ов, ехали в Дилькушу, Хамидулла спросил у Амритрао, который сопровождал их:
— Какую сумму должна будет мисс Квестед уплатить Азизу в качестве компенсации?
— Двадцать тысяч рупий.
Больше ничего не было сказано, но это замечание привело Филдинга в ужас. Ему была невыносима сама мысль о том, что эта безупречно честная девушка может потерять не только деньги, но и жениха. Она вдруг властно вторглась в его сознание. Филдинг, безмерно утомленный сегодняшним беспощадным и бесконечно долгим днем, вдруг утратил обычный трезвый взгляд на человеческие отношения и подумал, что мы существуем не в самих себе, а в чужих представлениях о нас. Логика ничем не подкрепляет такой взгляд, и он посетил его до этого лишь однажды, в тот бедственный вечер в Клубе, когда Филдинг, стоя на веранде Клуба, видел кулаки и пальцы Марабара, поднимавшиеся к небу до тех пор, пока, не заполнив его, не слились с ним в единое темное целое.
XXVII
— Азиз, ты не спишь?
— Сплю, поэтому давай поговорим; будем во сне строить планы на будущее.
— Я абсолютно бесполезен во снах.
— Тогда доброй ночи, дорогой друг.
Банкет закончился, и его участники лежали на плоской крыше особняка господина Зульфикара — некоторые спали, а остальные сквозь москитные сетки смотрели на звезды. Прямо над их головами сияло созвездие Льва, диск Регула был так велик и ярок, что казался воронкой, и, напрягая фантазию, можно было представить такими же воронками все остальные звезды.
— Ты доволен сегодняшним днем, Сирил? — раздался голос Азиза.
— А ты?
— Вполне, если не считать того, что я переел за ужином. «Как животик, как головка?» Говорят, Панну Лала и Каллендара уволят.
— В Чандрапуре произойдет много изменений.
— Да, и ты получишь повышение.
— Просто они при всем желании не смогут понизить меня в должности.
— Как бы то ни было, отпуск мы проведем вместе — мы поедем в Кашмир, а возможно, и в Персию, так как я получу кучу денег. За нанесенный мне моральный ущерб, — с циничным спокойствием объяснил он. — Со мной тебе не придется тратить и единой рупии. Я всегда об этом мечтал, и вот благодаря моему несчастью эта мечта стала явью.
— Ты одержал большую победу… — заговорил Филдинг.
— Знаю, мой дорогой, знаю; не надо придавать голосу такую торжественность и тревогу. Я знаю, что ты скажешь дальше: давай освободим мисс Квестед от платежа, и тогда англичане смогут сказать: «Смотрите, вот туземец, который повел себя как истинный джентльмен; если бы не его черная рожа, то мы бы, пожалуй, допустили его в наш Клуб». Одобрение твоих соотечественников меня больше не интересует. Теперь я настроен антибритански. Я должен был прийти к этому раньше, это избавило бы меня от многих несчастий.
— Включая знакомство со мной.
— Знаешь, пойдем плеснем водой на лицо Мохаммеда Латифа. Он так смешно реагирует, когда его обливают водой во сне. Пойдем?
Это предложение было не вопросом, а прекращением дискуссии. Филдинг принял его как таковое, и наступило молчание, заполненное приятным шелестом ночного ветерка, лизавшего плоскую крышу. Банкет, хотя и был довольно шумным, прошел, в общем, мирно, и теперь благословение досуга — незнакомое Западу, который либо работает, либо бездельничает — снизошло на пеструю компанию. Цивилизацию здесь воспринимали как призрак, прячущийся в тенях развалин империи и проявляющийся не в великих произведениях искусства или великих деяниях, а в жестах хорошо воспитанных индийцев, когда они сидят за столом или ложатся спать. Филдинг, переодевшийся в индийский национальный костюм, по своей неловкости понял, что все его движения искусственны; а когда Наваб Бахадур протягивал руку за едой или Нуреддин аплодировал песне, в их движениях проглядывало нечто прекрасное, не нуждающееся в обучении или развитии. Спокойная гармония жеста — это Мир, превосходящий Понимание, это социальный эквивалент йоги. Когда исчезает суетность действия, оно становится видимым и открывает цивилизацию, каковую Запад способен растревожить, но никогда не сможет усвоить. Протянутая вперед рука, приподнятое колено — все это запечатлевается в вечности, но лишено могильного оцепенения и скорби. В тот вечер Азиз был преисполнен этой цивилизованности, он был воплощением достоинства, твердости в сочетании с такой скромностью, что Филдинг сказал:
— Да, определенно ты можешь с миром отпустить мисс Квестед. Она должна оплатить все издержки, это будет честно, но не веди себя с ней как с побежденным противником.
— Она богата? Я поручаю тебе это узнать.
— Суммы, названные за ужином, вызвали всеобщее волнение. Они ее разорят, это просто немыслимые деньги. Смотри…
— Я смотрю, хотя уже довольно темно, и я вижу Сирила Филдинга, прекрасного человека и моего лучшего друга, но все же этот человек в каких-то отношениях глупец. Ты думаешь, что если я прощу мисс Квестед ее долг, то моя репутация среди индийцев станет выше. Но нет, это не так. Это будет расценено как слабость и стремление выдвинуться в глазах начальства. Я же решил, что не буду больше иметь никаких дел с Британской Индией, вообще никаких. Я найду работу в каком-нибудь мусульманском городе — в Хайдарабаде или Бхопале, где меня впредь не сможет оскорбить ни один англичанин. И не надо советовать мне что-то иное.
