от и едва не вывалив алый язык. Звуки затихали так же неожиданно и случайно, как и возникали — диатонически перескакивая с одной линейки на другую.
— Огромное спасибо, что это было? — спросил Филдинг.
— Сейчас я все объясню. Это был религиозный гимн. Я пел его от лица доярки, обращаясь к Шри Кришне: «Приди, приди ко мне один!» Но бог отказывается, и тогда я смиряюсь и прошу: «Приди ко мне не один. Стань сотней Кришн, и пусть каждый из них придет к сотне моих подруг, но один, о, господин, один из всей вселенной, пусть придет ко мне». Бог отказывается это сделать. Так повторяется несколько раз. Эта рага приурочена к вечернему времени.
— Но в других гимнах бог не отказывается прийти? — негромко спросила миссис Мур.
— Нет, он отказывается, — повторил Годболи, очевидно не поняв вопроса. — Я прошу его: «Приди, приди, приди, приди», но он не откликается на мою мольбу.
Вдали стихли шаги Ронни, и наступила мертвая тишина. Ни ряби на воде, ни шевеления листьев.
VIII
Мисс Квестед была знакома с Ронни еще в Англии, но решила, что с ее стороны будет не лишним съездить к нему в Индию, прежде чем решиться на брак с ним. Индия усугубила в нем черты, которые и прежде не нравились мисс Квестед. Его самодовольство, его придирчивость, отсутствие душевной тонкости — под тропическим небом все это расцвело пышным цветом. Он стал безразличен к тому, что творилось в душах других людей, он был уверен, что не ошибается на этот счет, а если оказывался неправ, то искренне считал, что это не имело никакого значения. Если же она прямо говорила ему, что он неправ, Ронни приходил в сильное раздражение и всегда давал понять, что ей не стоило ничего ему доказывать. Он всегда представлял ее замечания несущественными, ее аргументы — убедительными, но бесплотными; и он все время указывал ей на то, что его суждения — а не ее — были истинными, что ее ощущения не помогают ей, ибо она не умеет их верно истолковывать. Средняя школа, университет в Лондоне, занятия с репетиторами, череда должностей в провинции, падение с лошади и местная лихорадка — все это, по мнению Ронни, должно было показать Аделе, что это и есть единственный путь познания индийцев и вообще всех, кто живет в этой стране, единственный из всех, какие Аделе надо было постичь, несмотря, конечно, на то что над головой Ронни высилось недоступное ему пока царство знаний, воплощенное Каллендарами и Тертонами, прожившими в Индии не год, а двадцать лет, то есть воистину сверхлюдьми. О себе Ронни был довольно скромного мнения, но считал, что и он со временем станет сверхчеловеком. То было обычное хвастовство неоперившегося чиновника: «Я, конечно, несовершенен, но…», и именно оно сильнее всего действовало на нервы мисс Квестед.
Как вопиюще грубо вел он себя у Филдинга — испортил беседу и ушел, не дождавшись окончания удивительной песни, которая до сих пор звучала у нее в ушах! Пока они ехали в двуколке, раздражение Аделы росло и стало просто невыносимым, но она не очень понимала, что направлено оно прежде всего на нее саму. Она внутренне ждала возможности вылить на него свое разочарование и злость, а так как он и сам был немало сердит и находились они в Индии, то возможность не заставила себя ждать. Они едва успели выехать за ворота колледжа, когда Адела услышала, как Ронни сказал сидевшей рядом с ним на переднем сиденье матери: «Что там было сказано насчет пещер?» — и сделала первый выстрел.
— Миссис Мур, ваш очаровательный доктор решил заменить званый вечер в своем доме пикником. Мы встретимся с ним там — вы, я, мистер Филдинг и профессор Годболи. Будет та же компания, что и сегодня.
— Там — это где? — язвительно спросил Ронни.
— У Марабарских пещер.
— Благодарю за любезность, — буркнул Ронни, помолчав. — Он снизошел до подробностей?
— Нет, но если бы ты с ним заговорил, то мы могли бы обо всем договориться.
Он, смеясь, покачал головой.
— Я сказала что-то смешное?
— Нет, я просто вспомнил, как воротник этого твоего доктора лез ему на затылок.
— Я думала, что мы говорим о пещерах.
— Я как раз о них и говорю. Азиз был одет просто изысканно — от булавки в галстуке до гетр, но он забыл пристегнуть воротник: вот это и есть полная характеристика индийца — пренебрежение к деталям. Это слабость, выдающая их расу. Это же касается и «встречи» у пещер, как будто это часы на Чаринг-Кросс. До пещер несколько миль от станции, и, кроме того, входы в нее расположены далеко друг от друга.
— Ты там бывал?
— Нет, но я, естественно, все о них знаю.
— Конечно, это вполне естественно!
— Ты тоже пообещала участвовать в этой экспедиции, мама?
— Мама ничего никому не обещала, — неожиданно ответила миссис Мур. — И уж совершенно точно, я не обещала ехать на поло. Отвези меня, пожалуйста, домой. Мне надо отдохнуть.
— Меня тоже, — выпалила Адела. — Я не хочу смотреть поло.
