— Я не знаю, нравится ли мне вообще хоть кто-нибудь, — сказала она. Наверное, ей нравился Хислоп, и Филдинг переменил тему, потому что эта сторона ее жизни его не касалась.
Его индийские друзья, с другой стороны, очень много о себе возомнили. Победа, которая сделала бы англичан ханжески самоуверенными, сделала индийцев откровенно агрессивными. Они желали наступать дальше, искали поводы для недовольства и находили их, несмотря на то, что почти все они были надуманными. Индийцы страдали от крушения иллюзий, каковое сопутствует любой войне. Цели битвы и плоды победы никогда не совпадают; последние имеют цену, и только святые отказываются от нее. Бессмертие этих плодов растворяется в небытии, как только к ним протягивают руки. Несмотря на то что сэр Гилберт вел себя с индийцами вежливо и даже, пожалуй, несколько подобострастно, это отношение не заставило их склонить головы. Британское чиновничество осталось таким же вездесущим и таким же неприятным, как местное солнце; к тому же никто, даже Махмуд Али, толком не знал, как выступать против него. Индийцы пытались прибегнуть к громогласным заявлениям и беззаконию, но за всем этим угадывалось искреннее, хотя и довольно смутное, стремление к просвещению и образованию. «Мистер Филдинг, нам необходимо образование, причем немедленно».
Азиз вел себя дружелюбно, но покровительственно. Он хотел, чтобы Филдинг, как он выразился, «уступил себя Востоку» и жил в любовной и восторженной зависимости от него. «Ты можешь довериться мне, Сирил». Филдинг не сомневался в честности Азиза, к тому же его мало что связывало с собственным народом, но его не прельщала перспектива стать неким подобием Мохаммеда Латифа. Когда они начинали спорить на эту тему, в их аргументах начинало проглядывать нечто расовое, не злобное, но неизбежное, как цвета их кожи — кофейный против розовато-серого. Азиз в конце концов восклицал: «Неужели ты не видишь, что я благодарен тебе и хочу тебе отплатить?», на что Филдинг неизменно отвечал: «Если хочешь меня отблагодарить, то прости долг мисс Квестед».
Бесчувственность Азиза в отношении Аделы была неприятна Филдингу. Со всех точек зрения было бы правильно проявить щедрость и великодушие. Однажды Филдинг воззвал к памяти миссис Мур. Азиз ценил ее невероятно высоко. Ее смерть стала настоящим горем для его горячего сердца. Он плакал, как ребенок, и велел своим детям оплакивать ее смерть. Не было никаких сомнений в том, что он по-настоящему уважал и любил ее. Однако первая попытка Филдинга оказалась неудачной. Ответ был прямым и недвусмысленным: «Я хорошо понимаю твою хитрость, но я хочу им отомстить. За что я должен был терпеть оскорбления и страдать, почему прочитали мои частные письма и выставили на всеобщее обозрение фотографию моей жены? К тому же мне нужны деньги — я должен дать образование моим мальчикам, и я говорил ей об этом». Тем не менее Азиз понемногу давал слабину, и Филдинг, не стесняясь, прибегал к черной магии. Каждый раз, когда возникал вопрос о компенсации, он как бы невзначай упоминал имя умершей. Так же как другие пропагандисты воздвигали могилы Эмисс Эсмур, так и Филдинг воздвигал ее сомнительный образ в душе Азиза, не говоря при этом ничего, что он считал бы вопиющей ложью, но и высказывая вещи, возможно, далекие от правды. Настал момент, когда Азиз вдруг сдался. Он почувствовал, что, наверное, миссис Мур захотела бы, чтобы он пощадил женщину, которая едва не стала женой ее сына. Это была единственная почесть, которую он мог отдать миссис Мур, и он со всей восточной пышностью и велеречивостью отказался от всей компенсации, претендуя только на судебные издержки. Это было благородно с его стороны, и, как он сам предвидел, не принесло ему признательности англичан. Они продолжали упрямо верить в его виновность, они верили в нее до самой своей отставки, а потом отставные англоиндийцы где-нибудь в Танбридже или Челтнеме, ворча, говорили друг другу: «То марабарское дело развалилось, потому что у бедной девочки не хватило духу сказать правду — плохой был случай».
Когда все дело, таким образом, получило юридическое разрешение, Ронни, который ожидал перевода в другой округ провинции, явился к Филдингу и, как всегда сдержанно, сообщил:
— Хочу поблагодарить вас за помощь, оказанную вами мисс Квестед. Она не станет и дальше злоупотреблять вашим гостеприимством, так как решила вернуться в Англию. Я только что распорядился насчет организации ее отъезда. Естественно, она хочет вас видеть.
— Я немедленно приеду.
Приехав в колледж, Филдинг нашел мисс Квестед несколько расстроенной. Он узнал, что помолвка была расторгнута по инициативе Ронни.
— Он поступил разумно, — с чувством сказала она. — Мне следовало сделать это самой, но я поплыла по течению, пассивно ожидая, что будет дальше. Я бы и дальше портила ему жизнь своей инертностью как человек, которому нечего делать, который ничему не принадлежит и становится обузой для всех, сам того не подозревая. — Чтобы не ставить его в неловкое положение, она добавила: — Я говорю только об Индии. В Англии я не окажусь на обочине. Я найду там свое место, нет, нет, не думайте, что я начну сеять вред и там. Нет, оказавшись в Англии, я начну работать. У меня достаточно денег, чтобы начать новую жизнь, у меня много друзей, близких мне по духу. Со мной все будет в порядке. — Она задумалась, потом тяжело вздохнула. — Но я всегда буду помнить о неприятностях, доставленных мною стольким людям здесь, в Индии… Эта моя озабоченность свадьбой — состоится она, не состоится? Мы расстались с Ронни, и ни один из нас об этом не сожалеет. Нам не надо было вообще думать о браке. Вы не удивились, когда было объявлено о нашей помолвке?
