мов, уверенно и неторопливо, но с деланой неуклюжестью покачивался белый брахманский воздушный змей. Должно быть, так выглядела планета до того, как на ней появился человек с его ненасытным зудом к иллюзиям. Змей исчез… Видимо, испугавшись птиц. Потом отверстие рыгнуло, и в нем вновь показались люди.
На взгляд миссис Мур, Марабарская пещера была ужасна, потому что она едва не упала в обморок, оказавшись внутри, но была лишена возможности даже сказать об этом, до того как вышла на воздух. Впрочем, это было в порядке вещей; она всегда страдала предрасположенностью к обморокам, а пещера оказалась переполненной, ибо туда набилась вся сопровождавшая их свита. В забитой деревенскими жителями и слугами круглой камере было душно и пахло потом. В темноте она сразу потеряла из виду Азиза и Аделу, не могла понять, кто ее толкает, и в довершение всех бед ей стало трудно дышать. Что-то голое и противное ткнулось ей в лицо и прижалось к губам. Она попыталась пробиться к выходу, но входящие в пещеру местные жители оттеснили ее назад. Потом миссис Мур ушиблась головой о стену. На мгновение она едва не обезумела и металась по пещере, задыхаясь и размахивая руками, как бесноватый фанатик. С ума ее сводил не только запах и ушиб, в пещере звучало невероятное, неправдоподобное, ужасающее эхо.
Профессор Годболи ничего не говорил об эхе; вероятно, оно не производило на него такого тягостного впечатления. В Индии есть несколько мест с примечательным эхом. Есть храм в Биджапуре, где сказанное шепотом слово возвращается назад, обогнув купол; в Манду длинное слово возвращается обратно неискаженным. Эхо в Марабаре было совершенно иного рода; оно было абсолютно нечленораздельным и не зависело от качества первоначального звука. Что бы ни было сказано, ответом становился какой-то монотонный шум, бесчисленное множество раз отражавшийся от стен, пока не угасал где-то под потолком. Человеческим письмом этот звук можно было изобразить разве что буквосочетанием «боум», или «боооум», или «ообоум», помня, что звук глухой и невыразительный. Надежда, вежливое извинение, шмыганье носом, скрип обуви — все это порождало один и тот же звук — «боум». Даже чирканье спички о коробок довольно долго отбивалось от стен, как будто вдоль них полз червяк, хотя и не завершающий полный круг. Если же одновременно говорили несколько человек, то пещера наполнялась какофонией звуков, напоминавших клубок извивающихся — каждая сама по себе — змей.
За миссис Мур из пещеры вышли и все остальные. Азиз и Адела вышли из пещеры, улыбаясь, и миссис Мур, чтобы он не принял ее недовольство на свой счет, тоже улыбнулась. Она хотела узнать, кто был злодей, уткнувшийся голой кожей ей в лицо, но ей не сразу это удалось. Все эти люди были милейшими созданиями, желавшими только одного — доставить ей удовольствие, а в лицо ей ткнулся голый младенец, жавшийся к груди одной из женщин. В пещере не оказалось ничего зловещего, но удовольствия она не получила никакого и от посещения следующей пещеры решила отказаться.
— Вы видели отражение спички? Это было очень красиво, — сказала Адела.
— Нет, не помню…
— Но Азиз говорит, что это не самая лучшая пещера, самые лучшие — в Кава Доле.
— Не думаю, что я туда пойду. Мне трудно карабкаться по камням.
— Очень хорошо, давайте тогда посидим в тени и подождем завтрака.
— Но это сильно расстроит Азиза; ведь он так старался. Не обращайте на меня внимания, идите.
— Да, наверное, я так и сделаю, — сказала девушка. Ей самой пещеры были уже довольно безразличны, но она хотела выглядеть любезной.
Слуги и прочие отправились назад, в их импровизированный лагерь под строгим надзором Мохаммеда Латифа. Азиз помогал гостьям идти по неровной каменистой тропинке. Он упивался своей властью, энергией, своей услужливостью. Он был так уверен в себе, что даже не обижался на критику и был искренне рад, услышав, что женщины внесли изменения в его планы.
— Конечно, конечно, мисс Квестед, мы с вами пойдем вдвоем и оставим миссис Мур здесь. Мы отлучимся не очень надолго, хотя, конечно, и не будем сильно спешить, ведь мы же будем знать, что она осталась по своей воле.
— Да, я останусь и прошу меня простить, но я никуда не годный ходок.
— Дорогая миссис Мур, какое все это имеет значение, если вы — моя гостья? Я очень рад и тому, что вы не идете; это, конечно, звучит странно, но я рад тому, что вы говорите искренне, как и подобает другу.
— Да, я ваш искренний друг, — сказала она, положив руку на его рукав и думая, несмотря на усталость, насколько он мил и очарователен и как она от всей души желает ему счастья. — Можно дать вам один совет? Не берите с собой слишком много людей, тогда вы получите от прогулки куда большее удовольствие.
— Именно, именно, вы, конечно же, правы, — воскликнул Азиз и впал в другую крайность, взяв в сопровождающие только местного проводника. — Так будет правильно?
— Абсолютно правильно, а теперь идите и наслаждайтесь пещерой, а когда вернетесь, расскажете мне о впечатлении.