— Лучше просто пропустить поло, — сказал Ронни. Было видно, что он устал, расстроился и почти потерял самообладание, потому что громко произнес: — Я не желаю, чтобы вы путались с индусами! Если вы непременно хотите побывать в этих пещерах, то пойдете туда с англичанами.
— Я никогда в жизни не слыхала об этих пещерах, я не знаю, где они находятся и что собой представляют, — сказала миссис Мур, — но я не переношу, — она постучала пальцами по подушке сиденья, — утомительных ссор.
Молодым людям стало стыдно. Они оставили миссис Мур дома, а сами поехали на поло, чувствуя, что это самое малое, что они могут сделать. Вспышка миновала, но тяжесть и напряжение остались; гроза редко освежает воздух. Мисс Квестед думала о своем поведении. Оно ей не нравилось. Вместо того чтобы взвесить свои чувства к Ронни, оценить его достоинства и разумно решить, станет ли она его женой, она совершенно беспечно, во время разговора о манго, да еще в этой разношерстной компании, обмолвилась, что не собирается оставаться в Индии. А это означало, что она не выйдет замуж за Ронни. Но как это было сказано — разве так должна вести себя цивилизованная девушка?! Она слишком долго откладывала «обстоятельный» разговор, отвечавший ее принципам. Не было к тому же никакой нужды ссориться с ним и высказывать недовольство в это время суток… Игра в поло состоялась на майдане, у въезда в Чандрапур. Солнце клонилось к закату; потемневшие деревья предвещали скорое наступление ночи. Адела и Ронни прошли мимо трибуны почетных гостей и направились к дальним скамьям. Уже усевшись, Адела решила, что это их обоюдный долг, и произнесла не вполне обдуманную фразу:
— Ронни, боюсь, что нам надо серьезно поговорить.
— Я согласен, у меня сильно испортился характер, и я прошу у тебя за это прощения, — ответил он. — Конечно, я не имею никакого права распоряжаться тобой и мамой, но, конечно, то, как обошлись сегодня утром с вами эти бенгальцы, не могло меня не расстроить. Я не хочу, чтобы такое повторялось.
— То, о чем я хочу говорить, не имеет к ним никакого отношения…
— Нет, но Азиз устроит нечто подобное и с пещерами. Его приглашение ровным счетом ничего не значит, это было ясно по его тону. Это просто их правила хорошего тона.
— Я хотела поговорить с тобой вовсе не о пещерах. — Она посмотрела на выгоревшую, бесцветную траву. — Я решила не выходить за тебя замуж, мой дорогой мальчик.
Было видно, что Ронни сильно задела эта новость. Он слышал, как Азиз сказал, что Адела не вернется в Индию, но не придал его словам никакого значения, ибо и в мыслях не мог допустить, что индиец мог стать посредником в общении двух англичан. Однако он быстро взял себя в руки и негромко ответил:
— Ты никогда не говорила мне о замужестве, моя дорогая девочка; ты никогда не связывала себя обязательствами и не вынуждала к этому меня, так что можешь не расстраиваться по этому поводу.
Аделе стало стыдно. Как достойно он себя повел! Он мог навязать ей свое мнение, заставить ее согласиться на «помолвку», но не стал этого делать, потому что так же, как и она, верил в неприкосновенность личных чувств. Именно эта схожесть потянула их друг к другу после первой же встречи посреди чудесного пейзажа английских озер. Ее испытание окончилось, но она чувствовала, что боль продлится еще долго. Адела не выйдет замуж за Ронни. Все эти планы рассеялись как нелепый сон.
— Но нам надо все обговорить, — сказала она, — это же так важно, здесь нельзя ошибиться. Я хочу знать, что ты обо мне думаешь, это может помочь нам обоим.
У Ронни был расстроенный вид, но вел он себя очень сдержанно.
— Я не верю ни в какие обсуждения, да и, кроме того, я смертельно устал от этого свалившегося на меня дела Мухаррама — так что прости.
— Я просто хочу, чтобы между нами была полная ясность. Я готова ответить на все твои вопросы о моем поведении.
— Но у меня нет никаких вопросов. Ты была в своем праве и, приехав сюда посмотреть, что я здесь делаю, поступила абсолютно правильно. Говорить здесь больше не о чем, мы будем лишь нагнетать страсти. — Ронни был зол и обижен, но гордость не позволяла просить Аделу передумать. К тому же он не считал ее поведение предосудительным — в отношениях с соотечественниками он проявлял редкую душевную щедрость.
— Да, говорить больше не о чем. Но с моей стороны было непростительно доставлять столько ненужных хлопот тебе и твоей матери, — с сожалением произнесла мисс Квестед и, поморщившись, подняла глаза на дерево, под которым они сидели. С ветки на Аделу смотрела какая-то зеленая птичка. Она была так изящна, грациозна, красочна и мила, что казалась новенькой игрушкой из магазина. Поймав взгляд Аделы, птичка закрыла глаза, перепрыгнула на соседнюю ветку и стала готовиться к ночлегу. Какая красивая дикая птичка.
— Да, на самом деле не о чем, — словно эхо, повторила за Ронни мисс Квестед, чувствуя все же, что кто-то из них должен был произнести прочувствованную речь. — Мы решили это дело ужасно по-британски, но мне кажется, что это правильно.
— Естественно, коль скоро мы британцы.