— Нет, не особенно. В моем возрасте люди удивляются редко, — ответил он, улыбнувшись. — Брак абсурден в любом случае. Он начинается и продолжается по очень шатким и неопределенным причинам. С одной стороны, его поддерживает социальный порядок, с другой — теологический, но ни то ни другое браком не является, не так ли? У меня есть друзья, которые и сами не помнят, зачем они женились, то же самое можно сказать и об их женах. Подозреваю, что брак — дело случая, хотя потом в его обоснование выдвигают массу благородных причин. Я большой циник в отношении к браку.
— Я — нет. В этой неудачной попытке виновата только я. Я не принесла Ронни ничего, что было ему нужно, и поэтому он в конце концов отказал мне. Я вошла в ту пещеру, думая: «Люблю ли я его?» Я не говорила вам об этом, мистер Филдинг. Мне нет оправдания. Нежность, уважение, интересное общение — я пыталась заменить этим…
— Мне уже давно не нужна любовь, — сказал он, вставив недосказанное ею слово.
— Мне тоже. Мой опыт излечил меня от нее. Но я хочу, чтобы она была нужна другим.
— Однако, возвращаясь к нашему первому разговору, а я полагаю, что этот наш разговор — последний, я хочу спросить вас: кто последовал за вами, когда вы вошли в пещеру? Или за вами в нее не вошел никто? Можете ли вы сейчас сказать мне об этом? Я не хочу, чтобы между нами остались недоговоренности.
— Давайте скажем, что это был проводник, — равнодушно сказала мисс Квестед. — Этого все равно никто никогда не узнает. Это все равно как я в темноте провела пальцем по отполированной стене и уперлась в препятствие. Я, так же как и вы, наткнулась на непреодолимое препятствие. Миссис Мур знала.
— Как она могла знать то, чего не знаем мы?
— Наверное, это телепатия.
Нахальное, бессодержательное слово, как камень, упало на пол. Телепатия? Что за превосходное объяснение! От него лучше отказаться, и Адела благоразумно так и поступила. Это был предел духовной свободы Аделы, так же как и Филдинга. Существуют ли миры, которых они никогда не коснутся, или возможно все, что доступно человеческому сознанию? Они не умели это высказать. Они лишь понимали, что их взгляды более или менее сходны, и находили в этом некоторое удовлетворение. Возможно, жизнь — это таинство, а не мирская суета; но высказать это они тоже не могли. Возможно, сто Индий, враждующих между собой, суть нечто одно, и вселенная, которую эти Индии отражают, тоже одна. Но у них не было сил и возможностей об этом судить.
— Пишите мне, когда вернетесь в Англию.
— Я буду часто писать вам. Вы были исключительно добры ко мне. Теперь, уезжая, я это очень хорошо поняла. Мне хотелось бы чем-нибудь отплатить вам, но у вас есть все, в чем вы нуждаетесь.
— Думаю, что да, — ответил он, помолчав. — Я никогда не чувствовал себя таким счастливым и спокойным. Я хорошо поладил с индийцами, и они мне доверяют. Приятно, что мне не пришлось уволиться с работы. Приятно, что меня похвалил вице-губернатор. Так что до следующего землетрясения я останусь здесь.
— И, конечно, эта смерть сильно меня опечалила.
— Азиз тоже очень ее любил.
— Однако это заставило меня вспомнить о том, что мы все смертны, что все мы когда-нибудь умрем; все эти личные отношения, которыми мы пытаемся жить, временны. Раньше мне казалось, что смерть выбирает людей. Это следствие чтения романов, где кто-то всегда остается в живых, но сейчас я понимаю реальный смысл предложения: «Смерть не щадит никого».
— Не проникайтесь слишком сильно ее реальностью, иначе вы рискуете умереть раньше времени. Таково возражение против размышлений о смерти. Мы подчинены своему делу. Иногда и меня охватывает такое же искушение, но я избегаю его. Все же мне хочется еще пожить.
— Мне тоже.
Между ними возникло странное дружелюбие, как между карликами, пожимающими друг другу руки. Этот мужчина и эта женщина оба были в расцвете своих сил — умные, честные, даже изящные. Они говорили на одном языке, придерживались одних взглядов, и разница в возрасте и поле не разделяла их. Но что-то вызывало у них неудовлетворенность. Когда они в чем-то соглашались друг с другом, например в отношении фраз «мне хочется еще пожить» или «я не верю в бога», возникало какое-то едва заметное обратное движение, как будто вселенная немного смещалась, стремясь заполнить образовавшуюся крошечную пустоту, или они оба вдруг взмывали на такую высоту, что взирали оттуда на двух ничтожных карликов, самих себя, пожимавших друг другу руки, разговаривающих и убеждающих друга в том, что они — единомышленники. Им не казалось, что они ошибаются, потому что, когда честные люди начинают так думать, вселенная теряет устойчивость. Вечные надзвездные истины были не для них, и они не собирались их искать. Но сейчас на них снизошло томление, тень тени мечты упала на их четко очерченные интересы, и предметы снова перестали казаться посланник