С этими словами она уселась в шезлонг.
Если они пойдут к большому скоплению пещер, то отсутствовать будут не меньше часа. Миссис Мур достала блокнот, раскрыла его, написала: «Дорогая Стелла, дорогой Ральф», задумалась, подняла голову, окинула взглядом необычную местность и их временное ничтожное пристанище в ней. Даже слониха, казалось, съежилась и почти перестала существовать. Миссис Мур подняла голову еще выше и посмотрела на вход в пещеру. Нет, ни за что на свете не решилась бы она еще раз повторить этот подвиг. Чем больше она об этом думала, тем более отвратительной и пугающей казалась ей пещера. Сейчас она была более страшной, чем когда миссис Мур была внутри. Она смогла бы забыть давку и запах, но воспоминания об эхе высасывали из нее жизненные соки. Оно подкралось к ней, как нарочно, в тот момент, когда она была утомлена и неважно себя чувствовала, и шепнуло ей в ухо: «Сострадание, благочестие, мужество — они существуют, но они едины и неразделимы, и низость ничем от них не отличается. Существует все, но это все равно не имеет никакой ценности». Если бы в этом месте кто-то непристойно выругался, прочел возвышенный стих, произнес бы что угодно, ответом ему было бы лишь равнодушное «обоум». Если бы кто-то заговорил на языке ангелов и стал молить за всех несчастных и обиженных прошлого, настоящего и грядущего, в чем бы ни состояли их заслуги, добродетели, прегрешения и злодеяния, — в ответ в зал вползла бы та же змея и, прошелестев свое, исчезла бы в потолке. О северных демонах можно слагать поэмы, но никому не придет в голову воспевать марабарское эхо, которое лишает эти скалы их бесконечности и вечности, единственного, что привлекает к ним людей.
Миссис Мур попыталась вернуться к письму, напомнив себе, что она всего только старая женщина, которая сегодня очень рано встала и совершила долгое и утомительное путешествие, что отчаяние, вползшее в ее душу, — это всего лишь ее личное отчаяние, ее личная слабость, и если даже ее сейчас хватит солнечный удар и она сойдет с ума, то мир, не заметив этого, будет существовать дальше. Но внезапно, где-то на окраине ее сознания, возникла религия, бедное, незаметное, разговорчивое христианство, и она вдруг поняла, что все великие его слова, начиная с «Да будет свет!» и заканчивая «Почил Бог от трудов своих», окончатся лишь жалким «боум». Марабарские холмы теперь казались ей еще более страшными; вселенная, которую никогда не мог объять ее ум, не давала отдохновения ее душе, и настроение последних двух месяцев вдруг обрело окончательную форму, и миссис Мур поняла, что не хочет говорить ни с кем, даже с Богом. Она сидела в шезлонге, охваченная ужасом, и, когда к ней подошел старый Мохаммед Латиф, она испугалась, что он заметит в ней эту разительную перемену. На мгновение ей показалось, что она заболевает, но эта спасительная мысль мелькнула и исчезла, и она без сопротивления отдалась своему видению. Она утратила интерес ко всему, даже к Азизу, и теперь ей казалось, что прочувствованные слова, произнесенные ею, на самом деле сами родились из воздуха.
XV
Мисс Квестед, Азиз и проводник продолжили ставшую немного утомительной экспедицию. Говорили они теперь мало, ибо солнце уже поднялось высоко над горизонтом. Воздух был похож на теплую ванну, в которую понемногу добавляют кипящую воду, температура непрерывно росла, и валуны говорили: «Мы еще живы», а мелкие камни отвечали им: «Мы держимся из последних сил». В щелях между камнями ютились испепеленные солнцем растения. Сначала экскурсанты решили подняться ближе к вершине, но до нее было слишком далеко, и они удовольствовались большой группой пещер, до которых уже добрались. По пути сюда они уже миновали несколько разбросанных пещер, и проводник убедил их заглянуть туда, хотя, по правде говоря, смотреть там было абсолютно нечего; в каждой они зажигали спичку, восхищались отражением, слушали эхо и шли дальше. Азиз был «совершенно уверен, что скоро они увидят интересную „старинную резьбу по камню“», но, похоже, это было лишь его ничем не обоснованное желание. Однако на самом деле Азиз сейчас думал о завтраке. Когда он покинул их стоянку, уже были заметны признаки дезорганизации. Он снова проговорил про себя меню: английский завтрак — каша с бараниной с добавлением индийских приправ для затравки разговора, а на десерт — бетель. Мисс Квестед нравилась Азизу меньше, чем миссис Мур, и поэтому особого желания разговаривать он сейчас не испытывал, тем более что мисс Квестед собиралась замуж за британского чиновника.
Да и Аделе тоже нечего было сказать Азизу. Если его ум был занят завтраком, то Аделу сейчас больше всего занимала предстоящая свадьба. На следующей неделе они уже будут в Симле, она избавится от Энтони, осмотрит Тибет, переживет скучную церемонию бракосочетания с болтовней бубенчиков свадебного кортежа, а потом, в октябре, они поедут в Агру, в Бомбее она проводит на пароход миссис Мур… Все эти события плавной чередой промелькнули перед ее внутренним взором, смазанные невыносимой жарой, а потом ее мысли обратились к более серьезному предмету — жизни в Чан