знал, что означала эта сторона Индии; без профессора Годболи он был беспомощен, как и обе его гостьи.
Коридор между скалами сузился, потом расширился, образовав нечто вроде обширной площади. Это и была цель их путешествия. В обвалившемся бассейне было достаточно воды для животных, а недалеко от него чернела дыра, вход в первую пещеру. Площадь обрамляли три холма. Два из них дышали зноем, но третий находился в тени, и они решили расположиться возле него.
— Ужасное, душное место, — сквозь зубы пробормотала миссис Мур.
— Какие у вас проворные слуги! — воскликнула мисс Квестед. На земле уже была постелена скатерть, в центре которой водрузили вазу с искусственными цветами, а дворецкий Махмуда Али во второй раз угостил всех вареными яйцами и чаем.
— Мы поедим, прежде чем отправимся в пещеру, а потом позавтракаем.
— Разве это не завтрак?
— Это вы называете завтраком? Признаюсь, я думал, что вы обо мне лучшего мнения. — Азиза предупредили, что англичане едят беспрерывно и что их надо кормить между завтраками, обедами и ужинами каждые два часа.
— Как вы все хорошо устроили!
— Вы похвалите меня, когда мы вернемся в Чандрапур. Но как бы я ни был плох, вы все равно остаетесь моими гостями. — Сейчас он говорил очень серьезно и значительно. Они зависели от него и будут зависеть еще несколько часов, и он был благодарен им за то, что они согласились на его покровительство. Пока все было хорошо: слониха жевала сочные ветки, двуколку поставили на попа, как навес, кухонный мальчик чистил картошку, Хассан начальственно покрикивал, а Мохаммед Латиф, как и следовало, стоял, вертя в руках оструганный прутик. Экспедиция была успешной, и провел ее индиец; незаметному молодому человеку позволили оказать любезность и принять гостей из другой страны, а этого в душе желают все индийцы, даже такие циники, как Махмуд Али, но большинству из них никогда в жизни не выпадает такого шанса. Он мог теперь проявить все свое гостеприимство, ведь это были его гости, и любое испытанное ими неудобство разбило бы ему сердце.
Как и большинство восточных людей, Азиз переоценивал гостеприимство и путал его с близостью, не понимая, что оно в этом случае пятнается чувством обладания и покровительства. Он отчасти понимал это, только когда рядом были миссис Мур или мистер Филдинг, понимал, что в таких случаях брать надо больше, чем отдавать. Эти двое оказывали на него странное и чудесное действие — они были его друзьями, друзьями навсегда, а он был их другом, и тоже навсегда; он любил их так, что давать и брать сливались воедино. Он любил их больше, чем семью Хамидуллы, потому что должен был преодолеть массу препятствий, чтобы просто познакомиться с ними, а это воспитывает в человеке щедрость. Их образы останутся с ним до его смертного часа. Он смотрел на миссис Мур, видел, как она, сидя в шезлонге, прихлебывает чай, и испытывал радость, в которой угадывались, правда, семена ее же упадка, ибо радость эта привела его к неминуемой мысли: «Что еще могу я для нее сделать?» Это вернуло его к скучным обязанностям гостеприимного хозяина. Черные бусинки его глаз источали мягкий теплый свет, когда он сказал:
— Вы вспоминаете нашу встречу в мечети, миссис Мур?
— Да, да, — отозвалась она, оживившись и помолодев.
— Помните, как грубо я себя тогда повел и как достойно вы мне ответили?
— Я помню, как нам было потом приятно и хорошо.
— Дружба длится дольше, если начинается с ссоры, как мне кажется. Я могу надеяться когда-нибудь увидеть других ваших детей?
— Вы знаете о других? Мне она никогда о них не говорила, — вмешалась в разговор мисс Квестед.
— Да, их зовут Ральф и Стелла. Я все о них знаю. Но мы, кажется, забыли о пещерах. Мечта моей жизни исполнилась, я принимаю вас как дорогих гостей. Вы не представляете, какая это честь для меня. Я чувствую себя императором Бабуром.
— Почему именно им? — спросила мисс Квестед, вставая.
— Потому что мои предки присоединились к нему в Афганистане, в Герате. Иногда у Бабура был всего один слон, иногда же вообще ни одного, но он никогда не забывал о гостеприимстве. Когда он воевал, охотился, скрывался от врагов, он всегда останавливался на этих холмах, как и мы. Он никогда не уклонялся от закона гостеприимства, и если еды было мало, он просто делил ее поровну между гостями; если был всего один музыкальный инструмент, он заставлял его играть самые чудесные мелодии. Он был бедным джентльменом, а стал великим царем.
— Я думала, что у вас другой любимый император — забыла его имя, но вы говорили о нем у мистера Филдинга; в моей книге его называют Аурангзеб.
— Алмагир? О да, он был самым благочестивым. Но Бабур ни разу в жизни не предал друга, и я сегодня все утро думал только о нем. Вы знаете, как он умер? Он отдал жизнь за своего сына. Так умереть намного труднее, чем в сражении. Их задержала жара, и надо было вернуться в Кабул, но они не могли из-за важных государственных дел, и в Агре сын Бабура Хумаюн заболел. Тогда отец трижды обошел ложе сына и сказал: «Я забрал лихорадку». Так и случилось, Хумаюн выздоровел, а Бабур заболел и умер. Поэтому я и предпочитаю Бабура Алмагиру. Это неправильно, но я ничего не могу с этим поделать. Но я слишком занимаю вас моей болтовней, нам пора идти в пещеру.