— В долгих разговорах с мисс Квестед…
— Я ничего не хочу знать о ваших долгих разговорах.
— Успокойся. За время наших долгих бесед с мисс Квестед я начал понимать ее характер. У нее нелегкий характер, я признаю это, она — невыносимый педант, но у нее не отнимешь искренности и храбрости. Когда она поняла, что была неправа, она, не колеблясь, публично признала свою ошибку. Я хочу, чтобы ты понял, что это значит. Все ее друзья, весь Британский Радж, выставил ее вперед, но она, вместо того чтобы защитить их намерения, разбивает их вдребезги. Я бы на ее месте испугался. Но она не испугалась и едва не стала национальной героиней, но мои студенты провезли нас окольными путями, до того как толпа воспламенилась. Отнесись к ней со вниманием. Нельзя, чтобы ее оттолкнули все. Я понимаю, чего хотят все эти люди, — он сделал жест в сторону затянутой сеткой крыши, — но не слушай их, будь милосерден. Вспомни о великодушии одного из шести твоих любимых императоров или всех сразу.
— Даже Великие Моголы не прощали врагов до тех пор, пока не получали от них извинений.
— Она извинится, если проблема только в этом, — воскликнул Филдинг и сел. — Смотри, я сделаю тебе предложение. Продиктуй мне извинение в любой форме, какая тебе нравится, и завтра же я принесу тебе его с ее подписью. Это не замена публичного извинения в суде, но лишь дополнение к нему.
— Хорошо. «Дорогой доктор Азиз, мне очень жаль, что вы не вошли тогда в пещеру, это был последний шанс для такой ведьмы, как я». Она подпишет это?
— Доброй ночи, доброй ночи, мне думается, что теперь точно пора спать.
— Да, ты прав, доброй ночи.
— Мне жаль, что ты говоришь такие вещи, — сказал Филдинг после непродолжительной паузы. — Это твоя единственная черта, с которой я не могу примириться.
— А я могу примириться со всеми твоими чертами, и что теперь делать?
— Ты меня сильно задел этой фразой. Доброй ночи.
Наступила тишина, потом сонный, но уверенный голос Азиза произнес:
— Сирил, у меня есть идея, которая утешит твою ранимую душу. Я спрошу совета у миссис Мур.
Филдинг открыл глаза и, глядя на звезды, долго не отвечал — ночные светила не давали ему раскрыть рот.
— Ее мнение решит все, — снова заговорил Азиз. — Я доверяю ей абсолютно. Если она посоветует простить девушку, я сделаю это. Она в отличие от тебя не посоветует ничего, что было бы противно моей истинной чести.
— Давай обсудим это завтра утром.
— Разве это не странно? Я забыл, что она покинула Индию. Когда в зале начали выкрикивать ее имя, мне показалось, что она в зале. Я закрыл глаза. Я сам ввел себя в заблуждение, чтобы заглушить боль. И вот сейчас я снова забыл о ее отъезде. Позволительно ли будет мне написать ей? Она теперь далеко — на пути к Ральфу и Стелле.
— К кому?
— К своим другим детям.
— Я не знал, что у нее есть еще дети.
— Так же как у меня, у миссис Мур два мальчика и девочка. Она сказала мне об этом в мечети.
— Я был знаком с ней очень поверхностно.
— Я сам видел ее только три раза, но я уверен, что она — человек Востока.
— Ты просто фантастический человек… В отношении мисс Квестед ты не желаешь проявить простого великодушия, а миссис Мур ты поклоняешься, как святой. Мисс Квестед сегодня утром проявила благородство и честность, а миссис Мур не сделала для тебя ровным счетом ничего, и то, что она могла бы выступить в суде в твою защиту, — это чистое предположение, основанное на разнесенных слугами слухах. Твои эмоции просто несоразмерны их источникам.
— Разве эмоции — это мешок картошки, который можно взвесить? Разве я машина? Дальше мне скажут, что я могу израсходовать эмоции, если буду их расходовать.
— Думаю, что так оно и есть. Это же простой здравый смысл. Нельзя съесть пирог и одновременно сохранить его. Это верно и для духа.
— Если ты прав, то выходит, что в дружбе нет никакого смысла; это просто искусство давать и брать, точнее, получать и возвращать. Это отвратительно, в этом случае нам всем было бы лучше броситься с крыши и покончить с собой. Что с тобой сегодня случилось? Ты становишься невыносимым материалистом.
— Твоя нечестность хуже моего материализма.
— Все понятно. Есть еще жалобы? — Он был в хорошем настроении и благодушен, но было в нем и что-то жуткое и пугающее. Тюремное заключение закалило его характер, он стал не таким изменчивым, как прежде. — Будет лучше, если ты сейчас выложишь все свои трудности, если хочешь, чтобы мы навсегда остались друзьями. Тебе не нравится миссис Мур, и поэтому тебя раздражает, что я отношусь к ней по-другому. Но со временем и ты полюбишь ее.
Когда мертвого человека по неведению считают живым, разговор становится нездоровым. Филдинг не смог выдержать этой неловкости и выпалил: