на стены каньона над собой.
Зрелище меня потрясло. Огромная высота потока лавы поражала воображение. Какими же должны были быть масштабы извержения, чтобы образовалось такое? Я несколько раз прошелся взглядом вверх-вниз по стенам каньона и полностью погрузился в созерцание богатейшей цветовой гаммы камня. Там были вкрапления всех мыслимых оттенков. Все камни были покрыты пятнами светло-серого лишайника. Я взглянул прямо вверх, на стены, причудливо сверкающие бесчисленным количеством каких-то вкраплений, фантастически разбивавших солнечный свет на множество невыносимо ярких точек.
Я смотрел туда, где точки отраженного света сливались в гигантское сияющее пятно. По мере того как солнце сползало к западу, яркость постепенно уменьшалась. Потом пятно совсем поблекло.
Я взглянул на другую сторону каньона и увидел там еще одно такое же пятно. Я объяснил дону Хуану, что происходит. Потом я заметил еще одно пятно света, за ним – еще… В конце концов весь каньон покрылся огромными пятнами света.