— Вовсе нет, — возразила она, снова усаживаясь рядом с миссис Мур. — Нам очень нравятся такие разговоры.
Наконец-то он говорил о том, что знал и чувствовал, как в тот раз, в садовом домике Филдинга; он снова был восточным гидом, который мог угодить своим гостям.
— Мне всегда приятно говорить о Великих Моголах, это самая большая для меня радость. Видите ли, первые шесть императоров были превосходными людьми, и коль скоро бывает упомянут один из них, не важно какой, я сразу же забываю обо всем на свете, за исключением остальных пяти. Во всем мире невозможно найти шестерых таких властителей — я хочу сказать, шестерых, следовавших один за другим — отец, сын…
— Расскажите нам об Акбаре.
— А, так вы слышали это имя! Хорошо. Хамидулла — вы с ним еще познакомитесь — скажет вам, что это величайший из Моголов. Я же говорю: «Да, Акбар прекрасен, но он был наполовину индус, он не был истинным мусульманином», и тогда Хамидулла кричит: «Не большим мусульманином был и Бабур, он пил вино». Это так, но Бабур раскаялся в этом, и это меняет дело, потому что Акбар так и не раскаялся в новой религии, которую он изобрел вместо священного Корана.
— Но разве не прекрасна была эта новая религия? Ведь она могла объединить всю Индию.
— Мисс Квестед, она была прекрасной, но глупой. Вы придерживаетесь вашей религии, я — своей. Это самое лучшее, что можно придумать. Ничто не сможет объединить Индию, ничто, ничто, и в этом была ошибка Акбара.
— Вы действительно так считаете, доктор Азиз? — задумчиво спросила она. — Надеюсь, вы неправы. В этой стране должно быть что-то универсальное — я даже не имею в виду религию, ибо я не религиозна, но что-то должно быть, чтобы сломать разделяющие ее барьеры.
Она всего лишь предлагала всеобщее братство, о котором он и сам иногда мечтал, но высказанная идея сразу показалась ему неверной.
— Возьмите для примера мой случай, — продолжала мисс Квестед. Это и в самом деле был ее случай, и это воодушевляло ее. — Не знаю, слышали ли вы об этом, но я собираюсь выйти замуж за мистера Хислопа.
— Примите по такому случаю мои искренние поздравления.
— Миссис Мур, могу я поверить доктору Азизу наши англо-индийские трудности?
— Это ваши трудности, а не мои, дорогая.
— Ах да, действительно… Так вот, выйдя замуж за мистера Хислопа, я войду в категорию людей, которых называют англоиндийцами.
Азиз протестующе поднял руку.
— Это невозможно, возьмите назад эти ужасные слова.
— Но это неизбежно, мне не удастся уклониться от этого ярлыка. Правда, я надеюсь избежать его внутренне, в душе. Такие женщины… — Она умолкла, не желая называть имена; всего пару недель назад она, не колеблясь, назвала бы и миссис Тертон, и миссис Каллендар. — Некоторые женщины именно таковы — они ведут себя с индийцами неблагородно, высокомерно, и мне будет стыдно, если я начну вести себя так же, как они, но — и в этом заключается моя трудность — во мне нет ничего особенного, выдающегося, я не отличаюсь ни добродетелью, ни силой, которые помогли бы мне сопротивляться окружению и не раствориться в нем. Вот почему мне нравится религия Акбара или ее равноценная замена — она помогла бы мне сохранить приличия и укрепить дух. Вы понимаете, о чем я говорю?
Эти слова пришлись ему по душе, но его разум оцепенел, потому что она упомянула о своем замужестве. Он не хотел вмешиваться в такие сугубо личные дела.
— Вы наверняка будете счастливы с любым из родственников миссис Мур, — с церемонным поклоном сказал он.
— О, мое счастье — это совершенно иное. Я хочу посоветоваться с вами относительно трудностей, с которыми сталкиваются англоиндийцы. Что вы можете мне сказать?
— Вы абсолютно не похожи на других, уверяю вас. Вы никогда не будете обижать мой народ.
— Мне сказали, что через год все становятся другими.
— Значит, вам солгали, — горячо, даже со злостью воскликнул Азиз. Он вспыхнул, потому что она сказала правду, и это задело его за живое; фраза сама по себе в этой ситуации прозвучала как оскорбление. Однако Азиз тут же взял себя в руки и рассмеялся, но ее оплошность нарушила мирное течение беседы — едва не приведя к ссоре культур, — и он сник, словно пустынный цветок. Сказка закончилась, они снова сидели среди скалистых холмов.
— Идемте, — сказал он, протянув по очереди руку каждой из женщин. Они неохотно встали, готовясь к экскурсии.
Первая пещера была почти комфортной. Они, правда, подмели подолами юбок довольно большую лужу, а потом им пришлось карабкаться вверх по неудобным камням, спиной ощущая немилосердно обжигавшее их солнце. Наклонив головы, они, одна за другой, исчезли в чреве холма. Лишь маленькая черная дыра зияла в том месте, где только что виднелись их силуэты в цветных платьях. Гора засосала их, как засасывает воду воронка. Непоколебимо продолжал возвышаться лишь отвесный склон; возвышалось и небо, державшее на месте отвесные скалы; в небе, между вершинами каменистых хол